Автобиография - Кристи Агата - Страница 68

– Сестра, полотенца для доктора!

Я очень скоро привыкла вскакивать как ужаленная и смирно стоять с полотенцем в руках рядом с доктором в ожидании, пока он закончит мыть руки, вытрет их и не потрудится вернуть мне полотенце, а небрежно бросит его на пол. Даже те врачи, которые, по общему мнению, не так уж много стоили, становились объектом благоговения.

Заговорить с доктором, обнаружить свое знакомство с ним считалось признаком крайней самонадеянности. Даже если он был вашим близким другом, этого никак не полагалось обнаруживать. Я автоматически восприняла этот строжайший этикет, но один или два раза все же оскорбила Его Королевское Величество. Однажды доктор, раздраженный, как это свойственно всем госпитальным докторам, и не потому, что он действительно раздражен, а потому, что именно этого ждут от него сестры, нетерпеливо воскликнул:

– Нет, нет, сестра, совсем другой пинцет. Дайте мне… – сейчас не помню, как это называлось, но у меня на подносе оно было, и я простодушно предложила его доктору.

В течение последующих двадцати четырех часов мне пришлось выслушать немало упреков.

– Ну в самом деле, сестра, как вы могли передать пинцет доктору сами?

– Простите, сестра, – бормотала я смиренно. – А что же я должна была сделать?

– Помилуйте, я думаю, вам пора было бы уже знать это. Если доктор просит вас о чем-то, вы, конечно, должны передать это мне, а я – доктору.

Я уверила ее, что больше не нарушу правил.

Тем временем исход борьбы претенденток на место сестры ускорялся тем, что многие раненые прибывали к нам прямо из траншей с повязками, срочно наложенными на головы, в которых было полно вшей. Большинство дам из Торки никогда не видели вшей – и я в том числе, – и шок, вызванный этими гнусными паразитами, был слишком силен для их нежных душ. Молодые более смело реагировали на эту ситуацию. Нередко, сдавая дежурство, мы весело бросали друг другу:

– Я обработала все свои головы, – и при этом показывалась специальная густая гребенка.

Среди первых пациентов нам пришлось наблюдать и случаи столбняка. Первая смерть. Удар для нас всех. Но прошли три недели, и мне уже казалось, что всю жизнь я только и делала, что ухаживала за солдатами. А через месяц научилась проявлять бдительность:

– Джонсон, что вы написали на вашей карточке?

Карточки с показателями температуры помещались в изножии кровати, прикрепленные к ее спинке.

– На карточке? – переспросил меня Джонсон с видом оскорбленной невинности. – Ничего. А что?

– Кажется, кто-то предписал вам особую диету. Не думаю, чтобы это была сестра или главный врач. Вряд ли они прописали бы вам портвейн.

Другой раненый отчаянно стонал:

– Думаю, я страшно болен, сестра. Это точно. У меня температура.

Я вгляделась в его вполне здоровое, хотя и малинового цвета лицо, а потом посмотрела на протянутый мне градусник, который показывал температуру между 41° и 42°.

– Батареи, конечно, очень удобная штука, – сказала я. – Но будьте осторожны, если вы расположите градусник слишком близко, ртуть может вытечь вовсе.

– Ох, сестра, вы совсем не любите меня. Вы, молоденькие, такие жестокие, у вас нет сердца. Не то что те, постарше. Они всегда волнуются от такой температуры и бегут предупредить старшую сестру.

– Надо иметь совесть!

– Нельзя пошутить, что ли?

Иногда их надо было везти на рентген или физиотерапию в другой конец города. Приходилось сопровождать иной раз человек шесть. По дороге один из них мог остановиться и сказать: «Мне нужно купить шнурки для ботинок». Но стоило взглянуть на другую сторону улицы, где он якобы заметил шнурки, как там оказывалась вывеска: «Георгий и Дракон». Однако мне всегда удавалось справиться с шестью своими подопечными и в целости и невредимости доставить их обратно, причем я не оставалась в дураках, а они не выходили из себя. Они были замечательными. Все.

Для одного шотландца я писала письма. С трудом верилось, что он не умел ни читать, ни писать, будучи едва ли не самым умным в госпитале. Тем не менее я послушно писала письма его отцу. Для начала он садился в кровати и ждал, пока я приготовлюсь.

– Сейчас будем писать письмо моему отцу, сестра, – говорил он.

– Так. «Дорогой папа», – начинала я. – Что дальше?

– Ох, напишите ему что-нибудь приятное.

– Хорошо, но все-таки скажите мне поточнее.

– Я уверен, вы сами знаете.

Но я настаивала, чтобы он хотя бы намекнул на содержание своего письма. Тогда возникали некоторые подробности: о госпитале, в котором он лежал, питании и все в таком духе. Потом он останавливался.

– Вот и все, думаю.

– «С любовью от преданного сына»? – предполагала я. Он глазел на меня, пораженный.

– Нет, ну что вы, сестра. Наверное, вы можете придумать что-нибудь получше.

– А чем плохо так?

– Вы могли бы сказать «от уважающего вас сына». Мы никогда не говорим такие слова, как «любовь» или там «преданный», во всяком случае, мой отец.

Я исправила.

В первый раз, когда мне пришлось сопровождать раненого на операционный стол, я чуть было не опозорилась. Вдруг стены операционной закружились, и только крепкое объятие другой сестры спасло меня от полной катастрофы. Никогда не думала, что при виде крови и открытой раны я до такой степени ослабею. Я едва осмеливалась поднять глаза на сестру Андерсон, когда она подошла ко мне позже.

– Не надо обращать на это внимание, сестра, – сказала она. – В первый раз со всеми так случается. И, кроме всего прочего, вы не были готовы к такой жаре и запаху эфира; у вас могли возникнуть позывы к рвоте, к тому же это полостная операция живота – одна из самых тяжелых на вид.

– О, сестра, как вы думаете, в следующий раз я справлюсь?

– Нужно будет попробовать еще раз, посмотреть, выдержите ли вы. Но даже если нет, надо продолжать до тех пор, пока не сможете. Верно?

– Да, – сказала я. – Верно.

В следующий раз меня послали на легкую операцию, и я выдержала. С тех пор у меня не было никаких проблем, если не считать, что я отводила взгляд от скальпеля, которым хирург полосовал тело. После того как он делал разрез, я уже могла спокойно, и даже с интересом, наблюдать за происходящим. Верно, что ко всему можно привыкнуть.

Глава вторая

– Думаю, это неправильно, Агата, – сказала однажды мамина старая подруга, – что вы ходите работать в госпиталь по воскресеньям. В воскресенье нужно отдыхать. У вас должны быть выходные.

– Как вы это себе представляете? Кто промоет раны, выкупает больных, заправит кровати и сменит повязки, если по воскресеньям некому будет работать? – спросила я. – Могут ли они обойтись без всего этого двадцать четыре часа, как вы думаете?

– О, дорогая, я совсем не имела этого в виду. Но надо как-то договориться о замене.

За три дня до Рождества Арчи неожиданно получил увольнительную. Мы с мамой поехали в Лондон повидать его. У меня в голове засела мысль, что мы должны пожениться. Очень многие поступали так в то время.

– Не понимаю, – сказала я, – почему мы должны проявлять осмотрительность и думать о будущем, когда люди погибают каждый день?

Мама согласилась.

– Ты права, – сказала она. – Я думаю, теперь глупо думать о таких вещах, как риск.

Мы не говорили об этом, но, конечно, Арчи мог погибнуть в любой момент. Жертв было уже много. Люди с трудом верили всему происходящему. Среди моих друзей многих призвали в армию. Каждый день, читая газеты, мы узнавали о гибели солдат, часто наших знакомых.

Мы не виделись с Арчи всего три месяца, но они протекли как бы в ином измерении времени. За этот короткий период я прожила совсем другую, новую жизнь: пережила смерть друзей, страх перед неизвестностью, перевернулись сами жизненные основы. Арчи тоже приобрел новый жизненный опыт, но в другой области. Он близко столкнулся со смертью, поражением, отступлением, страхом. Мы прошли длинные и разные дороги. Мы встретились, как чужие.