Лесная колдунья - Гордиенко Галина Анатольевна - Страница 27

Василиса вежливо поздоровалась. Продемонстрировала суровому охраннику свой пакетик — пачка творога и котлета отчетливо видны — и по-девчоночьи жалобно протянула:

— Я только кота покормить. Видела сегодня на детской площадке — одни ребра остались…

Лицо пожилого мужчины смягчилось. Он кивнул Василисе, принимая объяснения, лишь проворчал по-отцовски:

— Что ж так поздно? Спать уже должна!

— Забыла про него…

— Забыла она! Ну и потерпел бы твой кот до утра, небось не подох бы!

— Так ведь я обещала вечером прийти… — Василиса смущенно шаркнула ножкой.

— Кому обещала? — Брови охранника забавно зашевелились.

— Ему… коту то есть. — Василиса покраснела, ожидая смеха.

— Ишь ты — обещала, — вдруг добродушно усмехнулся мужчина. — Иди тогда, только быстрее, поздно уже… — И уже в спину пробормотал, открывая Василисе дверь: — Сейчас слово редко кто держит, даже если человеку дано…

Девушка стояла на крыльце и настороженно всматривалась в заросшую кустами и деревьями детскую площадку.

Что-то такое витало в воздухе…

Василиса не решалась сойти с крыльца. Смешно, но ей не нравилась слишком полная, почти абсолютная тишина во дворе, неестественная какая-то тишина для города.

«Сама себя пугаю, — раздраженно подумала Василиса. — Сейчас вечер, все воробьи давно спят, как и другие птицы. Надо же, и машин не слышно…

Правда, элитные дома — Лера говорила — и строятся в таких спокойных районах. Здесь с одной стороны парк, с другой — большой спортивный комплекс, никаких солидных автомагистралей…»

Василиса успокаивала себя, но идти к площадке не спешила. Коська Нарышкин приучил девушку слепо доверять интуиции, а интуиция Василисы буквально вопила об опасности, понять бы еще — что именно ей не нравилось.

Василиса угрюмо усмехнулась: так и с ума сойти недолго. Если за каждым кустом видеть невесть что, а в каждом человеке — убийцу.

Она пошла к детской площадке легким танцующим шагом, не столько всматриваясь в окружающие деревья, сколько прислушиваясь и постепенно впадая в то состояние, которое позволяло ощущать мир вокруг продолжением себя.

Они на время становились единым целым — Василиса, деревья, белесое низкое северное небо, каждая песчинка под ногами, муравей, бегущий по своим делам, и падающий с березы рано пожелтевший лист…

Коська Нарышкин говорил — Василиса необычайно талантлива. Сам он, например, так и не научился полностью растворяться в окружающем мире, сливаться — да, и на этом все.

По его словам, редко кому подобное дано. Нарышкин за свою богатую на события жизнь встретил лишь одного старика чеченца, способного на такое.

Высохший от старости дед слышал и чувствовал родные горы как никто. Он и с закрытыми глазами мог распознать любое инородное тело: только что установленную мину; хорошо замаскированный склад боеприпасов; разбитый грузовик в соседнем лесочке; растяжку на дороге; детей, бегущих по своим делам, или залегшего за ближайшей скалой снайпера.

Старик сам не знал, сколько ему лет. Коське иногда казалось: он жил тут всегда, с самого сотворения мира.

Василиса же становилась продолжением леса, его мельчайшей живой частицей. Она словно слышала дыхание лесного массива, его пульс. Биение множества сердец — больших и маленьких — сливалось с ритмом ее собственного сердца, и это было прекрасно! Прекрасно до тех пор, пока жесточайшей дисгармонией не врывался в эту симфонию жизни непрошеный и нежданный гость.

Василиса могла в любой момент перечислить Коське, кто и где нарушил невидимые глазу границы. Грибник ли это, охотник ли, пьяная ли компания, от которой нужно держаться подальше, или ребятишки из лесничества, идущие к речке купаться.

Нарышкин вначале не верил Василисе и бегал проверять. Потом остервенело выспрашивал — как ей это удается?

Василиса искренне не понимала, что Коська от нее хочет, и не умела объяснить. Нарышкин же буквально бесился, когда слышал, что она просто следует его инструкциям. Мол, раньше получалось значительно хуже.

Несколько раз Коська объявлял ее ведьмой. Твердил, что сельчане правы, все рыжие в родстве с нечистым, а уж Василиса ему не иначе как внучатая племянница.

Порой, устав от расспросов и понимая их безнадежность, Коська надрывно обзывал Василису сумасшедшей. И едва не плакал от обиды: ну почему у него ничего не выходит?!

Василиса не спорила: сумасшедшая так сумасшедшая. Это куда лучше, чем рыжая ведьма.

И потом — Нарышкин никогда не хотел ее обидеть. А кричал и ругался… да пусть себе!

Вот и сейчас Василиса незаметно скользнула в транс и моментально поняла: Шнурка здесь нет. Поняла и причину своего страха: за толстым стволом тополя — она сама днем пряталась там от Леры! — стоял чужой.

В нем чувствовалось нечто совершенно чуждое этому мирному — пусть и крохотному — уголку природы. Нечто враждебное.

Какое-то дикое неприятие, почти отторжение!

Фиолетово-багровой пеленой замерцал в ее сознании почти квадратный силуэт, и девушка мгновенно узнала опасного гостя.

Василиса мысленно подивилась его присутствию здесь в столь позднее время, ведь не мог же он подслушать днем ее беседу с котом?

Или он только что узнал ее адрес и пришел познакомиться с обстановкой? Тогда зачем взял с собой оружие, запах пороха ни с чем не спутать, как и запах смазки.

Василиса почему-то не верила, что он начнет стрелять. Она чувствовала его, как всегда чувствовала хищного зверя в лесу.

Василиса не раз сталкивалась зимой с волками, а весной и летом — с медведями. И всегда твердо знала, когда хищник собирается напасть.

Это случалось лишь трижды, и странное знание тогда спасло ей жизнь. Дважды Василиса выстрелила первой, а в третий раз промахнулась, но успела спрятаться на дереве — взлетела на высоченную сосну белкой, удивляясь себе.

Василисе с раннего детства казалось, что трусость имеет свой оттенок, свою силу свечения, даже запах, впрочем, как и любое другое эмоциональное состояние.

С болью выдирая себя из странного слияния, Василиса скользнула в сторону, оставляя между собой и врагом детские качели.

Не то чтобы она боялась, что на нее нападут внезапно, напротив — не сомневалась в обратном, — просто автоматически выполняла инструкции Нарышкина. Коська не любил ненужного риска и всегда предпочитал страховаться.

Василиса извлекла из памяти имя и негромко произнесла:

— Ты меня боишься, Рустам? — и улыбнулась, услышав, как он шумно глотнул воздух, всей кожей почувствовала его гнев и… страх.

Василиса присела на спинку скамьи и задумчиво проговорила:

— Знаешь, меня в моем лесничестве считали ведьмой. Глупости, конечно, я просто немного другая. Но они боялись, представляешь? Как ты.

Тополь дрогнул, роняя листья от мощного удара кулаком, голос Рустама срывался от бешенства:

— Я никого не боюсь!

— У тебя пистолет, — небрежно заметила Василиса. — Оружие слабого против сильного. — И вкрадчиво поинтересовалась: — Ты всегда решаешь проблемы трусливым выстрелом в спину? Я не удивлюсь, но рядом люди, а в меня попасть довольно трудно, предупреждаю…

— Ничего у меня нет!

— Есть. В левой руке. Ты, оказывается, левша, Рустам, как я не поняла этого на поляне…

— Откуда знаешь?! — прохрипели из-за дерева.

— Знаю. Я же сказала — меня считали ведьмой, а я просто… вижу. Чувствую. Знаю. Пусть и не могу объяснить.

Рустам молчал. Василиса печально сказала:

— Знаешь, там я страдала, мне так хотелось стать обычной, чтобы от меня не шарахались… — Она усмехнулась. — А здесь вдруг поняла, что не хочу терять мой дар, вы живете в городах так скучно…

— Ты умрешь, как собака!!!

— Собака перед смертью может больно укусить, Рустам, и ты никогда не попадешь в свой рай…

Ответить Василисе Рустам не успел, замер неподвижно за стволом тополя — на крыльцо вышел пожилой охранник и громко окликнул Василису: