Проблемы жизни - Кришнамурти Джидду - Страница 13

Если мы в состоянии бесстрашно взглянуть в эту пустоту и соприкоснуться с этим наводящим боль одиночеством, то страх совсем исчезнет и произойдет глубокая трансформация. Для того чтобы так случилось, должно быть переживание этого «ничто», которое невозможно, если существует переживающий. Если имеется желание пережить эту пустоту для того, чтобы ее преодолеть, возвыситься над ней и оказаться вне ее, тогда нет никакого переживания; потому что «я» как личность обладает непрерывностью. Если переживающий имеет переживание, тогда уже нет состояния переживания. Это переживание того, что есть, без того чтобы его назвать, дать ему имя, приносит свободу от того, что есть.

ВЕРА

Мы поднялись высоко в горы. Стояла засуха. Несколько месяцев не было Дождей, и ручьи, затихли. Сосны становились бурыми; некоторые уже засохли, и ветер ходил среди них. Горы, складка за складкой, простирались до самого горизонта. Почти все живые существа перебрались на лучшие и более прохладные места; остались белки и часть соек. И некоторые другие небольшие птицы, но днем их не было слышно. Одна из сухих сосен вся покрылась белым налетом. Она была прекрасна даже в смерти, изящная и мощная, без единого намека на сентиментальность. Земля затвердела, дороги стали каменистыми и пыльными.

Она рассказала, что принимала участие в нескольких религиозных обществах, но, в конце концов, остановилась на одном; работала лектором и пропагандистом этого общества почти во всех странах; отказалась от семьи, комфорта и многого другого во имя этой организации, приняла ее верования, доктрины и указания; следовала за лидерами, пробовала, медитировать. Она пользовалась уважением как рядовых членов, так и руководителей. Теперь, продолжала она, после того как услышала о том, что я говорил о верованиях, организациях, об опасности самообмана и т.д., она отошла от этой организации и ее деятельности. Ее не интересует более спасение мира; она занята своей небольшой семьей и ее делами и принимает лишь небольшое участие в мирских тревогах. У нее появились признаки некоторого ожесточения, хотя внешне она оставалась приветливой и великодушной; жизнь, по ее словам, кажется такой опустошенной. После всего ее былого энтузиазма и деятельности, где она оказалась? Что с ней случилось? Почему она так потускнела, так полна разочарований; почему в ее годы она погрузилась в обыденные дела?

Как легко мы разрушаем тонкую восприимчивость нашего существа. Непрестанная борьба и усилия, тревоги и страхи, бегство от трудностей вскоре притупляют ум и сердце, а хитрый ум быстро находит подходящие суррогаты, чтобы заменить тонкое восприятие жизни. Развлечения, семья, политика, верования и боги — все это занимает место ясности и любви. Mы теряем ясность благодаря знанию и верованиям, а любовь — благодаря чувствам. Разве вера приносит ясность? Разве непроницаемая стена веры дает понимание? Почему необходимы верования, разве они не затемняют и без того перегруженный ум? Понимание того, что есть, требует не верований, а прямого постижения, т.е. непосредственного осознания без какого-либо вмешательства со стороны желания. Именно желание вызывает хаос, а вера — это расширенное желание. Пути желания достаточно тонкие, без их понимания вера только усиливает конфликт, смятение и антагонизм. Синонимом понятия веры является понятие религии, а религия — это тоже убежище желания.

Мы обращаемся к вере, как к пути действия. Вера дает нам ту особую силу, которая порождается исключением всего остального из круга «я». А так как большинство из нас имеет дело с практической деятельностью, то вера становится необходимостью. Мы чувствуем, что не можем действовать без веры, ибо вера дает нам то, во имя чего мы живем и работаем. Для многих из нас жизнь не имеет смысла, кроме того, который дает вера; вера имеет большее значение, чем сама жизнь. Мы убеждены, что жизнь должна руководствоваться образцом, который дает вера, так как без образца, все равно какого, разве возможно действие? Таким образом, оказывается, что наши действия основаны на идее или являются ее следствием, а тогда действие менее важно, чем идея.

Могут ли проявления ума, как бы они ни были ярки и утонченны, принести когда-либо полноту действия, глубокое преображение внутри человека, а также изменение всего социального устройства? Является ли идея средством действия? Идея может вызвать известную последовательность действий, но это всего лишь деятельность, полностью отличная от действия. Именно у этой деятельности человек оказывается в плену; когда по той или иной причине деятельность прекращается, человек чувствует себя потерянным, жизнь лишается для него смысла, делается пустой. Мы сознаем эту пустоту, на уровне сознания или подсознания, и таким образом идея и деятельность приобретают наиболее важное значение. Мы заполняем пустоту верой, а деятельность становится опьяняющей необходимостью. Во имя этой деятельности мы готовы совершить отречение, готовы приспособиться к любым трудностям, принять любые иллюзии.

Деятельность, связанная с верой, имеет запутанный и разрушительный характер; она может вначале казаться стройной и созидательной, но после пробуждения мы снова обнаруживаем конфликт и страдание. Любая вера, религиозного или политического характера, уводит от понимания наших взаимоотношений с другими людьми, но без этого понимания не может быть никакого действия.

БЕЗМОЛВИЕ

Мотор был мощный и хорошо отрегулирован; машина легко, уверенно брала подъемы, старт был безукоризненный. Дорога круто поднималась над долиной и проходила между садами, засаженными апельсиновыми деревьями и высокими ореховыми деревьями с широкой кроной. Сады тянулись по обеим сторонам дороги почти на сорок миль, до самого подножия гор. На прямом участке мы пересекли один или два небольших городка, а дальше ехали по открытой местности, засеянной ярко-зеленой люцерной. Сделав ряд поворотов и миновав несколько возвышенностей, дорога подошла, наконец, к пустыне.

Дальше шел совершенно ровный путь; был слышен равномерный гул мотора; движение по дороге резко сократилось. Было интенсивное осознание местности, редких встречных машин, дорожных сигналов, ясного голубого неба, тела сидящего в машине; но ум был очень спокоен. Это не был покой, который наступает после полного изнеможения или во время отдыха, когда расслаблены все мышцы; это была тишина, насыщенная острой бдительностью. Не было ни одной точки, по отношению к которой ум оставался бы неподвижным; не было наблюдавшего за этой тишиной; переживающий полностью отсутствовал. Хотя шла отрывочная беседа, ни малейшей складки не легло на безмолвие. Когда машина мчалась вперед, был слышен свист ветра; но безмолвие было тесно слито и с шумом ветра, и со звуками машины, и с произносимыми словами. В уме не вставали воспоминания о прежних состояниях тишины, о тех состояниях, которые ум знал раньше; он не говорил: «Это — безмолвие». Не было слов; если бы они возникли, это было бы лишь признанием и утверждением подобного переживания в прошлом. Так как не было словесной формулировки, то не было и мысли. Отсутствовала регистрация факта, а поэтому ум был лишен возможности подхватить безмолвие или думать о нем; слово «безмолвие» — это не безмолвие. Когда нет слов, ум не может действовать, а поэтому переживающий не может производить накопление как средство для получения нового удовольствия. Не было никакого процесса накопления, не было отождествления, уподобления, сравнения. Движение ума полностью отсутствовало.

Машина остановилась у дома. Лай собаки, разгрузка машины, общая сумятица нисколько не нарушили это необыкновенное состояние безмолвия. Ничто не могло его поколебать, безмолвие продолжало оставаться. Ветер шумел среди сосен; ложились длинные тени, дикий кот проскользнул в кустах. Движение пребывало в безмолвии, и осознание движения не было рассеянием внимания, так как отсутствовало сосредоточение внимания на чем-либо одном. Рассеянность ума возникает тогда, когда меняется преобладающий интерес, но в этом безмолвии интересы не существовали, а поэтому не было отвлечения внимания. Движение не выходило за пределы безмолвия, оно было от него. Это был покой; не покой смерти или разложения, но покой жизни, в котором совершенно отсутствовал конфликт. Для большинства из нас борьба между скорбью и радостью, влечение к деятельности создает чувство жизни; если бы не было подобного устремления, мы потеряли бы направление и вскоре рассыпались в прах. Но это безмолвие и его движение были творчеством, всегда себя обновляющим. Это движение не имело начала, а, следовательно, не имело и конца; оно не было непрерывностью. Движение подразумевает время, здесь же не было времени. Время означает больше или меньше, ближе или дальше, вчера и сегодня; но в этом безмолвии не было никаких сравнений. Это не было безмолвие, которое оканчивается, чтобы вновь начаться, здесь не было повторения. Различные уловки хитрого ума полностью прекратились.