Владыка времени - Неволина Екатерина Александровна - Страница 19

– Что случилось? – обернулся Глеб к Северину.

Тот тяжело, так непохоже на себя, шлепнулся в кресло.

– Я не могу больше находиться в команде. Мне нужно уйти, – глухо произнес друг.

Глеб ожидал всего, что угодно, но только не этого, однако ничем не показал своего изумления. Он придвинул стул к креслу, где, отстраненно глядя в пол, сидел Северин, и, усевшись рядом, повторил вопрос:

– Что случилось?

– Я… Я не хотел бы об этом говорить, но ты, конечно, имеешь право знать все… – Северин тяжело вздохнул. – В общем, да, мне нельзя доверять. Я могу подвести вас и поэтому хочу выйти из команды.

Глеб молча ждал продолжения. И он не ошибся, собравшись с силами, друг снова заговорил. По вздувшимся на висках венам было заметно, что каждое слово дается ему непросто.

– У меня проблемы. С самоконтролем. Недавно я едва не покалечил тренера. Он уговорил не рассказывать об этом. А зря. – Каждая фраза Северина звучала отрывисто, словно щелканье бича. – И сегодня утром я напал на парней. Они стреляли в бродячих собак.

– Но ты же не просто так напал? Я тебя знаю, ты никогда не выйдешь из себя по пустякам. Разве это плохо, что ты вступился за животных? – Глеб наклонился к другу, пытаясь заглянуть ему в глаза, но Северин отвел взгляд.

– Плохо не это. Плохо, что я опять потерял над собой контроль. Совсем.

– И что?..

Глеб напрягся. Бурое пятно… А вон еще одно, в районе предплечья Северина… Неужели все плохо?..

«Господи, если ты есть, сделай так, чтобы Северин не оказался виновен в убийстве!» – взмолился Глеб, никогда не причислявший себя к верующим.

– Кажется, нет… Но я их точно покалечил. Одному сломал руку. Другому, кажется, заехал в висок…

– Кажется? Почему ты все время повторяешь, что тебе это кажется? Ты что, не помнишь, что творил? – Глеб потихоньку начинал закипать.

– В том-то и дело. – Северин еще ниже нагнул голову. – Я не помню. Словно это выше меня. Помню, как бежал на выстрелы. Увидел кровь и этих собак. В воздухе пахло кровью. Те… охотники… стреляли плохо. И я не знаю…

Глеба, перед глазами которого тут же возникла картинка описываемой «охоты», передернуло. Стань он сам этому свидетелем, тоже поступил бы как Северин. То есть сломал бы кому-то руку? Смог бы нанести вред человеку? Нет… Или?.. Переубедить? У тех, стреляющих, были ружья, и, с некой долей вероятности, горе-охотники пребывали в состоянии опьянения. Слова на таких не действуют, это точно. Они бы только посмеялись. Наверняка Северин действовал в целях самообороны. Плохо, конечно, что его, оказывается, охватывает неконтролируемая ярость. Как берсерков – древних воинов, перед битвой вводивших себя в состояние ярости до того мощной, что сами становились воплощением стихийной силы – неистовыми, быстрыми, сильными, почти нечувствительными к боли. Может, и у Северина есть древнегерманские корни?

В любом случае, что бы там ни было, товарища требовалось поддержать. А еще… без Северина ставится под угрозу вся экспедиция. Никогда не знаешь, с какой опасностью встретишься. Другого силовика у них нет, да и вряд ли Северину найдется адекватная замена…

«Надо бы поговорить с ним по душам. И быть внимательнее, особенно если нам вдруг придется столкнуться с кем-либо в боевой обстановке», – подумал Глеб.

– Я поступил бы так же. Живодеров нужно наказывать, – произнес он вслух. – Ты превосходный боец и хороший друг. Я тебе верю. Знаешь, старшие поколения говорили: «Я пошел бы с ним в разведку», имея в виду надежность товарища. Так вот, я пошел бы с тобой в разведку. Это правда.

Северин, впервые за время, пока шел этот нелегкий разговор, поднял голову и взглянул в глаза другу. Их взгляды встретились. С минуту Северин смотрел в глаза Глебу, а потом вдруг благодарно стиснул его руку.

«Вот ведь медведь!» – подумал Глеб, удерживаясь, чтобы не поморщиться от боли.

Дальше сборы пошли нормально. Северин, похоже, успокоился, хотя порой Глеб замечал, что тот словно выпадает из времени, останавливается, хмурится, размышляя о чем-то. Александра, наоборот, выглядела совершенно так же, как всегда, была внимательна и заботлива.

«Все имеют право на срыв, – думал Глеб, вспоминая, как они с Сашей стояли друг напротив друга в гостиной. – Все, кроме меня», – добавлял он тут же.

Ранним утром, пока дороги были еще относительно свободны, компания ребят двинулась в направлении Александрова. Каждый на своем мотоцикле, только Динка, слишком маленькая, чтобы получить права, сидела за спиной Глеба, довольно озираясь вокруг и постоянно крича что-то Глебу в ухо. Ее багаж был, кстати, самым увесистым: кроме ноутбука, коммуникаторов и всяких отверток-щипцов-зажимов туда входило какое-то особенное оборудование, с гордостью носимое Динкой при себе.

– Что это? – спрашивали ее.

– Узнаете! – хитро усмехалась она в ответ. – Это техника будущего, незаменимая в нашем деле!

Динке, похоже, ужасно нравилось быть взрослой и незаменимой. Глеб понимал ее: каждому нужно чувствовать свою нужность и быть востребованным. Уж кому-кому, как не ему знать это… Да что там, Глеб и сам волновался перед предстоящим заданием. Искать легендарную Библиотеку – это для него честь, то, к чему он шел с самого детства.

В детском доме Глеба не любили еще и за то, что он был «любимчиком». В классе пятом появился у них молодой историк. Приходящий, из внешних. Он так и сыпал фактами, сверкал глазами и нервно поправлял всей пятерней непослушные кучерявые волосы. Над историком в детдоме смеялись и называли Хохликом.

Именно тогда Глеб вдруг понял свое предназначение. Истории, рассказываемые Хохликом, уводили из тесных границ скучного казенного дома, открывая невероятные просторы, даря неизведанные и тайные радости новых откровений.

Глеб слушал Хохлика с открытым ртом, и как-то само собой получалось, что он легко, не прилагая к этому никаких усилий, запоминал факты и даты. Хохлик, видя рвение ученика, тем более заметное на фоне равнодушия и паясничания остального класса, стал все более явно выделять Глеба. Он носил ему старые, затертые книги, а то и вовсе непонятно как сброшюрованные распечатки и часто рассказывал урок, обращаясь именно к нему. Впрочем, Хохлик и сам был неопытен и молод, и ему очевидно требовалась поддержка.

Потом историк пригласил Глеба к себе. Домой. В квартиру! Его отпустили, и Глеб на крохотной кухоньке ел борщ, приготовленный хохликовской мамой, под ее жалостливым взглядом и слушал ее вздохи: «Какой же худенький мальчик! Ешь, бедолага, ешь. Жизнь твоя нелегка, так хоть отъешься, пока есть возможность». Но лучше всего оказалась комната историка, полная географических карт, толстых книг и всевозможных предметов.

– Вот эти черепки я привез с раскопок под Новороссийском, – гордо говорил Хохлик, демонстрируя ученику невнятные глиняные обломки. – Ты представляешь, что им уже более тысячи лет. Люди, сделавшие эти амфоры, уже давным-давно рассыпались в прах, а память осталась. Вот она – перед тобой. Ты видишь? Ты чувствуешь?

И Глеб, осторожно принимая в руку толстый коричневый обломок, вдруг видел в нем драгоценное сокровище. Перед глазами вставал загорелый человек, сидящий перед гончарным кругом. Крепкими руками, разбитыми работой, он осторожно, словно ребенка, поддерживал нарастающие стенки будущего сосуда. А рядом шелестела бледно-зеленая, словно запыленная, олива с заскорузлым извилистым стволом, и зрел на солнце виноград, жадно впитывая яркие лучи, и шумело синее-синее море… И оливковые деревья, и море Глеб видел только на картинках, и тем не менее они вдруг представали перед ним словно живыми. Казалось, только протяни руку – и почувствуешь тепло ствола, а в ладонь ударят соленые брызги.

– Как было там, на раскопках? – спрашивал Глеб.

И Хохлик в который раз терпеливо рассказывал ему о том, что это вовсе не просто. Приходится копать под жаркими лучами солнца, казалось, прожигающими в твоей спине дырку, а потом, откладывая лопату, браться за совок, а то и за кисть, бережно перебирая каждую пядь земли, раскрошивая в уставших натруженных руках каждый ее комочек.