Проблемы жизни - Кришнамурти Джидду - Страница 25

Свобода от желания иметь ответ существенно необходима для понимания проблемы. Такая свобода создает условия для полного внимания; ум не отвлекается второстепенными вопросами. Пока существует конфликт или противодействие по отношению к самой проблеме, не может быть ее понимания, так как конфликт есть отвлечение внимания. Понимание возможно только когда существует связь, общение, но общение невозможно, пока имеется сопротивление или борьба, страх или уступка. Необходимо установить правильное отношение к проблеме; это и есть начало понимания. Но как возможно правильное отношение к проблеме, если вы заняты только тем, чтобы избавиться от нее, т.е. найти для нее какое-либо решение? Правильные взаимоотношения означают общение; общения же не может быть, если имеется сопротивление, позитивное или негативное. Подход к проблеме важнее, чем сама проблема; подход определяет форму проблемы, цель. Средства и цель не отличаются от подхода к проблеме. Подход решает судьбу проблемы. Наиболее важное значение имеет то, как вы будете рассматривать проблему, ибо ваше отношение к проблеме, ваши страхи и надежды будут окрашивать ее. Осознание без выбора вашего подхода к проблеме формирует правильное к ней отношение. Проблема создана «я», и потому должно быть понимание себя. Вы и проблема — одно, это не два отдельных процесса. Вы есть проблема. Деятельность «я» ужасающе монотонна. «Я» — это сама скука; это слабость, тупость, несерьезность. Его противоречивые, взаимоисключающие желания, его надежды и разочарования, его реалии и иллюзии — такие захватывающие, но все же пустые; своей деятельностью оно утомляет само себя. Оно постоянно карабкается вверх и все время срывается, постоянно стремится и всегда терпит неудачу, постоянно извлекает пользу и все время теряет; и от этого утомительного круговорота бессмыслицы неизменно старается, спастись. Оно ищет спасения во внешней деятельности или в приятных иллюзиях, в вине, сексе, радио, книгах, в знании, развлечениях и прочее. Его способность плодить иллюзии непостижимо сложна и обширна. Эти иллюзии — всего лишь самоделки; их создает «я»; это — идеал, идолопоклонническая концепция учителей и спасителей, будущего как средства самовозвышения и т.д. Стараясь спастись от собственной монотонности, скуки, «я» устремляется, внешне и внутренне, к чувствам, возбуждению. Но это всего лишь суррогаты, видимость ухода от себя. Тем не менее, в этих суррогатах оно все же надеется как бы исчезнуть, забыться. Такие суррогаты часто достигают успеха, но сам этот успех лишь увеличивает его собственную усталость. Оно устремляется то к одному суррогату, то к другому, и каждый создает свою проблему, свой собственный конфликт и свою боль.

К самозабвению можно идти как внутренним, так и внешним путем; одни уходят в религию, другие — в работу и внешнюю деятельность. Но не существует средств, чтобы забыть себя. Внутренний или внешний шум может подавить «я», но скоро оно возникает снова, уже в другой форме, под другой маской; ибо то, что подавлено, должно вырваться на волю. Самозабвение через пьянство или секс, через поклонение или знание создает зависимость; а то, от чего вы зависите, порождает новую проблему. Если ради облегчения своей жизни, ради забвения себя, ради счастья вы зависите от спиртных напитков или от учителя, тогда они становятся вашей проблемой. Зависимость порождает обладание, зависть, страх, а затем страх и его преодоление становятся новой мучительной проблемой. В поисках счастья мы создаем другие проблемы и в этих проблемах запутываемся. Мы находим, например, счастье в забвении себя с помощью секса, и таким образом, мы пользуемся им как средством достичь желаемого. Счастье, достигаемое через что-либо, должно неизбежно порождать конфликт, так как в этом случае средства достижения оказываются гораздо более важными и значительными, чем само счастье. Если я нахожу счастье в красоте этого стула, то стул становится для меня необходимым, поэтому я должен защищать его от других. В этой борьбе счастье, которое я однажды испытал, ощутив красоту стула, полностью забыто, потеряно; я остался один со своим стулом. Сам по себе стул не имеет большого значения; я придал ему особую ценность, так как он оказался путем к моему счастью. Таким образом, средство становится суррогатом счастья.

Если путем к моему счастью оказывается живой человек, конфликт и смятение, антагонизм и страдание становятся еще большими. Когда взаимоотношения основываются на использовании другого, может ли быть какая-либо связь, кроме самой поверхностной, между тем, кто использует, и тем, кого используют? Если я использую вас для своего счастья, имею ли я подлинную связь с вами? Взаимоотношения предполагают общение с другим на разных уровнях; а существует ли общение с другим, когда он всего лишь инструмент, средство моего счастья? В таком использовании другого не ищу ли я в действительности самоизоляции, в которой, как я надеюсь, буду счастлив? Эту самоизоляцию я называю взаимоотношением; но фактически в этом процессе нет никакого общения. Общение может существовать только там, где нет страха; но там, где имеется использование другого, а следовательно, зависимость от него, там гнетущий страх и страдание. Так как ничто не может жить в изоляции, то попытка ума изолировать себя приводит к его собственному крушению и страданию. Для того чтобы уйти от этого чувства неполноты, мы ищем полноты в идеях, в людях и вещах. В поисках суррогатов мы вновь возвращаемся туда, откуда вышли.

Проблемы всегда будут существовать там, где доминирует деятельность «я». Для того чтобы осознать, что именно является действием «я», а что нет, требуется постоянная бдительность. Эта бдительность не есть внимание, выработанное дисциплиной, это такое широкое осознание, которое не делает выбора. Внимание, достигнутое с помощью дисциплины, усиливает «я»; оно становится суррогатом и зависимостью. Осознание, с другой стороны, не может быть вызвано самоубеждением, не может быть результатом практики; это понимание всего содержания проблемы, как видимого, так и скрытого. Внешнее должно быть понято, чтобы скрытое обнаружило себя; скрытое не может быть раскрыто, если внешний ум не спокоен. Весь этот процесс не может быть выражен на уровне слов и не является предметом переживания, опыта. Словесные формулировки покажут лишь тупость ума; а опыт, будучи кумулятивным, накапливающимся, потребовал бы повторений. Осознание не подлежит определению; целеустремленная же направленность — это сопротивление, которое тяготеет к исключительности. Подобное осознание есть безмолвное, без выбора, наблюдение того, что есть; в этом осознании развертывается вся проблема, благодаря чему приходит ее понимание целиком и полностью.

Проблема никогда не может быть разрешена на своем собственном уровне; будучи сложной, она должна быть понята во всей своей целостности. Попытка решить проблему на одном уровне, физическом или психологическом, приводит к новому конфликту и осложнениям. Для решения проблемы необходимо как раз такое осознание, такая пассивная бдительность, при которой раскрывается сущность проблемы в ее целостности.

Любовь — не чувство. Чувства порождает мысль с помощью слов и символов. Чувства и мысль замещают любовь, становятся суррогатом любви. Чувства — от ума, так же как сексуальное влечение. Ум питает эту жажду, страсть через воспоминания, из которых он извлекает доставляющие удовольствие ощущения. Ум состоит из различных и противоречащих друг другу интересов и желаний с их взаимоисключающими ощущениями: они сталкиваются, когда одно или другое начинает преобладать, и таким образом создается проблема. Ощущения существуют как приятные, так и неприятные; ум удерживает приятные и таким образом делается их рабом. Такая зависимость становится проблемой, так как ум представляет собой вместилище противоречивых ощущений. Бегство от неприятного — такое же рабство, со своими иллюзиями и проблемами. Ум создает проблемы, поэтому он не может их разрешить. Любовь существует вне ума; но когда ум перехватывает ее, появляется чувство, которое он называет любовью. Эту любовь, идущую от ума, может продумывать мысль, ее можно облечь в форму, можно отождествить. Ум может вспоминать или предвкушать приятные ощущения, и этот процесс есть влечение, независимо от того, на каком уровне оно проявляется. В поле ума не может быть любви. Ум — это сфера страха и расчета, зависти и власти, соперничества и отречения, поэтому здесь нет любви. Ревность, подобно гордости, идет от ума, но это не любовь. Между любовью и процессами ума нельзя перекинуть мост, их нельзя слить в одно. Когда чувства преобладают, нет места для любви; таким образом, предметы ума заполняют сердце. Любовь становится непознаваемой, и тогда к ней можно стремиться и ей поклоняться; она превращается в идеал, в который надо верить и которому надо следовать, но идеалы всегда являются проекцией «я». Таким образом, ум полностью берет верх, а любовь становится словом, чувством. Теперь любовь можно сравнивать: «Я люблю больше, а вы меньше». Но любовь не может быть ни личной, ни безличной; любовь есть состояние бытия, в котором чувство, как и мысль, полностью отсутствует.