Большая четверка - Кристи Агата - Страница 32

Все это я высказал доктору Риджуэю, который терпеливо выслушал мой пылкий монолог.

— Все равно, — подвел он черту, — мое мнение остается прежним: поезжайте домой. Я уверен, что, если бы Пуаро был жив, он посоветовал бы вам то же самое. Заклинаю вас его именем: возвращайтесь на свое ранчо.

Но я уже твердо решил сражаться и еще раз сказал об этом доктору. Печально покачав головой, доктор попрощался со мной и ушел.

Еще месяц я приходил в себя после болезни, а в конце апреля попросил аудиенции у министра внутренних дел и был им принят.

Министр был очень любезен, но тоже настаивал на моем отъезде, хотя я сразу же предложил ему свою помощь в расследовании деятельности Большой Четверки. Он мягко отказался, сказав, что все бумаги, завещанные Пуаро, уже у него и все необходимые меры будут приняты.

Нашу беседу Краутер завершил пожеланием счастливого возвращения в Южную Америку, чем я был несказанно обижен.

Я думаю, долг дружбы обязывает меня описать похороны Пуаро. Это была торжественная и трогательная церемония, было много венков и цветов. Венки были как от людей знатных, так и от простых граждан. Это лишний раз подтверждало, что Пуаро хорошо знали и любили в Англии, которая стала для него второй родиной. Я стоял у могилы и с горечью вспоминал о невозвратимых днях, прожитых вместе с моим другом.

К началу мая я разработал план действий. Я решил придерживаться тактики моего покойного друга, поместив в газетах объявления с просьбой сообщить мне любую информацию о Клоде Дарреле. Однажды вечером, когда я сидел в небольшом ресторанчике в Сохо, просматривая в газетах колонки объявлений, мое внимание привлекла небольшая статья, от которой мне стало не по себе.

Очень кратко в статье сообщалось о таинственном исчезновении мистера Джона Инглеса, возвращавшегося из Шанхая морским путем. Его исчезновение было обнаружено, только когда пароход отошел от Марселя. Высказывалось предположение, что он упал за борт. Статья завершалась выражением искреннего сожаления о случившемся и упоминалось, что Джон Инглес был блестящим знатоком Востока, особенно Китая, где он проработал много лет.

Эта новость подействовала на меня угнетающе. Я был уверен, что и тут не обошлось без Большой Четверки. Опять Большая Четверка…

Какое-то время я пребывал в полной прострации, раздумывая, что же мне следует предпринять, и вдруг увидел, что я не один. За моим столиком сидел худощавый темноволосый пожилой мужчина с болезненным цветом лица и маленькой острой бородкой. Он так тихо подошел, что я даже не заметил, как он уселся за мой стол.

Но повел он себя довольно странно. Неожиданно схватив солонку, он насыпал по краям моей тарелки четыре кучки.

— Прошу прощения, но говорят, что, предлагая соль за столом, вы тем самым выражаете человеку свои соболезнования. Сейчас как раз такой случай. Я надеюсь, что уж вы-то будете благоразумны.

Затем, не говоря ни слова, он взял солонку и насыпал такие же четыре кучки по краям своей тарелки. То, что их именно четыре, не могло не навести на соответствующие размышления. Я внимательно посмотрел на него. Нет, на молодого Темплтона он не был похож, и на лакея Джеймса тоже, словом, ни на одного из тех персонажей, с которыми мне пришлось встретиться раньше. Однако я был уверен, что передо мной — Номер Четыре, собственной персоной. Голос его немного напоминал голос незнакомца, некогда навестившего нас в парижской гостинице.

Я растерянно огляделся, не зная, что предпринять. Как бы прочитав мои мысли, он улыбнулся и покачал головой.

— Не советую вам торопиться. Вспомните ваше фиаско в Париже. Имейте в виду — я принял необходимые меры предосторожности. И позвольте заметить, капитан Гастингс, ваши методы несколько примитивны.

— Вы негодяй, — выдавил я, задыхаясь от гнева. — Форменный негодяй.

— Ну зачем же так — вы слишком возбуждены. Ваш покойный друг сказал бы вам, что умение сохранять спокойствие — залог успеха.

— Как вы смеете говорить о нем, — прошептал я, — о человеке, с которым вы так чудовищно расправились. А теперь вы явились сюда ко мне…

— Я явился сюда с абсолютно мирной целью, — перебил он меня. — Чтобы посоветовать вам немедленно вернуться в Южную Америку. Если вы уедете, то, даю вам честное слово. Большая Четверка вас больше не побеспокоит.

— А если, — я презрительно усмехнулся, — я откажусь следовать вашему приказу?

— Это не приказ. Это, если хотите, предупреждение. — В его голосе прозвучала угроза. — Первое предупреждение, — холодно добавил он. — И мой вам совет: не игнорируйте его.

Неожиданно он встал и быстро направился к двери. Я вскочил и устремился за ним. И тут, как назло, из-за соседнего столика поднялся какой-то толстяк и загородил мне дорогу. Когда я обошел его, мой противник уже подходил к двери, а на меня вдруг неожиданно налетел официант, который нес груду грязной посуды. Когда я наконец добрался до двери, этого типа и след простыл.

Официант стал извиняться передо мной, а толстяк снова уселся за свой столик и как ни в чем не бывало принялся за очередное блюдо. Вроде бы ничего не указывало, что все это было заранее спланировано. Но втайне я был уверен, что здесь не обошлось без Большой Четверки.

Само собой разумеется, я проигнорировал предупреждение и продолжил поиски. Я получил только два ответа на мое объявление, но они не принесли мне никакой дополнительной информации. Ответы были от двух актеров, которые в разное время играли на сцене вместе с Клодом Даррелом, но ни тот, ни другой не были его друзьями, а главное — они не имели ни малейшего представления о том, где их бывший коллега находится сейчас.

Десять дней все было тихо и спокойно, но на одиннадцатый, когда я выходил из Гайд-парка, весь погруженный в свои мысли, меня окликнул низкий женский голос:

— Капитан Гастингс, не так ли?

Меня сразу насторожил странный акцент. У тротуара притормозил большой лимузин, из которого выглянула какая-то дама, одетая во все черное. Это была графиня Росакова, которая каким-то образом несомненно была связана с Большой Четверкой. По какой-то особой причине Пуаро всегда был к ней неравнодушен. Его привлекала ее яркая индивидуальность. Пуаро как-то признался, что он считает ее особенной женщиной, «одной из тысяч», отличной от других. Тот факт, что графиня была на стороне врагов, ни в малейшей мере не убавлял его восхищения ею.

— Остановитесь, капитан! У меня есть кое-что важное для вас. И не пытайтесь задержать меня, потому что это бессмысленно и глупо. Вы никогда не отличались особым умом. Да, да, да. Не возмущайтесь, это так. Вы и теперь продолжаете вести себя как глупец, игнорируя наше предложение. Я приехала, чтобы передать вам второе предупреждение. Покиньте Англию — и немедленно. Вы все равно ничего не сможете сделать.

— В таком случае, — холодно заметил я, — почему вы все так упорно добиваетесь, чтобы я уехал?

Графиня пожала плечами. Обворожительный жест, и плечи — тоже обворожительные…

— Что касается меня, то я бы не обращала на вас никакого внимания — делайте что хотите. Но мои шефы опасаются, что вы можете подсказать нужную информацию — тем, кто умнее вас. Отсюда следует: вам необходимо убраться.

Хотя графиня наговорила мне множество обидных вещей, я не выдал своего негодования, так как считал, что она делала это преднамеренно, чтобы вывести меня из себя.

— Нам, конечно, было бы гораздо легче убрать вас, — спокойно продолжала она, — но я иногда очень сентиментальна и уговорила их не трогать вас. Ведь у вас где-то есть симпатичная жена. Да и вашему приятелю, будь он жив, было бы очень грустно, если бы вас убили. Он мне всегда нравился, ваш приятель. Он был очень умный, очень. Если бы борьба была равная, один на один, а не как сейчас, один против четверых, то он, я думаю, одержал бы победу. Признаюсь вам честно, он был моим кумиром. Я послала на его могилу громадный венок из живых роз в знак уважения. Красные розы — самые мои любимые цветы — они отражают мой темперамент.