Маськин - Кригер Борис - Страница 6

Наконец, найдя в правильном словаре, Плюшевый Медведь узнал, что франкофон – это такой телефон, по которому можно было говорить по-французски. Обычные телефоны, по мнению жителей Квебекестана, так сильно искажали прозрачное французское произношение, звуча недостаточно в нос, что они по ним разговаривать отказывались.

Дело в том, что мусье Сильвуплешкину нужно было срочно позвонить своей супруге мадам Сильвуплешкиной, которая всегда очень беспокоилась, когда муж шлялся где-то ещё, а не сидел, как обычно, у своей любовницы, с которой мадам Сильвуплешкина была на короткой ноге, руке и кое-чём ещё, о чём не пишут в произведениях, предназначенных для широкого круга читателей.

В Маськином доме франкофона не нашлось, и Плюшевый Медведь выдал мусье Сильвуплешкину свою подзорную трубу, из которой заблаговременно вытащил стёклышки и птичье гнездо, которое в ней свили попугаи, проводя там свой второй медовый месяц, наблюдая звёзды и отдыхая от обучения слову «пиастры», которому Шушутка их умудрялся обучать посредством компьютера. Он записал один раз на компьютер слово «пиастры», и тот повторял это слово день и ночь, отчего у попугаев безумно разболелись головы. Они говорили Шушутке, что уже знают слово «пиастры», потому что любой фабричный попугай выходит с конвейера, зная слова «пиастры», «Попка-дурак» и фразу «Есть хочу», которая используется для самообслуживания. Однако Шушутка решил закрепить их знания, отчего им пришлось переместиться в подзорную трубу, где компьютер было не так слышно.

Мусье Сильвуплешкин схватил подзорную трубу, протянул её к уху мадам Сильвуплешкиной в Квебекестане и затараторил по-французски: «Я у Плюшевого Медведя, не беспокойся, ма шери!»

Однако мадам Сильвуплешкина ничего не могла разобрать, потому что самодельный франкофон недостаточно гнусавил в нос, и мусье Сильвуплешкину пришлось надеть на нос бельевую прищепку, чтобы соответствовать наивысшим стандартам французского произношения, принятым в телекоммуникационной системе достославного Квебекестана. А подзорную трубу после разговора с мадам Сильвуплешкиной французский гость попросил завернуть, потому что больше для рассматривания звёзд она не годилась, как, впрочем, и для проживания очумелых от слова «пиастры» фабричных попугаев. Бельевую прищепку Маськин завернул вместе с трубой, дописав: «Авэк ле комплема дё ла мезон дё Маськин», что значит: «С приветом! Маськин».

Сели пить чай. Сначала поели салат оливье, который очень любил Плюшевый Медведь, потому что он с зелёным горошком. Был бы он с красным горошком или там, скажем, с голубым, Плюшевый Медведь любил бы его не так, но с зелёным горошком он его просто обожал.

Мусье Сильвуплешкин оказался брюзгой. Он долго ковырял вилкой в салате и занудливо растолковывал, что в настоящем салате оливье и сорт картошки должен быть другой, и морковка должна быть более рыжей, и вообще готовить его должен повар по имени Оливье, а не какой-то Маськин (или как там он у вас зовётся?) совершенно без парижского диплома поварских искусств. Короче, сплошное «се па са» получалось, хотя салат весь выкушал, а потом залихватски заявил, что и вилки у вас к салату были неправильные. «У нас, – говорит, – в Париже в носу пальцем не ковыряют. На это специальная ложка имеется». Политически подбитые тапки Маськина решили послать поздравительную телеграмму главе французского правительства: «Поздравляю Вас с ложкой!» – настолько они были поражены недосягаемым уровнем французской культуры. Суфле тоже оказалось вяловатым, не говоря уже о курасонах, в которых куры были недостаточно сонными на вкус мусье Сильвуплешкина.

Плюшевый Медведь завёл приятную беседу, справляясь о досточтимых знакомых мусье Сильвуплешкина, о которых Плюшевый Медведь часто читал в квебекестанских газетах.

– Как изволит-с поживать уважаемый мэтр Наполеошкин? – закискисеил Плюшевый Медведь. А ему мусье Сильвуплешкин запуркуашил обратно, что, дескать, мэтр Наполеошкин ныне в отпуске на острове Святой Линнетт, где пишет мемуары о своём славном руководстве колбасной фабрикой. Первую часть мэтр Наполеошкин уже написал. Она называлась: «Как я отколбасил австрияков и других колбасников». Теперь же он работал над самой сложной частью мемуаров: «Как я отколбасил Россию», которая вступала в резкую полемику с уже опубликованными мемуарами господина Кутузкина под названием: «Как я отколбасил Наполеошкина». Все эти работы интересовали мусье Сильвуплешкина прежде всего как историка, а также не в последнюю очередь как автора замечательной работы «На кой французам Бородино?», которая последовала после двух блистательных трактатов «Кто победил при Ватерлоо?» и «Мы ещё скажем своё НО!» По последней работе был даже поставлен художественный фильм с Пьером Ришаркиным в роли «Мы», где он всё время скакал на игрушечной лошадке и размахивал детской атомной бомбой.

– Вы недооцениваете французов, – заявил мусье Сильвуплешкин, прыская одеколоном из коллекционного пульверизатора себе на плешь. – Мы ещё покажем всем своё о-ля-ля!

День клонился к вечеру, на часах мусье Сильвуплешкина, снятых с собора Парижской Богоматери, пробило семь раз, и он, попросив у Маськина запаковать в дорогу остатки салата оливье, курасонов и суфле, ко всеобщему разочарованию рано откланялся и пошёл к себе домой прогуляться пешком, благо рядом было.

Глава седьмая

Маськин и Маськин гольф

Однажды к Маськину пришла идея поиграть в гольф. Он знал, что это такая игра, когда все надевают гольфы, но не знал, что потом нужно делать.

Маськин достал из своей кладовки старый гольф, надел его на правую ногу и сверху нацепил свой знаменитый голубой тапок. Потом игра закончилась. Маськин ещё немного поиграл, снимая и надевая гольф, но интересной, действительно напряжённой игры, которая могла бы увлечь не на шутку, не получалось. Маськин погрустил, но решил не сдаваться.

Маськин стал рассматривать картинки в книжке про богатых людей и заметил, что для игры в гольф кроме гольфов ещё требовалась такая специальная палка, маленькие беленькие шарики вроде голубиных или покрупнее яиц и главное – богатый партнёр с сигарой и очень циничной наружности. Ещё нужна была зелёная лужайка и дырочка, куда мячик нужно было загонять.

Маськин решил начать с лужайки. Лужайку у Маськина всю изъели какие-то кротики, и Маськин решил с ними бороться. Бороться кротики не хотели и сдались без боя, однако лужайку портить не перестали. Тогда Маськин надел свои голубые пушистые Маська-тапки и отправился к кротовому супервайзеру. Вы думали, к кротовому королю? А вот и нет. Кроты, несмотря на свою слеповатость, были очень просветлёнными личностями и знали из бросаемых туристами газет, что на дворе давно уже другие времена и королями больше называться уже не модно, а модно называться супервайзерами. Тогда кротовый король назначил себя сам супервайзером всея кротовой страны, а королевский сан с себя добровольно снял и сложил под табурет до поры до времени, пока короли снова войдут в моду.

Итак, пришёл Маськин к кротовому супервайзеру и сказал строго, что если кроты и дальше будут портить Маськину лужайку, Маськин их всех до одного перестанет любить, называть «ути-какой», разглядывать их попки с короткими мишкообразными хвостиками и переведёт их в разряд мышиных, по Маськиной классификации животного и растительного мира. А быть в разряде мышиных плохо. Потому что Маськин их боится за голые хвосты и очень высокую и раздражительно импульсивную непредсказуемость. «Ну, шасть туда» или «Ой-ой-ой, опять она побежала! Ай! Спасите-помогите! Сажай её в банку! Глупые коты! Зря жрёте «Вискас»! Мышей не ловите!» – вот какую реакцию у Маськина вызывают представители разряда мышиных.

Смеркалось, и по тонким веточкам сливались капельки дождя. Природа напоялась вечерними серенадами лягушек, а Маськин всё сидел на пригорке и спорил с супервайзером кротов о своей лужайке.