Автобиография - Кристи Агата - Страница 112

Время прибытия на узловую станцию Ур за период, что я туда ездила, менялось неоднократно, но всегда оставалось крайне неудобным. В тот раз, помнится, мы прибыли в пять часов утра. Меня разбудили, я вышла из поезда и проследовала в вокзальную гостиницу. Там, в чистой, полупустой спальне, мне удалось отдохнуть до восьми часов, когда я почувствовала, что хочу есть. Вскоре после завтрака прибыла машина, на которой, как мне сказали, я смогу поехать на раскопки, находившиеся в полутора милях оттуда. Ничего не зная о раскопках, я была тем не менее весьма польщена. Теперь, сама проведя в археологических экспедициях много лет, я поняла то, о чем не имела представления тогда: на раскопках терпеть не могут визитеров – они всегда являются не вовремя, желают все увидеть и услышать, отнимают драгоценное время и всем мешают. На успешных раскопках, подобных Уру, дорога каждая минута, и все работают не покладая рук. Приезд восторженных дам, снующих повсюду, приравнивается к худшим из стихийных бедствий. До того момента, правда, Вули прекрасно справлялись с этой проблемой: посетители ходили обособленной группой, смотрели то, что им показывали, а потом их благополучно спроваживали. Но меня принимали с особыми почестями, которые я, увы, не оценила должным образом.

Такой прием объяснялся тем, что Кэтрин Вули, жена Леонарда Вули, только что прочла «Убийство Роджера Экройда», и книга ей так понравилась, что меня встретили по классу VHP. Всех членов экспедиции пытали, знают ли они мою книгу; те, кто ее не читал, подвергались суровой критике.

Леонард Вули, со свойственной ему любезностью, стал моим гидом. Водил меня по раскопкам и отец Берроуз, иезуитский священник и специалист по эпиграфике. Это была тоже весьма интересная личность, его метод «эскурсовождения» совершенно отличался от метода Вули. У Леонарда Вули было прекрасно развито воображение: он видел место таким, каким оно было в 1500 году до Рождества Христова, а то и на несколько тысяч лет раньше. Любое прошлое он умел воссоздать силой воображения. Пока он говорил, у меня не было и тени сомнения, что вот этот дом на углу – дом Авраама. Он оживлял прошлое и верил в него, и всякий, кто его слушал, верил вместе с ним.

Отец Берроуз использовал другой прием. Извиняющимся тоном он описывал, например, большой внутренний двор и двор, окружавший храм, или улицу ремесленников и, когда видел, что пробудил в вас интерес, неожиданно заявлял: «Конечно, мы не знаем, так ли это было на самом деле. С уверенностью никто этого сказать не может. Вероятно, все было по-другому». И сразу же после этого: «Но мастерские здесь, несомненно, стояли, хоть, может быть, построены были и не так, как мы думаем, – возможно, совсем не так». У него была страсть разрушать созданное им же самим впечатление. На редкость занятный человек – умный, доброжелательный и в то же время отчужденный: в нем было даже что-то неуловимо безжалостное.

Однажды за обедом безо всякого повода он стал рассказывать мне детективную историю, которую, как он считал, я могла бы написать, и энергично уговаривал меня взяться за нее. До того момента я понятия не имела, что он интересуется детективами. Сюжет, правда весьма расплывчатый, заключал в себе определенный интерес, и я решила когда-нибудь вернуться к нему. Прошло много лет, лет двадцать пять, и однажды я вспомнила о нем и написала не роман, а повесть, основанную на событиях, рассказанных отцом Берроузом. Самого отца Берроуза к тому времени уже давно не было в живых, но я надеюсь, что до него дошла моя благодарность за подаренную идею. Как всегда случается с писателями, я присвоила ее, пропустила через себя, и она стала мало похожа на первоначальный вариант; и все же без внушенного отцом Берроузом побуждения повесть не состоялась бы.

Кэтрин Вули, которой предстояло стать впоследствии одной из лучших моих подруг, была незаурядной личностью. Все люди делились на тех, кто страстно и мстительно ненавидел ее, и тех, кто был ею очарован, – быть может, потому, что от одного настроения она переходила к другому с такой легкостью, что предугадать этот переход было совершенно невозможно. Люди говорили, что она невыносима, что с ней нельзя иметь дела, что она недопустимо обращается с окружающими, и после всего этого вдруг снова подпадали под ее обаяние. В одном я совершенно уверена: если вам нужно было бы выбрать спутницу для пребывания на пустынном острове или в каком-то унылом месте, где нет никаких развлечений, она могла бы и там поддерживать ваш интерес к жизни, как никто другой. Ее не интересовали обычные вещи. Она заставляла задуматься о том, что никогда не приходило вам в голову. Была способна на резкость – иногда могла даже обидеть, если хотела, как ни трудно в это поверить, – но если желала кого-то обворожить, поражений не знала.

Я влюбилась в Ур, его красоту по вечерам, когда скалы кутаются в таинственную тень и необозримое море песка поминутно меняет свою нежную окраску – абрикосовую на розовую, розовую на голубую, голубую на розовато-лиловую. Я восхищалась рабочими, десятниками, мальчишками, таскавшими корзины с землей, землекопами – восхищалась их профессиональным умением и обычной житейской привлекательностью. Очарование старины захватило меня. Удивительно романтично наблюдать, как из-под песка медленно появляется кинжал, сверкая золотом на солнце. А видя, с какой осторожностью от земли освобождают глиняные горшки и другие предметы древности, я сама захотела стать археологом. Жаль, что прежде я жила так легкомысленно, упрекала я себя и со стыдом вспоминала, как в юности, в Каире, мама тащила меня в Луксор и Асуан посмотреть на знаменитые египетские древности, а я желала лишь одного: встречаться с молодыми людьми и танцевать до рассвета. Ну что ж, видимо, всему свое время.

Кэтрин Вули и ее муж уговаривали меня остаться еще на день, чтобы посмотреть новые находки, и я с восторгом согласилась. Носильщик, навязанный мне миссис С., был совершенно не нужен. Кэтрин Вули отправила его обратно в Багдад и велела передать, что пока неизвестно, когда я приеду. Таким образом, я надеялась вернуться незаметно для своих прежних хозяев и поселиться в отеле «Тигрис палас» (если он так тогда назывался – его столько раз переименовывали, что я уж и забыла первое название).

План не прошел: несчастный муж миссис С. каждый день высылался встречать меня к поезду из Ура. И все же мне удалось от него отделаться. Я от всей души поблагодарила его, сказала, что его жена исключительно любезна, но мне действительно лучше поехать в отель, тем более что я уже сделала соответствующие распоряжения. Ему ничего не оставалось, как отвезти меня туда. Я устроилась, еще раз горячо поблагодарила мистера С. и приняла приглашение поиграть в теннис дня через три-четыре. Так мне удалось вырваться из рабства светской жизни на английский манер. Я перестала быть мем-саиб, я стала обыкновенной туристкой.

Отель оказался вовсе не плох. Большая гостиная и столовая на первом этаже утопали в полумраке, шторы там были всегда опущены. На втором этаже вдоль спален тянулась сплошная веранда, и каждый проходящий по ней имел возможность заглянуть внутрь и понаблюдать за раскинувшимся во сне постояльцем. Одной своей стороной отель выходил на Тигр – река с самыми разными лодками на ней выглядела сказочно. Ели мы на первом этаже в затемненном зале-сирабе, слабо освещенном лишь электрическим светом. Обеды, завтраки и ужины были странным образом похожи друг на друга: в любое время дня подавали множество блюд – огромные куски жареного мяса с рисом, маленькие твердые картофелины, омлет с кожистыми помидорами, необъятных размеров головки цветной капусты и тому подобное, ad lib.

Мистер и миссис Хауи, милая супружеская пара, руководившая моей туристской программой, познакомили меня с несколькими людьми. Я ценила эти знакомства как «несветские»: это были люди, которых сами мистер и миссис Хауи считали весьма полезными – они показали нам кое-какие интересные места в городе. Если оставить в стороне английский стиль жизни Альвии, Багдад был первым истинно восточным городом, который мне довелось увидеть – да, это был Восток. Свернув с улицы Рашида и пройдя по маленьким узким переулочкам, вы попадали на разные суки: сук медников, где стучали молоточками кузнецы-ювелиры, или сук пряностей, где возвышались на прилавках горы разных специй.