Десять негритят - Кристи Агата - Страница 7

Эмили Каролина Брент, вы виновны в смерти Беатрисы Тейлор, последовавшей 5 ноября 1931 года.

Уильям Генри Блор, вы были причиной смерти Джеймса Стивена Ландора, последовавшей 10 октября 1928 года.

Вера Элизабет Клейторн, 11 августа 1935 года вы убили Сирила Огилви Хамилтона.

Филипп Ломбард, вы в феврале 1932 года обрекли на смерть двадцать человек из восточноафриканского племени.

Джон Гордон Макартур, вы 4 февраля 1917 года намеренно послали на смерть любовника вашей жены Артура Ричмонда.

Антони Джеймс Марстон, вы убили Джона и Люси Комбс 14 ноября прошлого года.

Томас Роджерс и Этель Роджерс, 6 мая 1929 года вы обрекли на смерть Дженнифер Брейди.

Лоренс Джон Уоргрейв, вы виновник смерти Эдварда Ситона, последовавшей 10 июня 1930 года.

Обвиняемые, что вы можете сказать в свое оправдание?

2

Голос умолк.

На какой-то миг воцарилось гробовое молчание, потом раздался оглушительный грохот. Роджерс уронил поднос. И тут же из коридора донесся крик и приглушенный шум падения.

Первым вскочил на ноги Ломбард. Он бросился к двери, широко распахнул ее. На полу лежала миссис Роджерс.

– Марстон! – крикнул Ломбард.

Антони поспешил ему на помощь. Они подняли женщину и перенесли в гостиную. Доктор Армстронг тут же кинулся к ним. Он помог уложить миссис Роджерс на диван, склонился над ней.

– Ничего страшного, – сказал он, – потеряла сознание, только и всего. Скоро придет в себя.

– Принесите коньяк, – приказал Роджерсу Ломбард.

Роджерс был белым как мел, у него тряслись руки.

– Сейчас, сэр, – пробормотал он и выскользнул из комнаты.

– Кто это мог говорить? И где скрывается этот человек? – сыпала вопросами Вера. – Этот голос... он похож... похож...

– Да что же это такое? – бормотал генерал Макартур. – Кто разыграл эту скверную шутку?

Руки у него дрожали. Он сгорбился. На глазах постарел лет на десять.

Блор вытирал лицо платком. Только судья Уоргрейв и мисс Брент сохраняли спокойствие. Эмили Брент – прямая как палка – высоко держала голову. Лишь на щеках ее горели темные пятна румянца. Судья сидел в своей обычной позе – голова его ушла в плечи, рукой он почесывал ухо. Но глаза его, живые и проницательные, настороженно шныряли по комнате.

И снова первым опомнился Ломбард. Пока Армстронг занимался миссис Роджерс, Ломбард взял инициативу в свои руки:

– Мне показалось, что голос шел из этой комнаты.

– Но кто бы это мог быть? – вырвалось у Веры. – Кто? Ясно, что ни один из нас говорить не мог.

Ломбард, как и судья, медленно обвел глазами комнату. Взгляд его задержался было на открытом окне, но он тут же решительно покачал головой. Внезапно его глаза сверкнули. Он кинулся к двери у камина, ведущей в соседнюю комнату. Стремительно распахнул ее, ворвался туда.

– Ну конечно, так оно и есть, – донесся его голос.

Остальные поспешили за ним. Лишь мисс Брент не поддалась общему порыву и осталась на месте.

К общей с гостиной стене смежной комнаты был придвинут столик. На нем стоял старомодный граммофон – его раструб упирался в стену. Ломбард отодвинул граммофон, и все увидели несколько едва заметных дырочек в стене, очевидно просверленных тонким сверлом.

Он завел граммофон, поставил иглу на пластинку, и они снова услышали:

– Вам предъявляются следующие обвинения.

– Выключите! Немедленно выключите! – закричала Вера. – Какой ужас!

Ломбард поспешил выполнить ее просьбу. Доктор Армстронг с облегчением вздохнул.

– Я полагаю, что это была глупая и злая шутка, – сказал он.

– Вы думаете, что это шутка? – тихо, но внушительно спросил его судья Уоргрейв.

– А как по-вашему? – уставился на него доктор.

– В настоящее время я не берусь высказаться по этому вопросу, – сказал судья, в задумчивости поглаживая верхнюю губу.

– Послушайте, вы забыли об одном, – прервал их Антони Марстон. – Кто, шут его дери, мог завести граммофон и поставить пластинку?

– Вы правы, – пробормотал Уоргрейв. – Это следует выяснить.

Он двинулся обратно в гостиную. Остальные последовали за ним.

Тут в дверях появился Роджерс с бокалом коньяка в руке. Мисс Брент склонилась над стонущей миссис Роджерс. Роджерс ловко вклинился между женщинами:

– С вашего разрешения, мэм, я поговорю с женой. Этель, послушай, Этель, не бойся. Ничего страшного не случилось. Ты меня слышишь? Соберись с силами.

Миссис Роджерс дышала тяжело и неровно. Ее глаза, испуганные и настороженные, снова и снова обводили взглядом лица гостей.

– Ну же, Этель. Соберись с силами! – увещевал жену Роджерс.

– Вам сейчас станет лучше, – успокаивал миссис Роджерс доктор Армстронг. – Это была шутка.

– Я потеряла сознание, сэр? – спросила она.

– Да.

– Это все из-за голоса – из-за этого ужасного голоса, можно подумать, он приговор зачитывал. – Лицо ее снова побледнело, веки затрепетали.

– Где же наконец коньяк? – раздраженно спросил доктор Армстронг.

Роджерс поставил бокал на маленький столик. Стакан передали доктору, он поднес его задыхающейся миссис Роджерс:

– Выпейте, миссис Роджерс.

Она выпила, поперхнулась, закашлялась. Однако коньяк все же помог – щеки ее порозовели.

– Мне гораздо лучше, – сказала она. – Все вышло до того неожиданно, что я сомлела.

– Еще бы, – прервал ее Роджерс. – Я и сам поднос уронил. Подлые выдумки, от начала и до конца. Интересно бы узнать...

Но тут его прервали. Раздался кашель – деликатный, короткий кашель, однако он мигом остановил бурные излияния дворецкого. Он уставился на судью Уоргрейва – тот снова кашлянул.

– Кто завел граммофон и поставил пластинку? Это были вы, Роджерс? – спросил судья.

– Кабы я знал, что это за пластинка, – оправдывался Роджерс. – Христом Богом клянусь, я ничего не знал, сэр. Кабы знать, разве бы я ее поставил?

– Охотно вам верю, но все же, Роджерс, вам лучше объясниться, – не отступался судья.

Дворецкий утер лицо платком.

– Я выполнял указания, сэр, только и всего, – оправдывался он.

– Чьи указания?

– Мистера Онима.

Судья Уоргрейв сказал:

– Расскажите мне все как можно подробнее. Какие именно указания дал вам мистер Оним?

– Мне приказали поставить пластинку на граммофон, – сказал Роджерс. – Я должен был взять пластинку в ящике, а моя жена завести граммофон в тот момент, когда я буду обносить гостей кофе.

– В высшей степени странно, – пробормотал судья.

– Я вас не обманываю, сэр, – оправдывался Роджерс. – Христом Богом клянусь, это чистая правда. Знал бы я, что это за пластинка, а мне и невдомек. На ней была наклейка, на наклейке название – все честь по чести, ну я и подумал, что это какая-нибудь музыка.

Уоргрейв перевел взгляд на Ломбарда:

– На пластинке есть название?

Ломбард кивнул.

– Совершенно верно, сэр, – оскалил он в улыбке острые белые зубы. – Пластинка называется «Лебединая песня».

3

Генерала Макартура прорвало.

– Неслыханная наглость! – возопил он. – Ни с того ни с сего бросить чудовищные обвинения. Мы должны что-то предпринять. Пусть этот Оним, кто б он ни был...

– Вот именно, – прервала его Эмили Брент. – Кто он такой? – сказала она сердито.

В разговор вмешался судья. Властно – годы, проведенные в суде, прошли недаром – он сказал:

– Прежде всего мы должны узнать, кто этот мистер Оним. А вас, Роджерс, я попрошу уложить вашу жену, потом возвратиться сюда.

– Слушаюсь, сэр.

– Я помогу вам, Роджерс, – сказал доктор Армстронг.

Миссис Роджерс – ее поддерживали под руки муж и доктор – шатаясь вышла из комнаты. Когда за ними захлопнулась дверь, Тони Марстон сказал:

– Не знаю, как вы, сэр, а я не прочь выпить.

– Идет, – сказал Ломбард.

– Пойду на поиски, посмотрю, где тут что, – сказал Тони, вышел и тут же вернулся. – Выпивка стояла на подносе прямо у двери – ждала нас.