P.S. Я тебя ненавижу! - Усачева Елена Александровна - Страница 5

Первый, кого увидела, был Максимихин. Кажется, зубы у него стали еще кривее. Он шел от остановки через улицу к бульвару. Туда, где на углу стояла Алка. Рядом скучающий Дятлов лениво постукивал по земле маленьким оранжевым мячиком. Максимихин перешел дорогу. Хлопнул по подставленной ладони Лешку. Поцеловал в щеку Дронову.

Мир зазвенел, зашуршал, раскалываясь, разлетаясь пеплом по ветру.

— О! Привет!

Ничка прошла мимо. Ее приветствие, брошенное по ходу, упало на Элю, запрыгало около ног.

Доспехова ждала на перекрестке зеленого света. Отмеренное однокласснице внимание выдано, больше никаких лишних слов. Спина ровная, равнодушная. Ветер треплет волосы. Лешка сменил скучающее выражение на радостное ожидание. Мячик исчез в кармане.

— Привет, — с запозданием отозвалась Эля.

Светофор подмигнул, меняя глазок.

Алка смотрела через дорогу. Она наконец-то перестала ломать глаза о кривую физиономию Максимихина и увидела подругу. Эля улыбнулась. Сейчас все закончится, наваждение спадет, Дронова кинет эту странную компанию и подойдет к ней. Зачем им проводить время с невнятным Сашей, с глупым Дятловым, с холодной Вероникой?

Светофор мигнул, уронил желтую слезу на красный глаз.

Сначала с Доспеховой поцеловалась Алка, потом Лешка, но чуть дольше, чем легкое касание губ. Он задержал ее за плечо, словно кроме поцелуя еще хотел заполучить немножко крови. И даже Сашка склонился, подставляясь под дежурным чмок.

— Ну, ты идешь?

На светофоре был снова зеленый. Алка смотрела недовольно. И Эля вдруг вспомнила, что на ней толстовка, которая так не нравилась Дроновой. На толстовке лошадь, которая тоже не нравится Алке. Ей последнее время многое не нравится.

— У нее после сельской тиши боязнь машин, — противно хохотнул Сашка. — Она теперь только на лошади может.

Слова эти заставили идти вперед. Загудела перепуганная машина. Светофор налился нехорошим красным светом.

— Я же говорю — дикая. — Максимихин тыкал пальцем в Элю.

Она все равно шла к ним, хоть ей этот тип был противен.

— А без него нельзя? — еще не дойдя до компании, зло крикнула Эля.

— Без тебя можно, — гыкнул Сашка.

Он подхватил под руку Алку. Та не сопротивлялась. Не пыталась отстраниться или сказать, что Сашка обалдел, ошибся адресом и вообще шел бы лесом. Она прижалась к его боку и улыбнулась. Словно ей от этого движения теплее стало.

Это было невозможно, а потому страшно. Прежнюю Алку куда-то дели, оставив незнакомую и непонятную.

— Он же урод, — прошептала Эля, надеясь, что ее услышит только Дронова. Но звук все-таки распространяется не направленно, а во все стороны. И в нежелательные тоже. Сашка нехорошо улыбнулся. Очень нехорошо.

— А ты у нас, значит, первая красавица?

— Пойдемте уже, — Ничка потянула за собой Дятлова. — Элина, догоняй!

От того, что ее назвали полным именем, Эля вздрогнула. Сказано это было так холодно…

— Отстань от нее, — одернула Максимихина Алка и повлекла следом за Доспеховой.

Все это было как-то слишком очевидно, но в голове не укладывалось. Дронова с Сашкой? Невозможно! Она его ненавидит. Он убог, глуп и вообще близкий родственник австралопитеков!

— Ты идешь? — повернулась Алка.

— А куда?

Эля сдвинулась с места. Ноги стали какими-то странными, словно их отрезали, а потом криво пришили.

— Куда-нибудь. Чего ты там хотела рассказать?

Рядом с увиденным любая новость меркла. Какая может быть деревня с лошадьми, когда тут такое…

Эля плелась следом и не знала, на кого больше злится — на Алку, которая даже не предупредила, что в ее жизни произошли такие изменения, или на Максимихина, который оказался не только дураком, но и наглым обольстителем. Это же он специально все устроил, чтобы позлить ее, чтобы увести подругу.

Почти побежала. Алку надо было предупредить. Ее нельзя было оставлять в беде.

Они что-то активно обсуждали, так что вклиниться в их разговор никак не получалось. А потом она услышала слова «день рождения», «тусовка» и невольно вышла вперед. Шестое сентября — это же скоро! Алка станет на год старше.

— Ты про шестое? — заговорила в образовавшуюся паузу. — Уже что-то придумала?

— Ах, ну да, куда мы без лучшей подруги… — ехидно сощурился Сашка.

— Мы в парк идем, да? — торопилась Эля.

Она старалась на него не смотреть. Представляла, что его нет, что это призрак, фантом, что эту мерзкую фигуру дорисовывает ее больное воображение. Но наглое видение лезло в кадр, обретало голос.

— Маленькие девочки идут в парк, а взрослые занимаются взрослыми делами.

Эля не слушала. Что ей какой-то там Максимихин? Он явление временное.

— Алка! Ты можешь остановиться?

Они замерли. Ничка с Лешкой тоже. Смотрят вопросительно, словно она вдруг заговорила на тайском.

— Чего ты в него вцепилась? Он не улетит. — Она хотела разъединить их руки, развести на разные стороны улицы, но касаться Максимихина было противно. А ну как он проказой болеет? Еще заразишься…

— Куда вы идете?

— В парк. Там можно у озера посидеть, — ответила Ничка и царственно прошествовала дальше, увлекая за собой Дятлова.

— Я не хочу в парк. У меня времени мало.

Эля смотрела на Алку, но у той за лето что-то изменилось в лице. Она стала неузнаваема. Там проскакивало непонятное выражение презрения ко всему. Что такого успело произойти за эти чертовы три месяца?

— Деткам — детское время. Бай-бай! — гнусяво пропел Максимихин и повел Алку прочь.

Эля, как завороженная, топала следом. Хотелось кричать. Хотелось все вернуть обратно. Потому что Алка была ее. Только ее! Они столько лет вместе! Еще весной на дне рождения Дронова называла ее лучшей подругой!

— Алка! Я ухожу!

— Давай! Увидимся в школе!

Дронова махнула рукой. И снова спина. Быстро, однако, уходит подружка.

Обида пришла потом. Когда стала вспоминать и этот равнодушный жест, и эти слова. Дроновой все равно? Ей интересней с ними, чем с ней?

— Почему она так? — рыдала вечером Эля.

Отец сидел в кресле. Только что был выключен телевизор. Белесое пятно света еще блуждало по экрану, будто просило — не убивайте меня. Закинув ногу на ногу, папа смотрел на это пятно, как будто продолжал видеть всех этих придуманных людей. Папа был вечно отстраненным и равнодушным, лучше, конечно, пойти к маме. Но мамы дома не было. Она стала задерживаться на работе, порой приходя так поздно, что Эля успевала уснуть.

— Мы же подруги! — всхлипывала Эля.

— Все в этом мире когда-нибудь проходит, — изрек папа.

И что он увидел в этом телевизоре?

— Неправда! — злилась Эля. — Дружба не может проходить! Ты еще скажи, что любовь проходит!

И тут папа повернулся. Его лицо было напряжено, словно Эля обозвала его дураком.

— Все проходит, — раздраженно бросил он, вставая.

Он еще немного постоял, как будто хотел добавить пару резких слов. Эля собралась, ожидая если не удара, так брани. Но папа пошел из комнаты. А ему навстречу неслись щелчки открываемой двери — возвращалась мама.

Дверь за отцом закрылась. Но голоса были слышны.

— Где ты была? — с ходу закричал папа.

— Задержали на работе.

— В стахановцы записалась? Или ты трудишься на другом фронте?

Эля побрела к окну. Было скучно. И от этих криков, которые случались все чаще и чаще, и от того, что нет Алки. А впереди была еще целая неделя. Бесконечная неделя вот такого стояния около окна.

Эти четверо сейчас где-то сидят, смеются, ее обсуждают. Показалось, что там, у них, гораздо интересней, чем здесь у нее. Словно вся жизнь переместилась туда. И так захотелось пойти в парк, побыть рядом, послушать. Улыбнуться чужой радости.

На следующий день Алкин телефон был выключен. Шел дождь. Родители ругались. Эля рисовала лошадей. После десятого рисунка отправилась на улицу. Постояла на бульваре, пять раз перешла улицу на зеленый свет. Заглянула в парк, добрела до развлекательного центра.

Их нигде не было. Под козырьком в подъезде Алкиного дома она оказалась в компании со старушкой и ее вздорной брехливой собакой.