Южные Кресты - Кригер Борис - Страница 36

– А два миллиона этих ваших… как их там?

– Шекелей.

– Да, их самых. Это много? – поинтересовался Файзал.

– Больше полумиллиона американских долларов, – вздохнул Вечнов.

– Надо же, а за мою жизнь предложили меньше… Всего триста тысяч новозеландских долларов, – разоткровенничался Файзал.

– Это как? – заинтересовался Вечнов, которому тоже захотелось узнать что-нибудь о Файзале и слегка отвлечься от своих бед.

– Долгая история, – занудил Файзал, но потом согласился поделиться…

– Я родился в Новой Зеландии, в семье иммигрантов из Пакистана. Рос, как все, – школа, колледж. Потом родители, как это принято у нас, договорились, чтобы я женился на девушке из нашей деревни в Пакистане. Дали мне денег и послали знакомиться с невестой в Пакистан. С ее родителями они уже обо всем договорились. Мне был тогда двадцать один год. Ну, приезжаю я в Лахор, немного огляделся и отправился в нашу деревню, в которой я никогда не был. Взял такси. Как выехали за город, таксист свернул на какой-то пустырь и вышел из машины. Потом стал угрожать пистолетом и велел раздеться. Я спросил, зачем. А он весь трясется от сладострастия. Ну, я подумал – живым не дамся. Раздеться все же пришлось. Когда он ко мне приблизился и стал меня целовать, я попытался выхватить у него пистолет, но тот стал сопротивляться; сам не знаю, как получилось, но курок нажался, и ему выбило мозги. Представь себе – я весь в крови, а рядом труп. Решил вызвать полицию. Подумал, если буду убегать – все равно догонят, но точно не поверят, что я его застрелил из самообороны. Полиция меня тут же повязала. Дальше все произошло очень быстро. Молниеносный суд и пожизненное заключение. Конечно, моим словам никто не поверил. Сделали из всего этого даже политическое дело, мол, изменник вернулся из Новой Зеландии и застрелил таксиста. Никакие мои доводы не помогали. Да и на урду[28] я говорил с грехом пополам. У меня родной-то язык английский. Посольство Новой Зеландии от меня сразу отмахнулось. Говорили, что мне еще повезло, что если бы судил меня не Lahore’s High Court – гражданский суд, а религиозный, то приговорили бы к казни.

Так я просидел без малого десять лет в гнилой яме с еще тридцатью головорезами, пока не появился луч надежды. Семья убитого вроде бы выказала намерение принять так называемые blood money (кровавые деньги) – выкуп за совершенное убийство. По религиозным законам, убийца таким образом может откупиться, и если семья согласна – его отпускают! Мы еще все удивились – вроде требовали моей смерти, а тут вдруг успокоились. Долго торговались с семьей, заставили собрать триста тысяч новозеландских долларов. Мои братья и родители продали дома. Передали дело в религиозный суд. Мой отец приехал с деньгами в чемодане. Так там положено – не будут рассматривать дело, пока сторона, платящая выкуп, не покажет деньги.

Начался суд. (Такие дела только в религиозных судах решают, а религиозные суды в Пакистане могут отменять решения гражданских.) Только судья объявил о начале процесса, как семья отказалась от денег и снова стала требовать казни. Ну, судья и присудил смертную казнь через повешение. Отца чуть удар не хватил прямо в зале суда. Хотя судьба его настигла по дороге в аэропорт. Ему подсунули такси, водителем которого был родственник убитого, тот его застрелил, а деньги забрал. Полиция, разумеется, не нашла виновных!

Ну, а я стал дожидаться казни. Писал во все инстанции, даже принцу Чарльзу и королеве английской. Некоторые даже пытались за меня заступаться, но из Новой Зеландии – молчок.

– Так как же ты сидишь передо мной тут живой? – с нетерпением спросил Вечнов.

– Дня за три до казни на тюрьму совершила налет ячейка Аль-Кайды, чтобы освободить своих, тоже приговоренных к смертной казни. Ну, и меня до кучи захватили. Ребята Аль-Кайды помогли мне перебраться через границу в Афганистан, а там по поддельным документам я прилетел в Новую Зеландию, где в аэропорту заявил, кто я такой. Меня сразу арестовали, но потом, разобравшись, выдали новозеландские документы и выпустили.

Семьи у меня почти что нет. Только братья. Мать умерла от горя, узнав о смерти отца. С братьями отношения тоже не складываются, все-таки не могут простить мне потерянных денег, из-за которых они лишились своих домов, и смерти отца. Ребята из нашей ячейки – единственная моя настоящая семья. Я прошел подготовку в специальном лагере в Афганистане, подучил Коран. А ребята тем временем взялись за семью таксиста. Вырезали всех – даже домашних животных. Моя жизнь теперь мне все равно не принадлежит. С Пакистаном, кажется, я уже расплатился. Теперь пришел черед Новой Зеландии – моей фактической родины. Я скоро разорвусь в клочья на центральной площади Окленда, и кроме того, что в этом заключается мой долг перед моими друзьями, в этом еще будет и маленькая частичка моего отношения к родине, которая так славно оставила меня подыхать и пальцем не пошевелила, чтобы спасти.

А знаешь, однажды, когда в Пакистане осудили какого-то новозеландца англосакса, то Новая Зеландия чуть не разорвала дипломатические отношения с Пакистаном, и его отпустили!

Это я тебе к вопросу о несправедливости рассказал… А ты говоришь, жена убежала с партнером по бизнесу…

Глава 26

Занавески в маминой спальне

Конечно, рассказ Файзала о его трагедии поразил воображение Сени. Однако, погруженный в свои заботы, он вскоре задвинул мысли о сокамернике на задворки своей повседневности. Ему было неприятно думать, что его, Сенина, трагедия может показаться фарсом по сравнению с настоящей «несправедливостью», приключившейся с пакистанцем. Кроме того, Сеня был уверен, что его несправедливость поправима, и что апелляция вот-вот расставит все по своим местам.

После памятного разговора с террористом Сене зажилось спокойнее; теперь, после такого откровения, ему казалось, что Файзал безопасен, по крайней мере для Сени. Теперь он его не убьет. Пакистанец действительно перестал подкалывать Сеню своими обидными репликами, и они продолжили сосуществование в атмосфере взаимной терпимости, по большей части не замечая друг друга.

«Черт его знает, – думал Сеня, – может, если бы вот так каждый еврей поговорил по душам с каждым из террористов, что-нибудь да и изменилось бы в этом мире… Конечно, этот фанатик все равно взорвет себя, ибо если человек что-то для себя решил – его уже вряд ли удастся переубедить! Ведь не зря говорят, что человека легче убить, чем переубедить! Может быть, поэтому убийство до сих пор подчас является самой эффективной формой убеждения! Японцев можно было увещевать до скончания времен завершить войну в 1945 году, но стоило американцам сбросить атомные бомбы на Нагасаки и Хиросиму – и от воинственного духа самураев не осталось и следа! До сих пор такие миротворцы, что хоть иконы узкоглазые с них пиши! Как же можно ожидать, что современный мир откажется от такой эффективной формы убеждения, как убийство человеков в нечеловеческих масштабах!»

Между тем конфликт с Файзалом на личном уровне для Сени был исчерпан. Теперь он мог легко представить, что Файзал даже заступился бы за него, возникни такая необходимость. Ведь многие антисемиты ненавидят «евреев вообще», хотя нередко имеют среди них довольно близких друзей. То же самое можно сказать и о фактах трогательной дружбы между израильскими евреями и арабами. Люди ненавидят друг друга на уровне стаи, племени, народа, политической партии, религиозной секты…

Терроризм тем и страшен и неистребим, что самоубийца с бомбой не идет убивать каких-то конкретных, знакомых ему людей, а демонстрирует убийством незнакомцев свою неудовлетворенность этим миром. Вместо того чтобы писать книжки, выступать на радио, он идет и взрывается в толпе незнакомых ему душ. Такая у него форма самовыражения!

Однако на личном уровне вражда между представителями разных людских стай вовсе не обязательна. Так что Сеня не без удовлетворения отметил про себя, что «эксперимент начальника тюрьмы по уживаемости еврея с исламистским террористом» удался.