Пассажир из Франкфурта - Кристи Агата - Страница 28

– Этого недостаточно, – возразил мсье Гросжан. – С тем же успехом можно просто заставить этих студентов чистить лук, и у них тоже польются слезы.

– Уж не предлагаете ли вы использовать ядерное оружие? – ужаснулся мсье Пуассоньер.

– Ядерное оружие? Quel blague![2] Да вы представляете, что станет с землей и воздухом Франции, если мы прибегнем к ядерному оружию? Понятно, мы можем уничтожить Россию, но мы также знаем, что Россия может уничтожить нас.

– Вы же не думаете, что покончить с демонстрациями марширующих студентов могут наши авторитарные войска?

– Именно это я и думаю. Меня предупредили о том, что идет накопление запасов оружия, химических средств и так далее. Я получил сообщения от некоторых наших выдающихся ученых: секретные сведения разглашаются. Тайные склады оружия разграблены. Что будет дальше, я вас спрашиваю? Что будет дальше?

Ответ на этот вопрос последовал столь внезапно и стремительно, что мсье Гросжан и предположить не мог: дверь распахнулась, и вошел начальник его секретариата с весьма озабоченным видом. Мсье Гросжан бросил на него сердитый взгляд:

– Я же просил нам не мешать!

– Да, конечно, мсье президент, но произошло нечто необычное. – Он наклонился к уху своего шефа: – Пришел маршал. Он требует приема.

– Маршал? Вы имеете в виду?…

Начальник секретариата несколько раз энергично кивнул, подтверждая, что именно это он и имел в виду. Мсье Пуассоньер растерянно взглянул на своего коллегу.

– Он требует, чтобы его приняли. Отказать невозможно.

Двое других присутствующих посмотрели сначала на Гросжана, потом – на взволнованного итальянца.

– Не лучше ли будет, – предложил мсье Койн, министр внутренних дел, – если…

Он умолк на полуслове, потому что дверь вновь распахнулась и в комнату вошел человек. Очень известный человек, чье слово многие годы было во Франции не просто законом, а даже выше закона. Для собравшихся в этой комнате встреча с ним явилась неприятным сюрпризом.

– Приветствую вас, дорогие коллеги! – начал маршал. – Я пришел вам помочь. Наша страна в опасности. Необходимо действовать, и немедленно! Я поступаю в ваше распоряжение. Всю ответственность за действия в этом кризисе я принимаю на себя. Ситуация может быть опасной, я это знаю, но честь превыше опасности. Спасение Франции превыше опасности. Они направляются сюда, это огромное стадо студентов, преступников, выпущенных из тюрем, среди них – убийцы и поджигатели. Они распевают песни. Они выкрикивают имена своих учителей, своих философов, которые направили их на этот путь мятежа, тех, кто приведет Францию к гибели, если ничего не предпринимать. Вы сидите здесь, болтаете языком и льете слезы, когда надо действовать! Я уже вызвал два полка, поднял по тревоге военно-воздушные силы, послал шифровки нашему ближайшему союзнику, моим друзьям в Германию, потому что в этом кризисе она – наш союзник! Бунт должен быть подавлен. Восстание, мятеж! Угроза мужчинам, женщинам и детям, угроза собственности! Я иду к ним, чтобы подавить этот бунт, я буду говорить с ними как их отец, как их вождь. Ведь эти студенты, даже преступники, – мои дети, это будущее Франции, я скажу им об этом. Они непременно меня послушают. Надо сменить им руководство, ввести студенческое самоуправление. У них маленькие стипендии, они лишены возможности жить нормально, пообещаю им все это. Я буду говорить от своего собственного имени и от вашего тоже, от имени правительства. Вы сделали все, что могли, вы действовали, как считали нужным. Но требуется более сильное руководство. Я беру его на себя! Я иду. Мне предстоит еще послать несколько шифрованных телеграмм. Я придумал, как можно использовать ядерные средства. Мы взорвем их в пустынных местах и как следует напугаем толпы демонстрантов, но сами-то мы прекрасно знаем, что эти взрывы не будут представлять реальной опасности. Я все тщательно продумал. Мой план сработает наверняка. Идемте, мои верные друзья, идемте со мной.

– Маршал, мы не имеем права позволить… вы не можете подвергать себя опасности. Мы должны…

– Я никаких возражений не слушаю. Я бросаю вызов судьбе.

Маршал направился к двери:

– Мои люди ждут снаружи, мои отборные солдаты. Я иду говорить с этими юными бунтовщиками, с этим цветом молодежи, я объясню им, в чем состоит их долг.

Он исчез за дверью с величием ведущего актера, играющего свою любимую роль.

– Bon Dieu,[3] он и вправду это сделает!

– Он рискует жизнью, – заметил синьор Вителли. – Это смелый поступок. Да, он храбрец, но что с ним будет? Учитывая накал страстей среди этих юнцов, они просто могут его убить.

Мсье Пуассоньер не сдержал довольного вздоха. Может быть, именно так и произойдет, подумал он. Да, может быть.

– Это вполне вероятно, – сказал он вслух. – Да, они действительно могут его убить.

– Конечно, этого никто не хочет, – осторожно добавил мсье Гросжан.

В душе мсье Гросжан желал этого. Он на это надеялся, однако присущий ему пессимизм говорил, что дело редко оборачивается так, как хотелось бы. В действительности же существовала значительно более кошмарная перспектива: вполне вероятно, как показывает опыт, что каким-то образом маршал сможет заставить возбужденную и жаждущую крови толпу студентов выслушать его речи, поверить его обещаниям и потребовать, чтобы ему вернули ту власть, которой он когда-то обладал. В карьере маршала уже было два или три подобных случая. Его личная притягательность была столь сильна, что политические оппоненты маршала терпели поражение там, где меньше всего этого ожидали.

– Мы должны его остановить! – воскликнул он.

– Да, да, – поддержал его синьор Вителли, – мир не должен его потерять.

– Чего я опасаюсь, – сказал мсье Пуассоньер, – так это его связей в Германии. У него там слишком много друзей, и вы знаете, в военном смысле немцы прогрессируют очень быстро. Они могут воспользоваться этой возможностью.

– Bon Dieu, bon Dieu, – вздохнул мсье Гросжан, вытирая пот со лба. – Что же нам делать? Что мы можем сделать?… Что это за шум? По-моему, это выстрелы?

– Нет, нет, – успокоил его мсье Пуассоньер, – это гремят подносами в столовой.

– Есть одна подходящая случаю цитата, – сказал мсье Гросжан, большой поклонник драматического искусства, – дай бог ее вспомнить. Из Шекспира: «Неужели никто не избавит меня от этого…

– …неистового священника», – подсказал мсье Пуассоньер. – Это из пьесы «Бекет».

– Безумец вроде нашего маршала хуже любого священника. Священник, по крайней мере, существо безвредное. Правда, даже его святейшество папа только вчера принял делегацию студентов и благословил их! Он называл их «дети мои».

– Христианский жест, – с сомнением предположил мсье Койн.

– Даже с христианскими жестами можно далеко зайти, – заметил мсье Гросжан.

Глава 14

Конференция в Лондоне

В зале заседаний кабинета министров в доме десять по Даунинг-стрит мистер Седрик Лейзенби, премьер-министр, сидел во главе стола и без особого удовольствия оглядывал членов своего кабинета. Лицо его было мрачным, в связи с чем он испытывал некоторое облегчение: только в уединенной обстановке заседаний кабинета министров он мог позволить себе расслабиться и придать лицу свойственное ему печальное выражение, сняв привычную маску бодрого оптимизма, всегда выручавшую его в кризисные моменты политической карьеры.

Он посмотрел на хмурого Гордона Четвинда, на взволнованного сэра Джорджа Пэкхема, невозмутимого полковника Манроу, на молчаливого маршала воздушного флота Кенвуда, который даже не старался скрывать глубокое недоверие к политикам. Там был еще адмирал Блант, внушительных габаритов мужчина, который, барабаня пальцами по столу, выжидал, когда наступит его черед.

– Приходится признать, что дела плохи, – говорил маршал военно-воздушного флота. – За последнюю неделю мы потеряли четыре самолета: их угнали в Милан, высадили там пассажиров, после чего они умчались в Африку. Там их уже ждали пилоты. Негры.