Песнь жизни (СИ) - Лисина Александра - Страница 3

И он неуверенно качнулся навстречу.

"Где я? И что происходит? Откуда этот запах?"

– Он мой. Я жду тебя, Линнувиэль, – шепнула Белка, почти касаясь его губ.

"Зачем?" – снова откликнулась чужая мысль, неуверенно придвигаясь ближе.

– Потому что я так хочу.

"Кто ты?"

– Приди и узнаешь. Ты же хочешь понять? Чувствуешь, как сильно колотится твое сердце? Оно не хочет умирать, у него еще есть шанс. Слышишь меня, Линнувиэль? Тогда поверь: сейчас не твое время. Ты должен вернуться.

"Белик?!! Так это ТЫ зовешь меня?!"

– О да. А теперь дыши. Глубоко дыши, вспоминай и возвращайся туда, где тебя ждут. Ты все еще жив, эльф, и я не отдам тебя на ту сторону. Еще не твое время. Слышишь? Тебе слишком рано туда. Ты должен отказаться от Нее. Иди ко мне. Возвращайся…

Она говорила и говорила, по крупицам вытаскивая чужое сознание из мрака. Краешком глаза отмечала каждый лишний вздох, каждую напряженно застывшую мышцу, каждый трепет ресниц и движение сомкнутых губ. Линнувиэль будто просыпался от долгого сна, инстинктивно тянулся навстречу и все быстрее шел назад, на свет и самый восхитительный аромат, который только знал в своей жизни – нежный запах эльфийского меда, приправленный легким привкусом смертельной опасности.

Корвин замер, тщетно пытаясь вытравить из своей головы этот вкрадчивый голос, от которого неожиданно задрожали пальцы и что-то пугливо затрепетало в груди. По коже волнами гуляли миллионы мурашек, опасно щекоча нервы; исчезая и вновь появляясь; вынуждая то и дело ежиться от нехороших ассоциаций и дурных предчувствий. От вида двусмысленно прильнувшей к собрату Гончей что-то пугливо сжалось внутри, но это быстро прошло, и теперь Темный эльф со все возрастающим беспокойством следил за тем, как жадно дышит молодой Хранитель и настойчиво тянется навстречу, ища в пустоте… что? Или кого?

Корвин боялся даже подумать.

У Маликона тоже закаменело лицо и судорожно сжались кулаки от этой картины. Но отвращения к двуликому пацану, как ни странно, больше не было, потому что едва слышимый Зов неожиданно больно ударил и по его истерзанным нервам. Бездна знает, отчего, но он неожиданно поймал себя на том, что сам едва не качнулся навстречу. Что тоже, подобно беспамятному собрату, ХОЧЕТ этого. Желает подойти ближе, коснуться и выяснить, каким образом у Белика получается разжигать чужую кровь, заставлять ее вспыхивать жарким огнем и вызывать весьма нескромные мысли. Странные, необъяснимые, пугающие, смешанные с искренним непониманием, растерянностью и каким-то ревнивым беспокойством.

Что это? Что с нами? Почему я не могу отвести от него глаз? Что за магия в этом лице, в этом голосе? Что за сила, если на каждое слово сердце словно сходит с ума и рвется наружу? Мальчишка… всего лишь жалкий человеческий мальчишка. Нет, полукровка! Презренный и дерзкий, которого в другое время убили бы на месте! Но его глаза… эти удивительно крупные голубые глаза… Торк! Я больше НЕ МОГУ от них отвернуться!!!

Аззар и Атталис, которых тоже пробрало до самых печенок, намертво сжали зубы, вцепившись в собрата, как в единственную опору в этом мире, и тщетно пытались устоять перед неимоверно мощным Зовом. Но, как ни старались, не могли отвести странно изменившихся взглядов от склонившегося над самым лицом сородича пацана. Так и застыли – напряженные, взмокшие от непривычных усилий, смятенные и полностью растерянные, но уже стремительно поддающиеся внутреннему очарованию Гончей.

А Белка медленно выдыхала насыщенный магией воздух в чужое лицо, заставляя постепенно приходящего в себя Темного жадно вбирать этот щедрый дар.

– Линнувиэль лерре Л'аэртэ! – вдруг властно произнесла Гончая, одновременно отстраняясь, и в этот момент эльф широко распахнул глаза. Он непонимающе моргнул, еще не до конца осознав случившееся. Но почти сразу безошибочно нашел источник чудного голоса, за которым послушно шел из кромешного мрака, и закономерно уперся в два бездонных голубых колодца. На мгновение замер, смутно узнавая, но уже не в силах устоять перед магией древних рун. Затрепетал, словно попавший в сеть мотылек, жадно вдохнул изумительный аромат эльфийского меда, который стал совершенно реальным. И, едва в глубине ее глаз загорелись призывные изумрудные огни, вдруг потерял голову – неожиданно рванулся навстречу всем телом, жестоко выворачивая суставы и грозя разметать неуклюжие препятствия по разные стороны света.

– Держите!! – рявкнул Таррэн, наваливаясь сбоку.

Перворожденные дружно прижали бьющегося в судорогах собрата, но тот словно не заметил – все рвался и рвался на волю. Туда, на умопомрачительный запах и нежный зовущий голос, которому невозможно было противиться. На знакомый голос, на который невозможно не откликнуться. Он еще не совсем понимал, кто он и где находится, но страшная магия рун Подчинения вынуждала стремиться навстречу, позабыв обо всем остальном. Темным эльфам пришлось приложить немало усилий, чтобы удержать сильное тело на месте и не позволить ему коснуться Гончей, но Хранитель не собирался сдаваться – ее зов был сильнее чужих потуг, сильнее боли в истерзанных суставах, сильнее судорог в сведенных мышцах, сильнее страха смерти. И гораздо сильнее самой смерти, потому что противиться этим чарам Ледяная Богиня никак не могла – зеленые глаза странного существа, в котором так мало осталось от человека, хорошо умели гасить ее холод. Ведь именно для этого они когда-то и создавались.

И Линнувиэль, чувствуя в этот момент, что только в них его единственное спасение, ни за что в жизни не оторвал бы от них взгляда.

– Держите!!

– Он… слишком силен… – выдавил Корвин, изо всех сил наваливаясь на мечущегося собрата. – Аззар, Атталис… вместе!

– Держу!! Маликон, еще!!

– Сейчас… только бы магией не шарахнул!

– Не должен – он ослаб.

– Ослаб?!!

Но тут Белка опомнилась и бережно провела кончиками пальцев по щеке взбунтовавшегося Хранителя.

– Тихо, друг мой, тихо. Все хорошо, успокойся.

Она снова наклонилась, позволив ненадолго заглянуть себе в душу, и Линнувиэль послушно затих. Замер, тяжело дыша, широко раздувая красиво вылепленные ноздри, но прекратив всякое сопротивление. Лежал на земле, заваленный телами друзей и обоих немаленьких мимикров, видел лишь ее ярко зеленые глаза и понимал, что не забудет их до конца своих дней. Но все равно смотрел, смотрел…

– Белик…

– Вот и славно, – печально улыбнулась Белка, и одурманенный эльф открыто улыбнулся в ответ. – Он – мой. Таррэн, давай, пока есть время.

Таррэн до боли прикусил губу, но послушно вспорол податливую кожу на изуродованном плече и чуть сдвинулся, когда неприятно черная кровь широким потоком хлынула на землю. Линнувиэль дернулся от жестокой боли, едва не захлестнувшей его с головой, но тут же снова замер, потому что на мокрый лоб легла прохладная рука и милосердно забрала эту муку из истерзанного сомнениями разума. А вместо нее пришло странное умиротворение, необъяснимый покой, которого он никогда прежде не знал. От ее тонких пальчиков будто дополнительные силы вливались, от аромата каштановых волос кружилась голова, от звуков тихого голоса неровно стучало сердце и сами собой отступали печали. Все остальное потеряло сейчас значение – и боль, и сомнения, и прежние страхи. Широкая рана на левом плече, покрытый алыми разводами нож в руке молодого лорда, опасная близость голодных зверей со странно желтыми глазами хищников. Даже ошарашено взирающие сверху собратья, надежно приковывающие его тело к холодной земле и неотрывно следящие за каждым движением.

Кажется, только сейчас – лежа в луже собственной крови, истерзанный и ослабленный, Темный эльф неожиданно понял, для чего жил все это время. Для чего дышал, к чему стремился, за что боролся. О чем мечтал. Потому что никогда прежде он не чувствовал себя таким свободным и поразительно цельным. Никогда не знал, что такое вообще бывает. И вдруг со всей ясностью, наконец, осознал, почему лорд Торриэль так трепетно бережет своего удивительного мальчишку. Этого странного полукровку, сопливого наглеца, которого порой хотелось жестоко удавить. Линнувиэль неожиданно увидел его нечеловеческие глаза, полные изумрудных искр, точеные скулы, мягкие губы, безупречный овал лица и вдруг понял, что больше никогда не поднимет на него руку, никогда не накричит. Позволит творить все, что душе угодно, даже безнаказанно звать себя гадким именем "Линни", лишь бы когда-нибудь, хоть один раз в жизни, иметь возможность почувствовать то, что открылось ему сейчас.