Тысяча жизней. Ода кризису зрелого возраста - Кригер Борис - Страница 36

В комнате стало совсем темно, и за стенами утихли пьяные возгласы афинской молодежи. Сократ теперь спал спокойнее, тише, раскинув руки в стороны. Я приподнялся на локте. Во мраке с трудом различались уродливые черты сморщенного, вечно чем-то недовольного лица. Через год этот человек поскандалит со всеми и вся и примет яд, который, убив его, тем самым обессмертит. Через год я буду далеко отсюда, в других пространственно-временных областях, и буду вспоминать эту каморку, как выветрившийся сон.

Этим утром, ища адрес Сократа, я подслушал разговор на базарной площади: люди болтали, что он спендрил с ума. Рассказывали, что он вроде бы говорил, что нужно «прислушиваться к природе», ссылаясь на особый внутренний голос, якобы наставлявший его в важнейших вопросах, – народ его нарек «демоном» Сократа. Я-то знаю, что мир, увы, не объясним с интуитивной точки зрения…

Сократ внезапно проснулся, поднялся с тяжелыми вздохами и отправился в туалет. Вернувшись, он поглядел на меня.

– Не спишь? – безразлично спросил он.

– Что-то не спится, – признался я, – все думаю о детерминизме ваших древнегреческих материалистов.

– Нечего о них думать: негодяи, да и только, – Сократ присел на корточки рядом со мной. – Я тут намечаю свои основы телеологического миропонимания, причем здесь исходным пунктом для меня является субъект, ибо я считаю, что все в мире имеет своей целью пользу человека.

– Странно, Сократ, что ты можешь быть столь наивным, – откровенно сказал я.

– Я не наивен, – неожиданно рассмеялся старик. – Пусть моя телеология выступает в крайне примитивной форме, зато она удобна для жизни. А что лучше: быть правым и несчастным или заблуждаться и быть счастливым?

– Ну, поскольку не заблуждаться мы не можем, то вопрос излишен, лучше уж заблуждаться и быть счастливым, чем заблуждаться и чувствовать себя несчастным. В общем, я придерживаюсь того же мнения.

– Ну вот, – зашептал Сократ, – органы чувств человека, согласно моему учению, своей целью имеют выполнение определенных задач: цель глаз – видеть, ушей – слушать, носа – обонять и т. п. Равным образом боги посылают свет, необходимый людям для зрения, ночь предназначена богами для отдыха людей, свет луны и звезд имеет своей целью помогать определению времени. Боги заботятся о том, чтобы земля производила пищу для человека, для чего введен соответствующий распорядок времен года; более того, движение солнца происходит на таком расстоянии от земли, чтобы люди не страдали от излишнего тепла или чрезмерного холода, и так далее…

– В этом что-то есть, я тоже верю, что человек, за отсутствием чего-либо более сознательного, есть продукт направленной эволюции вселенной, имеющей своей целью самопостижение… Но, я боюсь, тебя поймут слишком буквально и будут потешаться.

– А что лучше: быть понятым буквально, чтобы над тобой потешались, или не быть понятым вообще?

Ведь быть непонятым равносильно тому, чтобы быть забытым.

– Пожалуй, тогда лучше уж быть понятым буквально, – неосторожно согласился я.

– Особое значение я придаю познанию сущности добродетели, – продолжил Сократ. – Нравственный человек должен знать, что такое добродетель. Мораль и знание с этой точки зрения совпадают; для того чтобы быть добродетельным, необходимо знать добродетель как таковую, как «всеобщее», служащее основой всех частных добродетелей. Задаче нахождения «всеобщего» должен способствовать мой философский метод.

– Я не люблю ваш метод, Сократ Софрониску-сович, вы уж не обижайтесь. Я очень уважаю попытки обнаружения «истины» путем беседы, спора, полемики, эдакий первоисточник идеалистической «диалектики», под которой в вашей древности понимают искусство добиться истины путем раскрытия противоречий в суждении противника и преодоления этих противоречий. Некоторые ваши философы считают, что раскрытие противоречий в мышлении и столкновение противоположных мнений является лучшим средством обнаружения истины, но позвольте вам сказать, что, мне кажется, вы скорее высвечиваете несовершенство человеческого языка, чем всерьез касаетесь сути предметов.

– Pax[54]! Ну ладно, спи, – похлопал меня по плечу Сократ. – Вам, молодым, ничем не угодишь.

Утром мы продолжили наши споры, так мы рассуждали до вечера и большую часть ночи… К обеду зашли Платон и Ксенофонт. Пища была груба, но беседа текла деликатесно.

Я прожил у Сократа еще несколько дней, а потом пришел автобус, и Сократ сказал мне на прощанье:

– Яд убивает, но иногда делает человека бессмертным. Мы еще увидимся.

– Я знаю, – улыбнулся я.

Глава тридцать третья

Как я дружил с Декартом

Так бывает, что сквозь толщу календарных листков протягивают навстречу друг другу свои слабые лучики родственные души. Декарт, пожалуй, мой самый близкий единомышленник. Его жизнь в Голландии —уединенная, размеренная, сосредоточенная на научных занятиях, – стала для меня примером, к которому я постоянно стремился. Моя жизнь в Норвегии была блеклой тенью его «голландского уединения».

Мир никак не может успокоиться и перестать жарить на кострах своих несчастных Джордано Бруно, принуждать отрекаться от очевидного Галилеев, сажать в тюрьму Кампанелл. В этом есть определенная преемственность поколений, однако нельзя не отдать должное миру – он прогрессирует. Если раньше споры шли, по существу, об устройстве вселенной, о месте человека в мироздании, то теперь Джордано Бруно приговорили бы к смертной казни за попытку организации теракта в масштабе Солнечной системы, Галилея осудили бы за задолженность по налогам, а Кампанеллу —просто за компанию.

Помнится, в 1633 году, когда осудили Галилея, Декарт уже в основном обдумал и наметил план своего будущего трактата «Мир», в котором попытался осмыслить Вселенную и ее движение в соответствии с идеями Галилея. Но, узнав об осуждении Галилея за поддержку идей Коперника, которые разделял и Декарт и мнение о которых выразил в «Трактате», он позвонил мне по телефону и судорожно пробормотал:

– Я уже почти принял решение сжечь все свои бумаги или, по крайней мере, никому их не показывать. Состояние сильной подавленности нарушило спокой ствие моего духа, столь необходимое для научных за нятий. Я не могу работать.

Я пытался успокоить Рене, но он не хотел меня слушать. Я сказал ему:

– Тело является заложником, которого сильные мира сего используют как нашу основную болевую точ ку. Они стремятся заключить наше тело в тюрьму, изу вечить его, убить, в конце концов. Первым делом для свободы духа нам необходимо обезопасить свое тело, ибо как мы можем быть откровенны в своих мыслях, если за каждое слово нам намереваются отрезать по пальцу? Причем, Рене, обрати внимание, сильные мира сего являются не иначе приспешниками Дьявола, ря дясь в сутаны священников. Они пытаются нас шанта жировать нашим телом, более того, именно они снача ла сжигают Джордано, а потом сами создают его культ…

Мол, слаб Галилей оказался, отрекся. А надо, как Джордано, – на костер! Это все не более чем бесовская провокация.

Рене согласился, чтобы меня не расстраивать, и положил трубку. Но труд о Мире так заканчивать и не стал. Мир потер от удовольствия руки. Еще пятьсот лет – без разоблачения. Недурной подарочек.

Нынче Мир стал гораздо умнее. Пособники Сатаны наконец усвоили, что никогда, ни при каких обстоятельствах не следует вести споры по существу. Взяв утверждение Декарта: «Мыслю – значит существую», владетели мира сего видоизменили эту сентенцию, заявив самим себе: «То, что ты игнорируешь, – перестает для тебя существовать». Теперь они игнорируют всех и вся, уничтожая таким образом на кострах забвения сразу толпы подобных Джордано Бруно и затыкая рты многим подобным Декарту.

Вот возьмите, к примеру, меня: что бы я здесь ни изрек, скорее всего, практически ни до кого не дойдет. И мучить меня не обязательно, игнорировать – гораздо эффективнее.