Опасное хобби - Незнанский Фридрих Евсеевич - Страница 6

Помнила она и те частые прежде моменты, когда им, находясь в гостях или просто в какой-нибудь веселой компании, достаточно было лишь встретиться взглядами, чтобы в его глазах вспыхнул хищный огонек, после чего они, никому не объясняя причины, мгновенно покидали шумный круг друзей-приятелей, прыгали в машину и сломя голову мчались в свою квартиру на Комсомольском проспекте. Или на дачу в Перхушково. Или… Да, случалось и такое, когда желание опережало всякую осторожность. Тогда Димка загонял свой «мерседес» в какой-нибудь темный московский двор, опрокидывал назад спинки сидений, и они бросались в объятья друг друга, грубо устраняя все помехи на пути к немедленному и глубокому, до обморока, наслаждению. И оно было всегда почему-то особенно сильным и горячим именно в таких рискованных ситуациях.

Лариса Георгиевна полагала, что так будет всегда. Разглядывая себя после бурных ночей в огромном напольном

зеркале, она не находила на своем теле изъянов — бархатное и чистое, с красиво очерченными мышцами, не отягченное родами, оно напоминало ей идеальные фигуры, запечатленные на картинах художников Возрождения. А позы, которые Лариса умела принимать, были найдены ею в жгуче-возбуждающих воображение средневековых новеллах, которые с блеском иллюстрировали Джулио Романо и Петер Флетнер и которые она с тайным наслаждением и жадным ожиданием разглядывала с детства в собрании уникальных книг из отцовской библиотеки.

Известный далеко за пределами России собиратель художественных произведений Георгий Константиниди, грек по отцовской линии, владел поистине редчайшей коллекцией книг, альбомов и картин. Он глубоко и профессионально разбирался в вопросах искусства, особенно это касалось импрессионистов и русского авангарда первых десятилетий двадцатого века, и имел в личной собственности немало полотен, которые могли бы составить честь крупнейшим музеям мира вроде Эрмитажа или нью-йоркского Метрополитен-музея.

Все это было отлично известно переживающей вторую молодость, но вовсе не растерявшей блеска сладострастной дочери собирателя, однако в отличие от отца отнюдь не вызывал у нее вид редчайших полотен или инкунабул душевного трепета. Ценность любого экспоната из папашиной коллекции для Ларисы определялась прежде всего его номинальной стоимостью. И главным для нее было то обстоятельство, что папа действительно владел крупным капиталом, хотя внешне совсем не выглядел миллионером.

Отец был стар, перед стеклышками его пенсне, криво сидящим на крупном породистом носу, уже маячил восьмой десяток, и куда он собирался девать свое богатство, как хотел им распорядиться — никому было не ведомо. Разве что эта проблема могла интересовать дочь. Как, впрочем, вероятно, и ее молодого мужа.

Однако в данный момент мысли Ларисы Георгиевны были заняты исключительно собой. Своим телом. Своим желанием. Черт побери, в конце концов, она женщина, к тому же красивая, это видно по жадным взглядам мужиков! Она тоже умеет и любит дарить наслаждение, ибо создана для этой великой цели самой природой.

Лариса отошла от зеркала и запахнула тяжелый парчовый халат. Ее распущенные по плечам густые золотистые волосы, вымытые фирменными французскими шампунями, настойчиво рекламируемыми с утра до вечера по всем телевизионным каналам, особо подчеркивали роскошь редкой и дорогой ткани, в которой царственно ступала владелица этой красоты. А Вадиму, сукину сыну, кобелю безродному, будто наплевать на то, кто находится рядом с ним, только протяни свою обленившуюся чертову руку и сразу почуешь жаркое, жаждущее мужской страсти тело.

Так нет же, сидит будто какой-нибудь деревянный эрьзевский идол, хрен моржовый!..

Плавной походкой, от которой призывно заколыхались высокие бедра под текучей золотой тканью, с рисунком из переплетенных в любовном экстазе китайских драконов с ярко-алыми выпученными глазами, Лариса Георгиевна приблизилась к креслу, в котором застыл в раздумье Вадим. У другого бы давно сердце ухнуло в колени и с треском разлетелась бы «молния» на брюках, а этот курил одну сигарету за другой и стряхивал пепел на голубой ковер, закрывавший весь пол в их дачной гостиной, будто на столе, прямо перед его мордой, не стояла хрустальная пепельница. Вот этой невоспитанности, этого врожденного плебейства никак не могла стерпеть дочь знаменитого коллекционера, предпочитавшая во всем, что не касалось любовных схваток — там свои законы! — четкий порядок и вообще пристойное отношение к дорогим вещам.

Вадим поднял голову, бессмысленным взглядом уставился на жену, и губы его скривились в какой-то очень обидной, иронической усмешке.

— Тебе что, опять мало? — Вопрос прозвучал просто по-хамски.

Но Лариса утишила оскорбленное самолюбие и на полном, раскрасневшемся от ожидания лице попыталась, кстати небезуспешно, изобразить интимную нежность к супругу. Потому что, если быть до конца справедливой, он минувшей ночью был хорош. Правда, ей и самой пришлось немало потрудиться, чтобы его сильное мускулистое тело, будто сплетенное из стальных тросов, полностью размякло и стало послушным и податливым в ее руках. Выжимая, высасывая из Димки его силу, Лариса опустошалась и сама, и это ощущение необычайной легкости вздымало ее на самый пик блаженства, откуда был только один путь — раскинув руки, в полет, в небо, в полную невесомость. Димка, подлец, умеет-таки доставлять ей это наслаждение. Есть в нем нечто такое, чем не обладали другие мужчины, считавшие для себя главным не ее, Ларисино, освобождение от земного тяготения, а жадное удовлетворение собственной похоти.

Безразличие мужа пока не сильно смущало ее. От внешней грубости он порой легко переходил к бурной близости, не управляемой уже никакими чувствами. И Лариса обожала его в эти минуты, когда терялась всякая мера и всего хватало с избытком, щедро, через край…

Она медленно и словно торжественно опустилась перед мужем на колени, отчего тяжелая ткань халата распахнулась, обнажив ее напряженные загорелые ноги. Сияющие серо-голубые глаза Ларисы источали призыв и загадку. Не отводя от мужа взора, она быстрыми, требовательными» пальцами начала распускать ремень на его брюках, опустила лицо, и ее волосы золотой волной накрыли его колени.

Вадим глубоко вздохнул, загасил сигарету в пепельнице и неожиданным, сильным толчком опрокинул жену на ковер. И через короткое время тишину дачи взорвал ее восторженно-жалобный, протяжный стон…

«Может ведь, подлец, когда захочет», — бесплотно взмывая над землей, как-то отстраненно успела подумать Лариса, и тут же сознание ее отключилось, полностью отдавшись восхитительному блаженству полета.

В Москву они возвращались, когда уже стемнело. Лариса прикорнула на заднем сиденье машины, изредка поглядывая сбоку на мужественный профиль Вадима. Нет, она его все-таки не любила. Вернее, если и любила, то любовью особенной, которая ощущается телом, руками, губами, но никак не сердцем. Просто он был мужчиной, необходимым ей в любую минуту. И когда он находился рядом, она его желала и любила, а когда куда-нибудь отлучался и они не виделись день-другой, появлялось лишь чувство какой-то физической недостаточности, телесного неудобства. Интересно, а любит ли он ее? И если да, то как? Подобно ей — как необходимую вещь?

Наблюдая за Вадимом, Лариса Георгиевна отчетливо сознавала, что еще максимум два-три года — и мужа придется оставить. Если он и впредь будет откликаться на ее призывы лишь по принуждению, долго они не протянут. А жаль. Он и целовал-то ее теперь как пылкую и изобретательную любовницу, а не как любимую жену. Ей казалось, что в его объятьях потерялась, исчезла былая нежность, которой, помимо всего остального, где-то в тайниках своего сердца постоянно ожидала Лариса от прежнего Димки.

Вот и сегодня — довел ее прямо-таки до сумасшедшего экстаза, а потом встал, застегнул брюки, отряхнулся, придирчиво оглядел ее всю, как купец товар на прилавке, и — в гараж, к машине. Хоть бы словом ласковым обмолвился. Ничего, никакой благодарности не разглядела во взгляде мужа распростертая на ковре у его ног Лариса Георгиевна. Это были глаза сытого и усталого от обильной жратвы жеребца. Нет, наверняка не любит. Такая мысль стала утверждаться под роскошной золотой гривой поверженной и обессиленной супруги, и вот это было ей действительно очень обидно.