Преобладающая страсть. том 2 - Майкл Джудит - Страница 2

Чед кивнул с глубокомысленным видом, хотя по их последним разговорам Ник знал, что Чед начинал скучать, едва речь заходила о телевидении.

– А ты многих уволил? – спросил он.

– Некоторых.

– Знаменитостей?

– Вряд ли. У нас их пока нет, но скоро, я надеюсь, появятся.

– А кого ты уволил первым?

– Человека по имени Мортон Кейз. Я уже давно подумывал, что его нужно прогнать с телевидения, уж лет этак девять.

– Я как раз тогда родился.

– Я увидел его в первый раз, когда ты был малышом. Он участвовал в передаче под названием «Кресло, которое хотят занять многие». Мне он никогда не нравился.

– А маме?

– Ей да, по этому поводу мы тоже с ней вечно спорили.

– А она знает, что ты уволил его?

– Думаю, что уже узнала.

Чед помалкивал, пока официант ставил перед ним блюдо под названием «цукаты», а потом изрек:

– Думаю, все будет в порядке.

И Ник не стал уточнять, что это значит.

Что бы он не имел в виду, но Чед делал обо всем собственные умозаключения. Если что-то и будет не в порядке, Ник надеялся, что Чед будет с ним, но даже и тогда он не собирался давить на сына.

В свои девять лет Чед обладал быстрым умом, наблюдательностью и ярким воображением; он запоем читал, смотрел телевизор, если позволял Ник, обожал занятия спортом и легко сходился с товарищами. У него была полная жизнь, насколько Ник мог устроить ее. Чед знал, что значит быть горячо любимым, и он научился справляться с болью. Ник все готов был отдать Чеду и уж тем более был рад разделить с ним его радости или создать для него уют.

Единственное, что было не в его силах, это сделать так, чтобы Чед и Сибилла были вместе. Теперь они были разделены какими-нибудь пятнадцатью минутами – от Джорджтауна до Уотергейта было рукой подать, – и теперь нужно было разработать распорядок посещений Сибиллы. Нику хотелось бы сосредоточиться и как-нибудь обдумать все это. Работа у него теперь была напряженная, ответственная, и ему хотелось встречаться с как можно большим числом людей, чтобы найти себе пару и жениться снова. Он и сам понятия не имел, с чего он взял, будто отыскать кого-то подходящего в Вашингтоне легче, чем в Калифорнии; скорее всего потому, что все вокруг было новым и незнакомым, а ожидания всегда связаны с переменами.

Пока Чед находился в лагере, Ник самостоятельно изучал город, открывая все новые части Вашингтона, которых он еще не видел, и разглядывая знакомые кварталы впервые с видом местного жителя. Улицы были здесь широкими и чистыми, дорожное движение сумасшедшим, а низкие ровные домики, теснившиеся по сторонам, создавали впечатление гармонии и никогда не казались однообразными. Повсюду царили свет и простор, на Восточном берегу было туманнее, и солнце светило не так ослепительно, как в Калифорнии, и когда оно освещало травянистые лужайки и мраморные монументы, на них не было отпечатка мрачного государственного бизнеса. Для приезжего или новосела Вашингтон выступал своей парадной стороной, демонстрируя чистоту, открытость, честность, доброжелательность, уравновешенность и надежду на лучшее будущее. Он символизировал, как и некоторые другие столицы мира, созданный о нем миф, мечту и упование каждого живущего в этой стране.

Ник, ставший теперь работником средств массовой информации, чувствовал себя так, будто получил ключи от города. Впервые он был здесь своим, он в буквальном смысле стал теперь посланником этого города стране и миру. Его переполняли предчувствия: должны были произойти новые, необычные события, все должно было пойти иначе, чем в прошлом.

Даже Сибилла, которая частенько названивала ему на работу, теперь казалась ему иной, поскольку теперь они жили в одном городе и занимались одним делом; она отчего-то стала казаться меньше и, как ни странно, моложе. Поначалу, во время торгов ТСЭ, она показалась ему еще более невыносимой, чем всегда, когда разъярилась на него за то, что он предложил всего двести миллионов долларов за телесеть.

– Она стоит больше! – вопила она в офисе у адвоката. – Триста!

– Двести, – тихо произнес Ник. – Это последнее предложение. У тебя пет ни аудитории, ни программы, ни людей, которые могли бы прибавить хоть один пенни. Ты знаешь это не хуже меня, ты же все изучила.

– Я знаю только, сколько она стоит в потенциале! Это чистое золото!

– Ну и озолотись сама, – Ник встал. – Я буду в «Мэдисоне» до завтрашнего утра, если тебе захочется разыскать меня.

– Ник, ну как ты можешь? Остановись! Ты не можешь так уйти! Что происходит? Мы же не чужие друг другу, мы знаем друг друга! Это же здорово, разве нет? Кто бы мог подумать всего несколько лет назад, когда мы едва могли наскрести на кино… – она обхватила руками колени. – Прости, я хотела придерживаться делового тона. Вот почему мне так трудно, мы ведь столько пережили вместе, и сейчас, когда мне нужно… – она покачала головой, и губы ее дрогнули, словно она пыталась сдержать улыбку. – Ну, не буду больше, я ведь обещала. Это лишь от того, что я чувствую себя такой одинокой… Ник, она стоит трехсот, я знаю это наверняка, но мне в самом деле хочется, чтобы именно ты купил ее. Я соглашусь на двести, если ты примешь на себя половину долгов.

Ник заметил, как адвокат Сибиллы сжал губы, и понял, что тот просил ее не пользоваться этой уловкой. Но она не смогла удержаться, и Ник знал, почему: у нее набиралось долгов по ТСЭ до ста девяноста миллионов. Если она их все выплатит, у нее останется после Квентина и продажи телесети около десяти миллионов долларов. Это многих бы удовлетворило, думал Ник, но только не Сибиллу.

– Когда ты будешь готова обсудить серьезное предложение – двести за телесеть, но без долгов, без довеска в виде твоей компании, производящей телепрограммы, и прочего имущества – я, быть может, еще буду заинтересован в сделке. Хотя чем больше я об этом думаю, тем больше меня начинают занимать мысли о других телесетях, предназначенных для продажи. У нас с Чедом есть из чего выбирать, целая страна перед нами. Свет не сошелся клином на Вашингтоне. У меня самолет завтра в три дня.

– Да черт же побери! – крикнула Сибилла, но он уже успел затворить за собой дверь.

На следующее утро ее адвокат сообщил о согласии Сибиллы.

– Я все-таки достойнее тебя, – заявила она, поджимая губы, при новой встрече. – Я всегда знала, что ты скаред, скупердяй и эгоист, но я не знала, что ты еще и жестокий.

– Давай-ка лучше выпьем, – предложил Ник, думая о Чеде.

Он отвез Сибиллу в Музыкальный бар Фейрфакса, где они просидели около двух часов, болтая о Вашингтоне, о том, как Сибилла выучилась ездить верхом и как она охотится, о ее новой компании, производящей телепрограммы. Иных тем они избегали, позволяя музыке заполнять паузы в их разговоре. И когда он провожал ее в Уотергейт, они казались почти друзьями.

– Я так рада, что ты занялся телевидением, – призналась Сибилла, желая ему спокойной ночи. – Теперь у нас есть кое-что общее и помимо Чеда.

После этого, хотя она звонила часто, они виделись лишь однажды, когда они как-то раз пошли поужинать очень рано с Чедом, и именно тогда он вдруг заметил, какая она невероятно маленькая.

Когда он решительно забраковал ее игровые шоу, которые она собиралась показать по ТСЭ, она лишь немного попыталась поспорить, чтобы убедить его изменить решение. Л когда он отклонил и «Час Милосердия», она заметила только, что он совершает ошибку: Лили Грейс будет настоящей сенсацией и очень скоро приобретет громкую славу на телевидении.

– Но это неважно, – сказала Сибилла Лили вечером, после того как Ник отказался от их передачи. – Что он может нам предложить? Он не знает главного о телевидении, он обанкротится в первые же полгода. Я сделаю так, что тебя будут смотреть по всей стране еще до того, как он сообразит, из чего должна состоять телепрограмма. Ну-ка, примерь другое платье.

Лили повернулась к груде белых платьев, сваленных на кровати.

Это была ее кровать, и стояла она теперь в квартире Сибиллы, в самой большой и чудесной комнате, в которой ей когда-нибудь доводилось жить. Хотя она успела пробыть здесь совсем недолго, но она быстро привыкла к шелковым простыням и ворсистому ковру, который приятно щекотал ее голые пятки, к ванной с отдельным душем, из которого струи хлестали во все стороны и заставляли ее трепетать и испытывать подлинное наслаждение. Это была такая великолепная комната, что Лили не возражала, когда Сибилла оставляла ее там одну, а сама уходила из дома, как, например, на Рождество, когда ее сын приезжал со своим отцом. «Мне нравится думать, будто мы все еще семья», – говорила Сибилла с легкой, печальной улыбкой, и Лили все отлично понимала и оставалась за закрытыми дверьми своей комнаты.