Шальные миллионы - Дроздов Иван Владимирович - Страница 4

Не знала Амалия механизма цен, ничего не смыслила в горбачевской перестройке, но чувствовала, как в груди все сильнее закипала ненависть к торговцам. «Добро бы свое продавали, — мысленно повторяла чьи-то фразы, — а то ведь — перекупщики, спекулянты проклятые!»

Ненависть переходила в брезгливость, и молодые кареглазые красавцы казались ей нечистыми, противными, — от них даже будто бы пахло чем-то нехорошим. И ловила себя на мысли, что ненависть к спекулянтам она подсознательно и в полной мере переносила на Тариэла, и верила, что и он — торговец, только сейчас куда-то отлучился и потому нет его за прилавком.

Поехала в университет. Разыскала философский факультет, спросила у секретаря декана: «Мне нужен Тариэл Бараташвили».

— Тариэл? Есть такой. Мы зовем его «Витязь в тигровой шкуре». Он соискатель на кандидата.

— Кандидата, а не доктора?

— Представил кандидатскую диссертацию. Будет защищаться, но не скоро, года через два. Так сказал профессор. Диссертация сырая.

Секретарша, пожилая модница, доверительно присовокупила:

— Вино каждый день приносит. Много вина.

И тут же:

— А вы не жена его?

— А он женат?

— Да, на вдове академика Воронина. Тут об этом все знают.

Амалия растерялась, испуганно посмотрела на дверь: вот если войдет Тариэл и увидит ее?

— Профессор Смирнов — его научный руководитель, вы можете пройти на кафедру.

— Да-да, спасибо, — я пойду на кафедру.

Она почти бегом летела по коридору и все время оглядывалась по сторонам, боялась, как бы не вышел откуда-нибудь Тариэл. «Что он подумает? А тут еще этот шутовской наряд».

Приехала домой, сбросила пальто, старую идиотскую шляпку, приготовила чай. Не спеша чаевничала, обдумывала свое положение. В сущности, вопрос перед ней стоял один: что ей делать и как вести себя с Тариэлом? Соседка ей, конечно, наврала, — видимо, не любит всех азиатов, толкущихся на рынках; может быть, встретила похожего на Тариэла, — они все так похожи! Одно несомненно: Тариэл ей не врал, он действительно философ и к людям с рынка никакого отношения не имеет.

Ей было неловко, совестно за недавние свои подозрения: она так легко поверила соседке и не пыталась защищать Тариэла, — сразу же поддалась на клевету, как будто ждала такого сообщения, и обрадовалась, полетела на рынок, в университет. Все было глупо, гадко, и Тариэл вдруг вырос в ее глазах, поднялся над нею, над ее мелочностью, суетой, злорадством.

Но вот что она заметила в себе, в своих тайных мыслях о Тариэле: она по-прежнему была к нему холодна, равнодушна, ей не хотелось полной реабилитации его, она не искала в нем высоты, благородства, как-то категорично отказывала ему в любви и даже в простом человеческом уважении. Тень рынка, его земляков, летала над ним и лишала его привлекательности. Не мог он быть для нее ни красивым душой, ни смелым и честным, — он был для нее коварным, мелким, низким, и, несмотря ни на что, она видела в нем торговца.

Дмитрий Владимирович Воронин, с которым она прожила двенадцать лет, оставил заметный след в медицине. Он был терапевтом, но в тридцать лет стал осваивать хирургию и уже через пять лет оперировал на грудной клетке, внедрил в практику новые приемы при устранении незаращения межпредсердной перегородки. На него теперь ссылаются все медицинские учебники, печатают его портреты. Амалия хорошо знала все, чем занимался ее муж, и в беседах на медицинские темы рассказывала о лечении так хорошо, будто она сама придумывала и внедряла новые приемы, проводила уникальные операции. Высота интересов мужа, его дел окрыляла ее жизнь, она привыкла ко всему значительному, благородному, и вдруг — этот… соискатель кандидатской, которому в драке пробивают голову. Философ, не умеющий по-русски связать двух слов.

Так она думала о Тариэле, думала, забыв о его «коктейле для тети Клавы». Когда же вспомнила и об этом, в ней с новой силой вздыбилась волна ненависти к Тариэлу, и она мучительно искала способа разойтись с ним без ущерба для нее самой и для всего, что ей было дорого.

Вечером смотрела телевизор, диктор рассказал, что на Невском проспекте, на углу Гостиного двора, произошла жестокая стычка двух мафий — грузинской и азербайджанской. «Азики», — так называли азербайджанцев, — налетели на группу грузин, «прошлись» по ним железными прутьями и исчезли на трех «мерседесах». Полагают, что бой идет за монополию в торговле товарами гуманитарной помощи. «Азики» теснят грузин.

«Синяк над ухом… Не там ли задели Тариэла?» — подумала Амалия. И внезапное чувство радости ворохнулось под сердцем. «И поделом ему, поделом…»

В тот день Тариэл поздно пришел домой, и не один, — с ним были пожилой толстый грузин и модно одетая девушка, почти подросток, — ей было лет шестнадцать.

— Мой дядя Зураб, а это, — Тариэл тронул девушку за локоть, — Нино, двоюродная сестра.

Хозяйка и на этот раз принимала гостей радушно, показывала, куда положить сумки, рюкзаки, — у них было много вещей, — указала на дверь ванной комнаты, где они могут помыть руки. На Тариэла не смотрела, давала понять, что такие вторжения ей не нравятся и она не собирается превращать квартиру в гостиницу для его земляков.

Согрела чай, выставила печенье. Дядя Зураб достал из сумки баночку варенья изумрудного цвета, сказал:

— Это фейхоа.

Тариэл раскрыл «дипломат», — там рядком стояли бутылки «Цинандали». Амалия смотрела на них со страхом и обостренным любопытством, — тотчас заметила, как тщательно выбирал Тариэл бутылку, осматривал пробку. «Ага, — догадалась хозяйка, — здесь упаковка фабричная». Окинула взглядом три оставшиеся в «дипломате» бутылки. «Интересно, для кого они? Для меня-то вроде ни к чему уж».

Тариэл пытался наладить беседу, обращался к хозяйке, но та отвечала односложно и больше относилась к гостям.

— Сбежал ваш президент, семьсот миллионов рублей с собой прихватил?

Нино опустила длинные ресницы, прикрыв ими большие сливовидные глаза, а дядюшка Зураб помрачнел, плотно сжал тонкие губы.

— Плохой человек наш президент. Такую кашу заварил! Нет теперь Тбилиси. Тысячи лет был, а теперь нет, как так можно-а?..

Амалия деликатно, чуть слышно заметила:

— Плохой человек, а вы его — в президенты.

И тут вскипел Тариэл:

— Ваш хороший! Россию развалил! Где она теперь, — Россия?..

И словно бы спохватившись, смолк, взял бутылку, стал разливать вино.

— Народ — дитя малое, — заключил дискуссию Зураб. — Помани пальцем — идет. Гамсахурдия много обещал. Мы поверили, но власть, как кровь для хищного зверя, — человек от нее пьянеет. Дьявол вселился в нашего президента. Врагов стал искать. Сталин тоже врагов искал. Ай-яй!..

Дядя Зураб качал седой кудлатой головой и, как будто от зубной боли, тихо стонал.

Тариэл повеселел. Он, видимо, боялся, что Амалия плохо встретит гостей и, чего доброго, устроит сцену, оконфузит его в глазах земляков, но нет, хозяйка, хотя и сердилась на него, однако вида не подавала. Амалия пыталась разговорить девушку, обращалась к ней с вопросами, но та стеснялась, опускала голову, вела себя как дикарка. И хозяйка от нее отступилась, сказала Тариэлу:

— Мне завтра рано вставать, я пойду.

И уже в дверях столовой показала на шкаф в коридоре:

— Тут белье, одеяла. Постели гостям на диванах.

Не читала перед сном, не включала приемник, — лежала с открытыми глазами, думала. Ей, конечно, хотелось бы знать правду о девушке, — может, невеста его? — однако мысли эти были легкие, сердца не томили. В конце концов ей теперь все равно, кем доводилась ему Нино и какие у них были планы, — она свое решение приняла и теперь думала лишь об одном: как ей расторгнуть брак и разойтись с Тариэлом без осложнений. Где-то копошилась мысль, что по-хорошему им не расстаться, Тариэла из квартиры не выписать, — надо бы чем-то его припугнуть. Но чем?.. На рынке Тариэл не торговал, значит одна у нее зацепка — «коктейль для тети Клавы». Наркотик — преступление, он опоил ее, может быть, так происходило и с другими. Надо взять анализ из тех трех бутылок, что остались в его «дипломате», и проследить, где он бывает, каких еще дур угощает.