Опасное хобби - Незнанский Фридрих Евсеевич - Страница 94

Это была расписка, выданная Баем Богданову. Забыл он ее, что ли? Или нарочно оставил, предвидя последствия? Вопрос, однако, непростой. Турецкому подарок.

Между тем, достав рулон свернутых картин и разложив их на полу, Полунин пригласил Ларису взглянуть, не пропало ли что.

— Эти вещи не представляют большой ценности, — сказала она, и вдруг глаза ее забегали по лежащим полотнам. — Погодите, а где же?.. Вячеслав Иванович! — позвала она Грязнова. — Пожалуйста, посмотрите на антресоли, там планшет… Ну да, большой такой, черный.

Слава вспомнил, что видел его в руках Вадима, когда тот выходил от Константиниди.

— Мерзавец… Это же… Там был Дега!

Она тут же, вытянув руки, пошла к своему туалетному столику в спальне. Выхватила и бросила на пол один ящик, рассыпав по ковру косметику. За ним полетел второй — с коробками духов. Наконец она вытащила нижний и сунула руку вниз, под его днище. И достала небольшую папку, примерно сантиметров тридцать на сорок. И, облегченно вздохнув, села на кровать.

— Что это, простите? — поинтересовался Полунин и потянул пачку из ее рук, но Лариса, отстранившись, крепко прижала ее к груди. Полунин даже растерялся и вопросительно взглянул на Грязнова.

— Лариса Георгиевна, — мягко спросил Слава, — чего же вы боитесь? Если все это имеется в каталоге Георгия Георгиевича и все законно — это ваша собственность, никто ее у вас не отнимет. Мы покажем Кругликову, он даст свое заключение, и папка вернется к вам. Могу вам дать честное слово.

С сомнением поглядев на Грязнова, Лариса весьма неохотно протянула ему папку и сказала:

— Отец просил меня хранить ее как самое ценное. Я прошу вас и надеюсь… Вы обещали.

Слава раскрыл папку, положил на стол, поднял несколько пожелтевших листов с рисунками и вопросительно взглянул на Ларису:

— Это кто рисовал?

— Микеланджело… Дюрер… Рембрандт… Вам что-нибудь говорят эти имена?

— Очень много, — спокойно и солидно ответил Слава. — Давайте вместе напишем количество рисунков, авторов и что нарисовано, чтоб потом не было сомнений.

Описание дюжины рисунков заняло от силы пятнадцать минут. Затем столько же времени заняла уборка помещения. В общем, где-то в районе двух часов Полунин решил, что можно уезжать.

— Вы ничего не хотите взять с собой, Лариса Георгиевна? Вчера вам было не до этого, понятное дело, — участливо заговорил Грязнов, а Полунин отметил про себя: умеет же этот рыжий с бабами разговаривать.

— Да, я, пожалуй, с вашего разрешения, если вы меня подождете, хотела бы кое-что взять… из одежды… косметики… Можно?

— Конечно! — обрадовался Грязнов. Раз уж женщина заговорила о косметике, дела пошли на лад. — А я, с вашего разрешения, пока позвоню?

— Ради Бога. Можете курить, — обратилась она к остальным. — А если хотите, в баре алкоголь. Пожалуйста.

От спиртного, естественно, отказались, хоть и были не против. Но закурили охотно.

Грязнов набрал номер Турецкого. Саша сам снял трубку.

— Ты, что ль, Славка? Откуда?

— С Комсомольского.

— Как? А я думал, ты отсыпаешься. А чего тебя туда за-несло-то? Небось про моего «жигуля» узнал и помчался глядеть? Нет, чтоб посочувствовать товарищу…

— Мы здесь с Ларисой Георгиевной. Командует Полунин.

— Но ты-то чего?

— Она лично попросила.

— Рыжий, я всегда говорил…

— Остынь, — без всякого уважения перебил Грязнов. — Мы тут кое-что нашли. Спасибо можешь говорить заранее.

— Что же?

— Костюмы, следы, расписку Бая, сведения об украденном Дега. — Грязнов обернулся к Полунину: — Я правильно назвал? — Тот утвердительно кивнул, и Слава продолжил в трубку: — Именно Дега, как я и сказал. И наконец, несколько рисунков. Ценных, по-моему. Покажем Кругликову.

— А кто художники?

— Да там разные… Этот… Микеланджело. Потом Тициан, да? Ну Дюрер, кто еще? Рембрандт и другие. Ну чего замолк?

— Ты можешь повторить? — с каким-то ужасом спросил Турецкий.

— А что здесь особенного? Конечно, могу.

— Задница ты рыжая! Ты хоть знаешь, о чем говоришь?! Боже! С кем я дружу всю свою сознательную жизнь?!

— Ну чего ты, в самом деле? — почти обиделся Грязнов. — Сейчас Лариса Георгиевна соберет нужные вещи, косметику там, и мы отправляемся в Староконюшенный. Кругликову скажи, что есть по его части. А чего с Баем-то?

— Потом, Славка, все потом! Жду вас в Староконюшенном! А насчет косметики — это ты здорово придумал, я всегда верил в тебя!

— Да я…

«Ту-ту-ту», — ответила трубка.

…Пока Полунин со товарищи снова тщательно обшаривал каждый сантиметр квартиры Константиниди, разбирал старый хлам на антресоли, Лариса, старательно морща лоб, вспоминала потаенные уголки, которые могли бы хранить секреты покойного отца. Про антресоль она вспомнила неожиданно: говорил как-то отец, что есть у него нечто такое, за что музеи современного искусства многое бы отдали. И вот теперь она с нетерпением наблюдала, как Грязнов, стоя на табуретке, передавал коллегам какие-то пыльные мешки, старые корзины, сложенные матерчатые чемоданы. Их раскрывали, осматривали, но картин не находили.

— Все, — сказал наконец Слава. — Ну и пылища! Вековая! Я бы на вашем месте, Лариса Георгиевна, такой втык этой Полине сделал! Хотя как же она сюда доберется?

— А клетчатого такого — там нет?

— Я все снял… Погодите! Клетчатый? Да вон же я кинул!

— Нет, он должен быть красным… — уже без всякой надежды сказала Лариса, потому что вспомнила, как однажды шепнула Вадиму, что отец, кажется, всерьез постарел: начал прятать картины среди всякого рванья на антресоли. Но Димка вроде бы не проявил тогда никакого интереса, не спросил ни о чем… Неужели запомнил, негодяй?! Что ж, сама виновата…

Турецкий в это время, сидя за столом-сейфом вместе с лысым криминалистом из НТО, благоговейно разглядывал рисунок за рисунком, а затем, перевернув лист, изучал надписи, сделанные на немецком языке, на приклеенных к обороту рисунка небольших бандерольках.

— Эти штуки называются у них, по-моему, атрибутивные ярлыки, — сказал лысый криминалист. — Кому принадлежит, откуда взяли, номер и дата. Кругликов лучше знает, он скажет, как правильно.

Не зная немецкого языка, Турецкий тем не менее понял, что вот этот, например, на котором еле видна карандашная надпись, сделанная по-русски, гласила: «Кранах», — принадлежал Дрезденской картинной галерее, какому-то кабинету, или комнате, и имел номер 17043/4 в 1942 году. И так — на каждом рисунке. Только номера разные.

На внутренней же стороне папки стоял лиловый штамп ленинградского Государственного музея Эрмитаж, чернильный номер 970351 и тоже дата — 1950 г.

Ничего себе! Получается так, что эти рисунки великих мастеров были украдены немцами — 42-й же год! — потом перекочевали к нам в Питер и уже оттуда каким-то тайным, или вовсе и не тайным, образом попали в руки Георгия Георгиевича Константиниди, который и хранил-то их даже не у себя, а у дочери, в тайнике туалетного столика. Детектив!

Ничего вразумительного по этому поводу Лариса сказать не смогла. Отец просто передал ей эту папку, когда купил им с мужем тот самый ореховый спальный гарнитур, в туалетном столике которого ящики выдвигались таким странным образом — только начиная с верхнего. В днище нижнего и был сделан тайник для папки. Лариса никому не говорила об этом, отец был категоричен, предупредив, что в папке ее будущее. И если б не эта трагедия?..

В общем, ясно: неправедными, скорее всего, путями появилась папочка в тайнике. Хорошо, что хоть известно ее происхождение. Штамп имеется, дата, номер. Значит, надо обращаться в Эрмитаж. Вот ужо радость-то для Леонида Сергеевича Кругликова!

Заметив, что Лариса Георгиевна чем-то очень расстроена, Турецкий не преминул проявить учтивость и поинтересоваться причиной.

— Пропало… — как-то отрешенно ответила Лариса.

— А что, очень ценное? — уже понял Турецкий.

— Да, — вздохнула она. — Семь полотен. Кандинский, Малевич и Марк Шагал. Особая гордость отца.