Цветы и железо - Курчавов Иван Федорович - Страница 10

— Так… Хорошо. Оставьте папку у меня, — медленно проговорил Хельман. — Можете идти.

Писарь удалился. Хельман еще раз перечитал оставленную бумагу, посмотрел на Калачникова и сказал:

— Положение несколько меняется. В зовхоз надо выехать не завтра, а послезавтра. Отберите лучшие яблоки и груши, какие у вас есть. Я пошлю за ними солдата.

Калачников покорно кивнул головой.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Сообщение о приезде в Шелонск друга детства Гельмута Мизеля не вызвало радостного чувства у Ганса Хельмана. Да и как оно могло порадовать, если их дружба уже давно стала номинальной?

Семьи Мизелей, Хельманов, Кохов жили на зеленой и тихой улице в Кенигсберге. Парни имели свои планы на будущее: Гельмут непременно хотел стать известным на весь мир разведчиком, добывающим самые важные секреты для Германии, его отец, полковник, как догадывался сын, тоже служил в разведке и много знал о России; Карл Кох говорил, что будет офицером, что его мечта — вернуться на землю деда, куда-то под Петербург: дед жил при русском царе очень богато; у Ганса Хельмана планы были скромнее — он желал стать хорошим адвокатом, каким был и его отец.

В тридцать втором году Гельмут и Карл надели коричневые рубахи, а Ганс поступил в институт. Осторожный старик Хельман советовал сыну не торопиться, не влезать раньше времени в коричневую блузу: он мало верил в Гитлера и боялся за будущее своего единственного наследника. Но Гитлер стал фюрером Германии. Ганс поругивал отца за осторожность, а себя за послушание. Момент был упущен. Конечно, записаться никогда не поздно, в любое время можно стать членом национал-социалистской партии и штурмовиком. Однако Хельман побаивался упрека: а где ты был, когда фюрер с таким трудом шел к власти и ему надо было помогать? Он продолжал учиться, потом стал работать, заменив в конторе отца, который к этому времени умер. Хельман не мог скрыть зависти, когда видел друзей: те жили роскошно, часто уезжали на долгие месяцы из Кенигсберга и возвращались в новых чинах и с новыми наградами. Друзья? Остались ли они друзьями? Скорее, это была дань ушедшему в невозвратное прошлое детству. О себе Гельмут и Карл почти ничего не говорили, и Ганс понимал, что они связаны строгими обязательствами по службе. После аншлюса Австрии Хельмана призвали в армию, он прошел ускоренную военную подготовку и получил звание младшего лейтенанта. А Гельмут Мизель и Карл Кох были уже оберштурмфюрерами СС, или в сравнении с армейскими чинами обер-лейтенантами. В сороковом году, приехав на побывку, Хельман встретил Мизеля в чине гауптштурмфюрера — капитана СС. Такое звание имел и Карл Кох. Правда, и Хельман был уже лейтенантом, но должность адъютанта при майоре в Люксембурге не устраивала его. А теперь он военный комендант заштатного городишка в беспросветной русской глуши.

Впрочем, он любил мечтать, и природа не отказала ему в воображении. Шелонск так Шелонск! Волошки — благодатный уголок. Тысяча гектаров земли — из-за этого, черт возьми, стоило идти войной на Россию. Имение!.. Двухэтажный особняк комнат на пятнадцать с шикарной мебелью. Река, озеро, парк, аллеи, сады — русский граф понимал толк в жизни!.. А Хельман кое-что достроит. Например, гараж на несколько легковых машин, конюшню для выездных рысаков: приятно прокатиться, как в доброе старое время ездили богатые люди!.. Плохих дорог не будет. Асфальтированные шоссе поведут в Кенигсберг, Берлин, Петербург, Москву, Ригу и Ревель. Средств будет предостаточно. Из Волошек можно позволить увеселительную поездку в Париж: он, Ганс, еще молод для красавиц с берегов Сены!.. А рядом, в Лесном, тесть Адольф Кох, отец Карла. Пока не тесть. Но будет!..

Чем плохо быть комендантом Шелонска? По соседству с Волошками и Лесным?

Мешают, конечно, большевики — и на фронте, и здесь. Здешние — чудаки наивнее Дон Кихота. Тот воевал с ветряной мельницей. Известно, чем окончилась такая «война» для рыцаря печального образа: повис на крыльях. А здесь, под Шелонском, идут с винтовками и охотничьими ружьями против танков и броневиков. Чем не донкихотство? Надо истребить коммунистов побыстрее, а без вожаков и народ угомонится. Пока ни над одним приказом о смертной казни Хельман не задумывался…

А профессор, видимо, хорошо знает сельское хозяйство, коварную русскую природу. Он поможет Адольфу Коху… И Хельману… Лесное недалеко от Волошек, — возможно, их со временем удастся слить в одно богатое имение. У Коха три имения, одно он может подарить дочери…

Хельман закрыл глаза: прекрасно!

А открыл — увидел в папке записку:

В качестве кого едет Гельмут Мизель? Равного или начальствующего лица? Друга или доносчика? Что должно быть подготовлено для встречи: обед, хорошее вино, прелестные собеседницы? Первое он мог сделать, кое-какие вина у него имеются, прелестными созданиями природа не наделила Шелонск…

Хельман стоял у окна и смотрел на город, отданный ему под опеку, а точнее, под его власть. На заржавевшей крыше бывшей церкви гуляли ленивые голуби. В стороне, чуть поодаль, вытянулись в линию пять виселиц, на двух болтались обрывки веревок: только вчера сняли повешенных и увезли за реку, чтобы сбросить в ров. Со скрипом проехала немазаная телега на двух колесах, очень странная с виду: со всех сторон торчат длинные и прямые как свечи палки — отсталость, дикая русская отсталость!.. Мужик правит вожжами и видит только тощую клячу, которую он старательно и методично лупит хворостиной. Экспонат для немецкого музея: и телега, и лошадь, и ездок! А вон на крышах покосились жерди: антенны теперь никому не нужны. Как и электрические провода… Будет ли у шелонцев снова электричество? Зачем оно им, для них сейчас и керосиновая лампа — роскошь.

На колокольне оторвался лист жести, ветер шевелил его, и жесть жалобно скрипела и повизгивала. Над входом в церковь, ставшей в последние годы музеем, висел полинявший красный лоскут, вероятно остаток лозунга или плаката. Хельман решил взять двух солдат из охранной команды и походить по улицам: не остались ли где подобные лоскуты и дощечки с названиями: Советская, имени Коминтерна, имени Маркса… Ленина… Александра Невского… Немедленно снять!.. И заменить!.. Нет, на замену теперь не хватит времени, это потом можно сделать. А сейчас уничтожить все то, что напоминает о Советской власти. Тогда у «друга детства» Гельмута Мизеля не будет повода для доноса.

Гельмут Мизель не изменился за этот год. Его черные, лоснящиеся, пропитанные кремом волосы разделены безукоризненным пробором. Они немного поредели, и сквозь них просвечивала розоватая кожа. Холеное лицо стало синеватым от частых массажей. Он часто открывал рот, будто хотел похвалиться зубами, ровными и белыми, и единственной золотой коронкой, поставленной, возможно, не ради надобности, а лишь для красоты. Длинный горбатый нос и утолщенные губы делали лицо Гельмута волевым и решительным.

Приехал он поздно и, не застав Хельмана в комендатуре, завернул на его квартиру. Он шумно выражал свою радость, долго жал руку приятелю, хлопал его по спине и заверял, что Ганс очень хорошо выглядит и что ему русский климат прописан врачами. Мизель уже был штурмбаннфюрером — майором СС, у него прибавились еще две награды. Веселое настроение не покидало его.

— Знаешь, Ганс, — говорил он, усадив Хельмана, точно гостя, в кресло, а сам расположившись на диване, — не знаю, кто как, а я русским признателен: они все время помогают мне получать новые чины и награды.

— Ты, Гельмут, перед войной занимался русскими? Я правильно догадывался? — спросил Хельман.

— Да, русскими. И давно. Больше семи лет. Я тогда работал в Абвер [7]. Из-за русских я стал неутомимым путешественником. Теперь все позади, и я не боюсь раскрыть кое-какие тайны. В эти годы я побывал в Москве, Испании, Японии, Польше, Финляндии, объехал полмира. И все из-за них, моих благодетелей.