«Сатурн» почти не виден - Ардаматский Василий Иванович - Страница 25

Поезд с заключенными смоленской тюрьмы немцы разбомбили в действительности. И поскольку этот факт они тоже всегда могут проверить, Кравцов должен о бомбежке знать и помнить целую кучу подробностей. Он «не знает» только одной детали, что его прототип — Коноплев — в этой бомбежке погиб.

И вот сейчас, лежа на полу в домике дяди Егора, Кравцов гонял себя по всем эпизодам своей версии. Заснул он только под утро…

Кравцова разбудил непонятный звук под окном. Кто-то не то пел, не то стонал низким неровным голосом. Кравцов осторожно выглянул в окно. Возле самого дома копал землю нескладный старик, страшно худой, со стоящей дыбом седой шевелюрой. Всаживая ногой лопату в уже подмерзшую землю, он выгибался знаком вопроса и в это время не то пел, не то стонал. Это, очевидно, и был дядя Егор.

Старик словно почувствовал, что на него смотрят, воткнул лопату в землю и направился к домику. Он вошел и долго, со света ничего не видя, стоял около двери. Потом подошел поближе, пристально посмотрел на Кравцова и спросил:

— Коноплев?

— Я, — ответил Кравцов.

Старик улыбнулся, но тотчас же его лицо будто погасло, и он забормотал быстро и неразборчиво: это походило на бред человека во сне. Так, бормоча, он вышел из домика и вернулся к своей лопате. «Вот это артист!» — восхищенно подумал Кравцов.

Пришел Трофим Кузьмич. Не здороваясь, он подсел к столу и положил перед Кравцовым лист бумаги.

— Тут вся моя родня. Выучите. Теперь то новое, что вы тоже должны знать. В благодарность за услуги «новому порядку» я только что получил хлебную должность. Уже вторую неделю я — директор хлебозавода. Это может пригодиться. А сейчас нам надо идти на встречу с гестаповцем. Он уже ждет нас на явочной квартире. Учтите, что мои заслуги как секретного агента гестапо ерундовые. Я прикидываюсь плохо соображающим в этом вопросе.

— Понятно, — улыбнулся Кравцов.

Трофим Кузьмич и Кравцов вышли на улицу и направились в центр города.

— Держитесь свободно, — тихо сказал Трофим Кузьмич. — Меньше любопытства к окружающему. Ведь вы прибыли сюда не из Москвы и всего этого уже успели наглядеться. Теперь о гестаповце Циммере, который нас ждет. Человек он не очень умный, примитивно хитрый, но убежден, что является знатоком России. Эту уверенность я в нем всячески подогреваю, восхищаюсь каждым его дурацким откровением. Но нужно быть всегда начеку, он очень подозрительный. Значит, условлено: я рекомендую вас как сына моего старого друга, с которым я вместе рос, учился в школе и потерял его из виду примерно в тридцатых годах. Я буду просить гестаповца устроить вас на работу.

— Но он может устроить меня директором бани, — заметил Кравцов.

— Может. Москва строилась не сразу.

Кравцов почувствовал себя неловко и замолчал. Они пересекли проходной двор и оказались на пустынной улице. Здесь они вошли в подъезд старинного каменного дома. В коридоре было темно, но Трофим Кузьмич уверенно сделал несколько шагов и два раза отрывисто стукнул в дверь.

— Прошу! — послышалось из-за двери.

Просторная комната была обставлена казенно, как номер в дешевой гостинице. Кравцов невольно улыбнулся, увидев на стене темную копию шишкинских «Мишек».

— Русский лес и русские медведи, — тщательно выговаривая слова, сказал гестаповец Циммер. — Русский человек любит этот родной пейзаж.

— Да, конечно, — поспешил согласиться Кравцов, отмечая про себя наблюдательность немца, заметившего его мимолетную улыбку.

Трофим Кузьмич почтительно поздоровался с Циммером и показал на Кравцова.

— Вот это и есть тот человек, о котором я вам говорил. Коноплев.

— Ко-но-плев, — раздельно произнес Циммер. — Очень хорошо! Здравствуйте, господин Коноплев. Давайте все сядем.

Кравцов обратил внимание, что сам гестаповец сел спиной к окну, а их посадил лицом к свету и, не переставая, смотрел на него.

— Значит, вы из Смоленска? — спросил Циммер, видимо, хорошо помня то, что сказал ему о Кравцове Трофим Кузьмич.

— Если считать мою довоенную жизнь — да, из Смоленска. Но с началом войны где я только не побывал!

— А где именно? Назовите, пожалуйста.

— Ну сразу как бежал из тюремного поезда — в Дорогобуже, потом в городе Белом, потом в Демидове, а последнее время в Велиже. Это отсюда уже недалеко.

— О! — засмеялся Циммер. — Война развивает путешествие.

— Путешествие в поисках работы — довольно грустное занятие, — подчеркнуто серьезно заметил Кравцов.

— Да, да, мне Трофим Кузьмич говорил, — сочувственно сказал гестаповец и, забыв, что на нем штатский костюм, сделал жест рукой к правому нагрудному карману, потом перенес руку левее и, вынув из бокового карманчика пиджака бумажку, заглянул в нее. — Вы имели, не знаю, как выразиться легче… ну, преступление перед советским законом. Так по крайней мере говорил мне Трофим Кузьмич.

— Нет, я никакого преступления не совершал, — сказал Кравцов, недоуменно посмотрев на Трофима Кузьмича. — Меня осудили неправильно, мне приписали преступление, которого я не совершал.

Кравцов заметил, что когда он это говорил, в глазах Трофима Кузьмича мелькнула растерянность.

— Разве так можно? — удивленно поднял брови гестаповец.

Кравцов снисходительно улыбнулся.

— Еще с незапамятных времен живет русская поговорка: «Закон что дышло — куда повернул, туда и вышло».

— О! Русские поговорки удивительно смешные и точные, — сказал гестаповец. — Но что есть дышло?

— Оглобли в телеге или в пролетке, куда привязывается лошадь.

— Пролетка? — Циммер не знал и это слово.

— Ну тарантас или кабриолет.

— О! Понятно! — рассмеялся гестаповец. — Значит, дышло — вышло?

— Мне это дышло стоило года свободы, — мрачно заметил Кравцов.

— Есть ли у вас семья?

— Нет. Была жена, но когда меня посадили за решетку, она быстро утешилась с другим.

— О, женщины, женщины!.. — вздохнул гестаповец. — Я, когда изучал Россию раньше, еще по книгам, очень был взволнован историей жен противников царя, которые имели название декабристы. Царь послал их в Сибирь, и их жены добровольно поехали тоже. И я думал, что русские женщины — это что-то особенное и небывалое, а оказывается, нет. Женщины — всюду женщины.

— Да, добра от них не жди, — охотно подтвердил Кравцов.

Гестаповец подумал, смотря на Кравцова, и спросил:

— Вы хотите иметь работу?

— Да, путешествовать мне надоело.

— И сотрудничать с нами?

— Естественно.

— Но искренне или по необходимости?

— В моей искренности можете не сомневаться, любая работа будет выполнена честно и хорошо.

— Вас в этом городе знают?

— Откуда? Я все время работал, учился и потом жил в Москве. Только в конце тридцать девятого года переехал в Смоленск и вскоре попал в тюрьму.

— Это хорошо, — рассеянно произнес Циммер.

— Кому хорошо, а мне не совсем, — усмехнулся Кравцов.

— Я думал, что хорошо, если вас здесь не знают, — поправился гестаповец. — А в Москве вы работали?

— Ты скажи про свое образование, — посоветовал Трофим Кузьмич.

— Какое это имеет значение!

— Почему? Образование — это очень важно, — подхватил Циммер.

— Я имею юридическое образование.

— Вот как! — удивился гестаповец. — Советский торговец обязан быть юристом?

— Да нет, — раздраженно сказал Кравцов. — По образованию я должен был работать следователем в прокуратуре, мог стать судьей или адвокатом, но было несколько «но». Во-первых, я был беспартийный. Во-вторых, в институте мне дали характеристику, что я политически невыдержан и допускал антимарксистские высказывания о преимуществах буржуазного законодательства. — Кравцов улыбнулся. — Может быть, вам будет любопытно услышать, что антимарксистские высказывания касались, между прочим, и работ немецкого теоретика Зауэра?

— О, Зауэр! — оживился гестаповец. — Я однажды на экзамене срезался как раз по его работам. Ха-ха! Получается, что мы с вами товарищи по беде?

— Ну вот, — продолжал Кравцов, — в общем, в юридические дела двери мне были закрыты, и поэтому я пошел в торговлю.