Синтия - Фаст Говард Мелвин "Э.В.Каннингем" - Страница 3

— Ну что там, вундеркинд? — спросила Мейзи Гилман, наш главный аналитик. — Что гложет твоё несчастное сердце?

Она сидит в комнате с Харри Хопкинсом, ещё одним расследователем, и мной. Мейзи — пожилая довольно уродливая толстуха, которая знает всех на свете. Я спросил её о Э.К.Брендоне.

— У него денег больше, чем у Рокфеллера.

— Сколько же у нас специалистов по Рокфеллеру и его финансовому положению?

— Я не подозревала, что ты республиканец, Харви! Брендон — богач, как и подобает настоящему техасцу. Его отец был тот самый Брендон из фирмы «Брендон ойл». Его отослали в Гарвард, и затем обосновался на Уолл-стрите. Но по-прежнему держал руку на пульсе техасского бизнеса. Благодаря ему мы ведём дела с техасским бизнесом, и можешь себе представить, Харви, что значит для нью-йоркской фирмы обслуживать этих далласцев. С ними, конечно, нужно держать ухо востро, но вотчина старика Брендона — Западный Техас, а там не больно жалуют новоиспечённых техасских страховых королей.

— У тебя длинный язык, и я тебя обожаю, — сказал я. Тут и позвонил телефон на моём столе. Это звонил Смедли. Человек сверху. Он был одним из главных вице-президентов. Он работал с кадрами. Он говорит мягко, с отеческими интонациями. На сей раз он тихо и кротко поведал о том, как жаль, что мы с Алексом Хантером плохо ладим в то время, как у каждого из нас не характер, а золото. Может быть, нам — то есть мне и Смедли — есть смысл потолковать и сгладить острые углы. Это не было для меня новостью. Такие тихие беседы не раз случались в прошлом. Я пошёл наверх.

Смедли встретил меня улыбкой. Это был седой человек среднего роста в очках в стальной оправе. В нём чувствовалась та неосязаемая деловитость, которой пропитаны все, кто имеет отношение к страховому бизнесу. Он начал с того, что уведомил меня о том, что моя личность бывала и не раз предметом дискуссий на совещаниях по кадрам.

— У вас немало очевидных преимуществ, мистер Крим, — сообразительность, нестандартность мышления, и такое неотъемлемое достоинство, как независимость — истинно американское достоинство — на этом перечень моих достоинств оказался почему-то исчерпанным. — Но в вашем характере есть нетерпимость, из-за которой мы вынуждены отклонять вашу кандидатуру, когда открывается возможность кого-то повысить.

— Нетерпимость, мистер Смедли? Господи, что касается проблемы гражданских прав…

— Я не о том, мистер Крим. Терпеливость — обоюдоострое орудие…

— Вы имеете ввиду терпимость, мистер Смедли, — не удержался я. — Если вы посмотрите мою биографию, то увидите, что там в этом смысле всё полный порядок.

— По-моему, это в принципе одно и то же, мистер Крим, — сказал Смедли, и его голубые глаза за стёклами очков в металлической оправе чуть прищурились.

— Видите ли, терпеливость означает умение терпеть. Терпимость означает ещё и способность уважать.

— Спасибо, мистер Крим, — ему потребовалось очень много сил, чтобы сохранить отеческие интонации при этих моих словах. — Порой я удивляюсь, мистер Крим, почему вы отвергаете преимущества коллективных усилий. Мы здесь работаем как одна команда. Но вы постоянно отказываетесь стать частью этого механизма. Вот это и называется нетерпимостью, — осторожно выговорил он последнее слово. — Я имею в виду вашу терпимость по отношению к нам, нашим принципам, традициям. Теперь возьмём хотя бы дело Брендона. Компания обратилась к вам, потому что нам угрожает серьёзная финансовая потеря. Выплата миллиона долларов — это горькая пилюля, и проглотить её тяжело многим страховым фирмам. Мы вам доверяем. Мы убеждены, что вы в состоянии отыскать девушку, а если, не приведи Господь, её похитили, вы можете провести переговоры с похитителями так, чтобы не подвергать её жизнь опасности. Её безопасность, мистер Крим, — наша главная забота. Разумеется, в подобных ситуациях мы готовы пойти на на весьма значительные расходы, но когда вы требуете сто тысяч долларов, за которые не собираетесь в дальнейшем отчитываться, это, на мой взгляд, есть не что иное, как проявление неуважения к нашей организации.

— Какое может быть неуважение, когда речь идёт о ста тысячах?

— На мой взгляд, это требование просто абсурдно.

— Тогда почему бы нам не забыть об этом? спросил я, тщетно пытаясь скрыть своё раздражение.

— Вы сами прекрасно понимаете, что именно мне вами поручено. Как же мне прикажете действовать? Будьте же реалистами. Предположим, девицу взяли да и похитили. Кто способен провернуть такое дельце? Психопаты, одиночки-болваны, наркоманы? Организованная преступность этим не занимается. Единственный способ сделать дело — спросить их о цене и выложить деньги, в которых не придётся отчитываться. Поэтому я и прошу, чтобы мой гонорар был частью этой суммы. Я не хочу, чтобы меня потом обвиняли в том, что я дою компанию.

— Это просто смехотворно! — отеческие интонации исчезли безвозвратно из голоса Смедли.

— Это паршивые три процента!

— Нашему терпению может прийти конец, Крим.

— Почему? — удивился я. — Впрочем, мы можем вернуться к упомянутому вами ранее моему достоинству, а именно — независимости. Я независим, как не знаю кто. Мне предложили читать курс по криминологии в университете Северной Каролины. Так что валяйте, увольняйте меня!

— Почему бы вам не успокоиться? — осведомился Смедли и добавил: — Какого чёрта вы смыслите в криминологии?

И тут мы оба улыбнулись. Я и не подозревал, что у Смедли может быть такая широкая, честная, открытая, всё понимающая улыбка.

— А что, если девица завтра объявится сама? спросил он меня, на что я только пожал плечами.

— Ну ладно, Харви, — сказал он. Назвав меня по имени, он как бы дал понять, что настала пора поговорить по делу. — Вы не собираетесь заниматься расследованием без крупного гонорара. Вы работаете на нас, но вы приглашаете меня уволить вас. Есть и другой вариант — мы вас покупаем. Я правильно излагаю факты?

— В общем-то да.

— Как вы сами квалифицируете ваши услуги?

— Насколько я знаю, я лучший детектив страхового бизнеса. Не только в этой фирме, а похоже, во всей стране. Если и существуют детективы получше, то я, признаться, их не встречал. Я, как ни крути, лучший…

— И самый неразборчивый в средствах…

— Лицензии меня пока что не лишал никто.

— Гонорар десять тысяч. Остальное — девяносто тысяч — подлежит возврату.

— Двадцать, — возразил я.

— Пятнадцать, Харви, и ни цента больше. — Восемьдесят пять тысяч долларов подлежат возврату.

— Без бумаг. На моё честное слово!

— Ладно. Вы, безусловно, один из самых наглых сукиных сынов, Харви Крим, каких мне только доводилось встречать в этой жизни. Но мне кажется, вам можно верить на слово.

— Большое спасибо, мистер Смедли.

— Как вам выдать деньги?

— Двумя подтверждёнными чеками. Пятнадцать тысяч — как доход. Остальные — деньги в обороте.

Смедли включил селекторную связь на своём до блеска отполированном старомодном письменном столе и распорядился выписать чеки. Затем откинулся на спинку кресла, сложил кончики пальцев рук воедино, изучающе оглядел меня и наконец спросил:

— Харви, насколько подробно посвятил вас в суть дела Алекс Хантер? Кстати, отныне и впредь я буду называть вас Харви. Мне кажется ситуация того требует. Вы со мной не согласны?

— Да, да, конечно. Хантер рассказал мне о Брендоне и его дочери.

— Он не сообщил вам, сколько вносит за страховку Брендон.

— Пару сотен тысяч долларов.

— Ерунда! — фыркнул Смедли. — Гораздо больше! Не важно, сколько именно, но этого достаточно, чтобы заставить нас удвоить страховую сумму полиса на девицу, если он этого требует. Я не собираюсь вам читать лекцию о том, что такое деньги, потому как вы и без меня неплохо в этом разбираетесь, но поверьте, для Брендона существует один Бог — Доллар. Все прочие давным давно умерли.

— Сколько же стоит сам Брендон?

— Дьявол его знает, Харви. Впрочем, пожалуй, дьявол и правда знает. Такие люди, как он, не оцениваются по старым меркам. Вопрос в том, сколько денег он может пустить в ход, если того потребуют обстоятельства. Вот в чём вопрос. Может, миллиард, может, половину миллиарда, но он большой человек, Харви, очень даже большой.