Кривой домишко - Кристи Агата - Страница 12

Дверь открылась, и в гостиную вошел сержант Лэмб.

— Я сделал все возможное, сэр, — доложил он. — Слуги молчат.

Тавернер вздохнул.

Сержант вытащил из кармана блокнот и, стараясь не привлекать к себе внимания, устроился в кресле в глубине комнаты.

Дверь снова открылась, и в гостиную вошла вторая жена Аристида Леонидиса.

Чрезвычайно дорогое черное платье с глухим воротом и длинными рукавами очень шло женщине. Ее заурядное симпатичное личико обрамляли довольно красивые каштановые волосы, уложенные в чересчур замысловатую прическу. Миссис Аристид Леонидис была тщательно напудрена, нарумянена и накрашена, но я сразу понял, что она недавно плакала. Шею ее украшало ожерелье из очень крупного жемчуга, правую руку — перстень с огромным изумрудом, а левую — перстень с таким же огромным рубином.

Бренда была явно напугана.

— Доброе утро, миссис Леонидис, — непринужденно произнес Тавернер. — Извините, что снова беспокою вас.

— Вероятно, это необходимо для дела, — безучастно ответила она. — Вы, конечно, понимаете, миссис Леонидис, что полное право требовать присутствия здесь вашего адвоката?

«Интересно, — подумал я, — осознает ли она важность этого замечания? Похоже, нет».

Она довольно мрачно ответила:

— Я не люблю мистера Гэйтскилла. И не хочу видеть его.

— Вы можете пригласить своего собственного адвоката.

— Да? Я вообще не люблю адвокатов. Я их боюсь.

— Вы вправе поступать как хотите. — Тавернер одарил женщину дежурной улыбкой. — Итак, приступим?

Сержант Лэмб послюнил карандаш. Бренда Леонидис села на тахту лицом к Тавернеру.

— Вы выяснили что-нибудь? — спросила она. Ее пальцы нервно теребили подол шифонового платья.

— Теперь мы можем с полной определенностью утверждать, что ваш муж умер от отравления эзерином.

— Этими глазными каплями?

— Да. Когда вы делали мистеру Леонидису последнюю инъекцию, в пузырьке был не инсулин, а эзерин.

— Но я этого не делала! Я не имею к этому никакого отношения. Поверьте, инспектор.

— Значит, кто-то умышленно налил эзерин в пузырек из-под инсулина.

— Какой дурной поступок!

— Да, миссис Леонидис.

— Вы считаете, что кто-то сделал это специально? Или все-таки случайно? Это не может быть… такой шуткой, а?

— Нам это не кажется шуткой, миссис Леонидис, — спокойно ответил Тавернер.

— Это мог сделать кто-нибудь из слуг.

Тавернер не ответил.

— Да, наверное, так оно и было. Больше никто не мог сделать этого.

— Вы уверены? Подумайте, миссис Леонидис. Неужели у вас больше нет никаких предположений? Не было ли у вашего мужа конфликтов с кем-нибудь? Каких-нибудь ссор?

Бренда не сводила с инспектора широко раскрытых непонимающих глаз.

— Понятия не имею, — сказала она.

— Вы говорили, что ходили в кино в тот день.

— Да, я вернулась домой около половины седьмого… Было время делать инъекцию… Я… Я… сделала ему укол, как обычно. И он… Ему стало плохо. Я испугалась… Побежала за Роджером… Я уже все это вам рассказывала. Неужели я должна повторять это снова и снова? — В ее голосе послышались истерические нотки.

— Извините, миссис Леонидис. Могу я побеседовать с мистером Брауном? — С Лоуренсом? Но он ничего об этом не знает.

— Тем не менее я хотел бы с ним побеседовать. Бренда подозрительно посмотрела на Тавернера. — Он занимается латинским с Юстасом в классной комнате. Вы хотите, чтобы его позвали сюда?

— Нет… Мы сами пройдем к нему.

Тавернер быстро вышел из гостиной. Мы с сержантом Лэмбом последовали за ним.

— Нагнали вы на нее страху, сэр, — заметил сержант.

Тавернер проворчал в ответ что-то неразборчивое. Мы поднялись по короткой лестнице и прошли по коридору в большую комнату, выходящую окнами в сад. Там за столом сидели молодой человек лет тридцати и красивый смуглый подросток.

При нашем появлении они подняли головы. Брат Софии Юстас посмотрел на меня, Лоуренс же уставился отчаянным взглядом на главного инспектора Тавернера.

Я никогда не видел, чтобы человек был настолько парализован страхом. Он встал, потом снова сел. И произнес голосом, срывающимся почти в визг:

— О… Э-э… Доброе утро, инспектор.

— Доброе утро, — резко ответил Тавернер. — Могу я побеседовать с вами?

— Да, конечно. Большая честь для меня. По крайней мере…

Юстас поднялся.

— Вы хотите, чтобы я ушел, инспектор? — В его приятном голосе отчетливо слышались враждебные нотки.

— Мы… Мы продолжим наши занятия позже, — сказал учитель.

Юстас направился к двери деланно развязной походкой. Уже на самом выходе он поймал мой взгляд, ухмыльнулся и чиркнул себя большим пальцем по горлу. Потом вышел, захлопнув за собой дверь.

— Итак, мистер Браун, — сказал Тавернер, — заключение экспертизы гласит, что смерть мистера Леонидиса наступила в результате отравления эзерином.

— Я… Вы имеете в виду… Мистер Леонидис действительно был отравлен?.. Я надеялся…

— Он был отравлен, — резко подтвердил Тавернер. — Кто-то налил эзерин в пузырек вместо инсулина.

— Просто невозможно поверить… Это невероятно!

— Вопрос в том, кому это было выгодно.

— Никому! Совсем никому! — молодой человек возбужденно повысил голос.

— Вы не хотите, чтобы при нашем разговоре присутствовал ваш адвокат? — осведомился Тавернер.

— У меня нет адвоката. Мне не нужен никакой адвокат. Мне нечего скрывать… Нечего…

— И вы понимаете, что все ваши показания будут записаны?

— Я не виновен. Уверяю вас, я абсолютно невиновен.

— Пока вас никто ни в чем не обвиняет. — Тавернер помолчал. — Миссис Леонидис значительно моложе своего покойного мужа, правда?

— Я… Я полагаю, да… То есть, конечно, да.

— Вероятно, порой она чувствовала себя одинокой? Лоуренс Браун не ответил. Он нервно облизал сухие губы.

— Должно быть, ей приятно иметь в доме друга приблизительно ее возраста?

— Я… Нет, вовсе нет… То есть я не знаю.

— И возникшая между вами симпатия, пожалуй, совершенно естественна.

Молодой человек горячо запротестовал:

— Нет! Ничего подобного! Я понимаю, о чем вы думаете, но ничего этого не было! Миссис Леонидис всегда относилась ко мне с пониманием, и я питаю к ней огромное — огромное! — уважение, но не более того… Не более того, уверяю вас. Это ужасное предположение! Ужасное! Я бы никогда никого не смог убить… Или подменить пузырьки с лекарствами… Или что-нибудь в этом роде. Я человек чувствительный и страшно нервный. Мне глубоко отвратительна даже мысль об убийстве… В призывной комиссии это поняли. Я по религиозным мотивам не могу убивать. Вместо службы в армии я работал в госпитале… Топил котлы… Ужасно тяжелая работа… У меня уже начинали сдавать силы, когда мне предложили заняться преподаванием. И я старался как мог, занимаясь с Юстасом и Джозефиной… Очень умный ребенок, но трудный. И все здесь были добры ко мне — и мистер Леонидис, и миссис Леонидис, и мисс де Хэвилэнд… И вот теперь произошла эта ужасная история… И вы подозреваете меня — меня! — в убийстве.

Инспектор Тавернер помолчал, оценивающе рассматривая молодого человека.

— Я не говорил ничего подобного, — заметил он.

— Но вы так думаете! Я знаю, вы так думаете! Все так думают! Я… Я не могу продолжать разговор. Мне дурно.

И он опрометью бросился из классной комнаты. Тавернер медленно повернул голову в мою сторону.

— Ну, что ты о нем думаешь?

— Он напуган до смерти.

— Это ясно. Но похож ли он на убийцу?

— По-моему, — подал голос сержант Лэмб, — у него никогда не хватило бы смелости совершить убийство.

— У него никогда не хватило бы смелости размозжить кому-нибудь голову или продырявить грудь из пистолета, — согласился инспектор. — Но что требовалось от преступника в нашем случае? Только поманипулировать парой пузырьков… Просто помочь глубокому старику сравнительно безболезненно уйти из этого мира.

— Практически эвтаназия, — заметил сержант.

— И потом, спустя некоторое время, он может жениться на женщине, которая унаследовала сто тысяч фунтов, не подлежащих обложению налогом, и которая уже имеет в своем распоряжении такую же сумму. И вдобавок жемчуг, рубины и изумруды размером с куриное яйцо!.. Впрочем, ладно, — Тавернер вздохнул. — Все это одни догадки и предположения. Мне действительно удалось напугать его, но это ничего ровным счетом не доказывает. Он бы испугался точно так же и в случае полной своей невиновности. Не верится мне, что это его рук дело. Скорей всего, преступление совершила женщина — только какого черта она не выбросила пузырек с эзерином или хотя бы не сполоснула его?! — Инспектор повернулся к сержанту: — У слуг не удалось узнать ничего полезного?