Песочница - Кригер Борис - Страница 52

Кстати, раз уж мы вспомнили Пушкина… Вспомним и его поэму «Гаврилиада». Если ему простили такое, сказанное о Богоматери:

И даже такое, сказанное об архангеле Гаврииле:

…то и мне как-нибудь простят мои, гораздо менее кощунственные, пусть и более сомнительные в литературном плане, художества…

Итак, полистав пьесы Мольера, я подумал, а почему бы, собственно, мне не написать пьесу? Дальше – проще. О ком же должна быть пьеса? Ну конечно же, о себе самом… О ком еще наша пишущая братия может сочинять?

Я бы тоже написал пьесу в стихах, но подумал, что времена стихотворных пьес прошли… Увы… Да и стихи мои почему-то далеко не всем нравятся… Хотя я старался… (Вру, ничего не старался. Писал, как душа велела. Не моя вина, что некоторым моя душа не по нутру…) Итак, решил: лучше уж в прозе. Так надежнее…

А дальше началось самое интересное. Мне захотелось выразить все борющиеся во мне противоположности. Вот так и оказалось, что все они: Иисус, Мухаммед, Будда, Вечный Жид, Сатана, Главврач и даже Санитарка (особенно Санитарка) – это я!

Санитарка вообще все время говорит моими стихами и рассказывает семейные истории-легенды про Первую мировую войну… которые мне рассказывала моя бабушка!

В этой пьесе Иисус выражает мои наклонности к любви и милосердию. Но особенно мне интересна, разумеется, его Накроватная проповедь, основанная на Нагорной проповеди Христа. Может, это прозвучит самонадеянно, но я, проведя десяток лет на Святой Земле, сросся с ощущением присутствия пророков буквально у себя под боком. Я восходил, и не раз, на ту самую гору[45], где Иисус произнес свою проповедь. Там до сих пор звучат эти проникнутые мистической энергией слова. (Я это не фигурально выражаюсь, а на полном серьезе: там крутят запись Нагорной проповеди на всех языках.) На меня не раз снисходило чувство божественного умиротворения в одинаково святых для еврея, христианина и мусульманина местах… Я действительно считаю себя человеком всех религий и всех разновидностей атеизма. А обвинить автора всегда найдется за что. (Особенно если он ко всему им написанному еще и оказался евреем, что уже само по себе граничит в современном, да и не только современном, мире с сумасшествием!) Знаете, как в одном анекдоте:

Нагорная проповедь ответила мне на мои вопросы в духе: а может, мне помолчать в тряпочку? или, может быть, пообщаться с пророками тайно, на домашнем уровне?.. «Нет! – говорит мне Иисус. – Не может укрыться город, стоящий на верху горы. И, зажегши свечу, не ставят ее под сосудом, но на подсвечнике, и светит всем в доме». И я повторяю эти слова для вас, хоть их вам уже повторяли несчетное число раз.

Меня не перестают поражать эти речи. А в пьесе меня поразили даже не сами эти бессмертные слова, а реакция на них Санитарки, то есть моя в ее лице. Самая что ни на есть мирная проповедь подвигла миролюбивую, богобоязненную женщину избить Главврача поварешкой! И не важно, что в пьесе Главврач – это тоже я, и таким образом вы стали свидетелями самобичевания. Я, ей-богу, не знал, что все так случится. Просто эта поварешко-избивательная реакция возникла сама собой, естественно и непринужденно. И тогда я подумал, что, каковы бы ни были наши проповеди, невозможно предсказать, какую реакцию они вызовут в разных людях и даже в нас самих.

Магомед отражает мою деятельную, чтобы не сказать решительную, сущность. «Хватит висеть на крестах! Хватит сидеть в позе лотоса!» Скольких обидят эти дерзкие фразы? Так что мусульманам нечего на меня обижаться. Я описал Мухаммеда в себе, я принял его в качестве выразителя своих устремлений, сомнений и чаяний. Более того, в тот самый день, когда на мою маму летели ракеты Касамы в Ашкелоне, я романтизировал образ пророка Мухаммеда, читал Коран и писал арабские стихи… Я – подонок. Я – предатель. Эдакий новоявленный Иосиф Флафий, предавший свой собственный народ, а потом скрупулезно и со вкусом записавший историю его поражения…

Я, конечно, не оправдываю жестокую сущность террора, направленного на навязывание своей веры… Но Магомед, пожалуй, был первым и последним настоящим мусульманином. Он тверд, но старается найти истину. Отсюда и столько амбивалентности в Коране по отношению к иудеям и христианам – людям Писания.

Он, конечно, живой человек, он галлюцинирует, мучается в судорогах, не раз терзавших его и являвшихся явными симптомах недуга, но все же он искренне страдает душевно и сомневается… Чего не скажешь о многих его последователях! Вместе с Мухаммедом в исламе умерло сомнение.

Практически все в пьесе основано на тех или иных фактах из мусульманской традиции. Когда читаешь о Мухаммеде, начинаешь видеть в нем живого человека, и часть этого упорного существа, видимо, бьется и в моем сердце! Я верю, что мне есть за что его поблагодарить… И есть чего ждать!

Я даже написал ему записку по-арабски:

что означает: «Большое спасибо! Я буду ждать!» Надеюсь, что ответ придет не в виде очередного террориста-самоубийцы… Какая невыдержанная форма ведения теософского спора…

Будда в пьесе – это тоже я. С его верой в нереальность реальности… И желанием сделать людей умнее или глупее… Или это была не его идея? В том-то и дело, что всю пьесу я мог бы записать в виде собственного монолога…

Сатана в пьесе – тоже я. Вы заметили, что Сатана не произносит ничего особенного? Только «Браво, няня!» с намеком на тот старый анекдот:

Роль Сатаны в пьесе – самая сложная… Он не показывается из-под одеяла и почти ничего не говорит, но должен все время напоминать о своем присутствии.

Так и Сатана во мне. Я знаю, что он там, я чувствую, как он ворочается под одеялом, вздыхает, негодует, радуется – смотря по ведомым только ему сатанинским обстоятельствам, или по мере моей осатанелости… В редкие моменты и во мне он кричит: «Браво, няня!»… А стоит мне отдернуть одеяло – а там только взбитые подушки…