Жаркое лето - Печерский Николай Павлович - Страница 3

Лодку, на которой переправлялись косари, Ванята не трогал. Даже не подходил к ней. Он рыбачил с берега. Другое дело — Гриша Самохин. Станет в лодку, упрется ногами в борта и давай раскачивать. Только рыбу распугает.

За все Гришины проделки влетало почему-то Ваняте. Это был не просто случай, не исключение, а система — как в таблице дважды два. Хоть проверяй, хоть не проверяй — итог один и тот же.

Грустные размышления Ваняты прервал шум мотоцикла. В селе на мотоцикле гоняли только двое — председатель и счетовод. Между прочим, председатель задавил в прошлом году петуха Пузыревых. Петух, правда, был дурак, сам лез, куда его не просили, но факт остается фактом.

Ванята поглядел вдоль улицы и узнал председателя. Он мчал по дороге на полном газу. Пыль клубилась сзади серым облаком. К плетням, размахивая куцыми крыльями, шарахались куры; с немым упреком смотрели вслед мотоциклу горбоносые рассудительные гуси.

Мотоцикл сделал по улице крутой вираж, подкатил к Ванятиным воротам, отрывисто фыркнул и тут же заглох. С черного потертого сиденья спрыгнул председатель в пыльных кирзовых сапогах и круглых космических очках на лбу. Он вынул из мотоцикла ключ, повертел его на длинной цепочке и окликнул Ваняту:

— Мать дома?

Ванята снимал белье, уклончиво глядел в сторону — на корявую вишню с яркими лакированными листьями, на белого голубя с красной подпалиной на груди, который сидел на коньке черепичной крыши. Голубь был нездешний, залетел из каких-то далеких краев.

— Ты что — не слышишь? — спросил председатель.

Ванята молчал. После случая с лодкой он уже ничего хорошего от председателя не ждал. Только и умеет кричать!

Председатель подождал минутку, повертел ключ на цепочке и пошел в избу.

Ванята стоял среди двора с охапкой белья. В небе плыли высокие чистые облака, расстилали по земле свет и тишину. Голубь с красной подпалиной на груди ходил по коньку черепичной крыши…

Председатель все еще не появлялся. Ванята перебросил с руки на руку белье и пошел в избу. Как он предполагал, так и вышло — председатель расстроил и себя и мать. Красный, злой он ходил взад-вперед по комнате и дымил папиросой. Мать Ваняты сидела возле стола и, уронив голову на руки, плакала.

Козюркино

Три дня и три ночи стучат колеса поезда. Ванята и мать в купе одни. На квадратном столике — сверток с едой, цветочный горшок с тремя сухими пожелтевшими окурками. Кроме Пузыревых, в вагоне еще двое — дядька в тусклых синих очках и девушка с грибным кузовком. Поезд часто останавливался, но пассажиров не прибавлялось. Наверно, он мчал в такие края, которые вообще никого не интересовали.

Ваняте грустно. Льет без передышки холодный косой дождь. Книжка, которую он взял в дорогу, кончилась. В чемодане под сиденьем есть еще одна. Но мать спит, и Ванята не хочет ее тревожить. Уснула она сразу после обеда и до сих пор не открывает глаз, не боится проспать своей станции. Порой Ваняте кажется, что впереди вообще ничего нет — ни станций, ни городов. Только серые тучи, мокрые деревья да лужи.

Кроме белья и книжки, в чемодане Ваняты лежит еще жестяная коробка с крючками и обернутый полотенцем портрет отца. Отца Ванята не знал и не помнил. Он погиб в сибирской тайге, когда Ваняте исполнилось полтора года.

До этого отец работал на кирпичном заводе, который был рядом с селом. Ему надоело возить в самосвале кирпичи, потянуло в далекую опасную дорогу. Мать долго размышляла над своей судьбой и в конце концов согласилась ехать с мужем в Сибирь. Отец тронулся в путь один. А через год, когда Ванята подрос и уже сам бегал босиком по двору, мать написала отцу письмо и тоже стала готовиться в дорогу. Тут и пришла нежданно-негаданно в дом Пузыревых страшная весть. В тайге, где строили новый завод, случился от молнии пожар. Отец спасал с рабочими стройку и тайгу и сгорел в глухой, объятой пламенем чаще. Его даже похоронить не смогли. Потом среди гарей нашли только медную пряжку с темной расплавленной звездой. Это была пряжка от ремня, который носил отец.

На память о прошлом у Пузыревых остался лишь портрет отца в узенькой сосновой рамке. Ванята — вылитый отец. У отца такой же крутой лоб, поставленные чуть-чуть вкось глаза, а на щеках и возле переносицы пятнышки — веснушки…

Мать все спит и спит. Тихо вздрагивают губы. От ресниц падает на щеку синяя задумчивая тень.

Ваняте вдруг захотелось сделать для матери что-то большое и значительное. Такое, чтобы она улыбнулась и сказала: «Ну и обрадовал же ты меня, сынок!»

Он помечтал еще немного, потом встал со скамьи и поправил материну подушку. Мать быстро открыла глаза и улыбнулась Ваняте. Будто она вовсе и не спала, все видела и знает.

— Ты что, сынок?

Ванята смутился, сделал вид, что подошел он совсем случайно и вообще смотрит на станцию, которая в самом деле показалась за высоким светофором.

— Станция вон, — сказал Ванята. — Может, купить чего?..

Мать опустила ноги, достала из рукава платочек с деньгами, потянула зубами узелок и подала Ваняте бумажный рубль.

— Бери, — сказала она и улыбнулась краешками губ, возле которых недавно, но, видимо, уже навсегда, прорезался острый горький ручеек. — Конфет купи или мороженого. Чего хошь.

Ванята принял рубль, настороженно и строго посмотрел на него и возвратил матери.

— Ты чего, Ванята?

— Так просто… спрячь, — охрипшим глухим голосом сказал Ванята. — Не надо…

Мать спрятала деньги и вдруг потянулась вся к Ваняте, прижала к себе крепкой, огрубевшей в работе рукой.

— Ты, Ванята, не сердись… Когда вырастешь, я тебе сама все обскажу. Ты из меня, сынок, не мотай жилы…

Они посидели рядышком несколько минут, потом, смущенные и растроганные тем, что произошло, начали собирать вещи, стягивать веревками чемоданы. Долгий путь подходил к концу.

Ехали они не в город или райцентр, как мечтал Ванята, а в какое-то село с тихим загадочным названьем Козюркино. Там жила вдовая двоюродная сестра матери — Василиса. Она о приезде знает, ждет не дождется Ваняту. Мать будет работать на ферме, и все у них пойдет как раньше. Не надо только распускать слюни. А тайна пускай останется тайной. У каждого есть какой-то секрет. У Ваняты, если подумать, тоже тайн до самой макушки.

Вскоре в их купе вошел заспанный помятый проводник, громко, как на базаре, прокричал:

— Граждане пассажиры, — Козюркино! Прошу приготовиться…

Они сошли с поезда, поставили на землю чемоданы.

Вокруг — ни души. В стороне от низенькой дощатой станции стояла телега.

Через минуту из дверей станции вышел низенький человек с двумя цинковыми ящиками в руках. Он отнес груз на телегу, кинул сверху брезент и пошел прямым ходом к матери и Ваняте.

Когда он приблизился, Ванята увидел, что это мальчишка. Такой, как Ванята, а может, на год или два постарше. На мальчишке был синий замасленный комбинезон с длинной молнией, матросская тельняшка и заляпанные снизу доверху сапоги.

— Здрасте, — сказал он. — Вы Пузыревы?

Лицо матери вмиг просветлело.

— Пузыревы мы, — поспешно сказала она. — И я, и Ванята. Вы за нами?

— Что же вы перепутали все? — недовольно сказал мальчишка. — В телеграмме один поезд, а приехали — другим. Мне кино в Козюркино везти надо.

Мальчишка поглядел на смущенные лица прибывших и взял на полтона ниже.

— Давайте, однако, чемоданы. Чего тут!..

Ванята не допустил мальчишку к чемоданам. Согнулся, подцепил их за ручки и, раскачиваясь из стороны в сторону, пошел к телеге. Сам поднял их и полез на рыхлую, пахнувшую горькой прелью солому.

Мальчишка обошел вокруг телегу, оглядел колеса, хотя они исправно стояли на своем месте, и начал неторопливо затягивать подпругу.

— Ну, что, садиться? — спросила мать.