Два романа об отравителях - Кристи Агата - Страница 61

— Гм!

— Да, я понимаю. Вы думаете, что меня следовало бы выгнать из полиции, и вы совершенно правы.

— Господи помилуй, что вы! — широко раскрыв глаза, сказал Фелл. — Ваша щепетильность не доведет вас до добра. Перестаньте говорить ерунду и рассказывайте дальше.

— Этой ночью, по дороге в Содбери Кросс, я размышлял о том, как же мне выбраться из этой ситуации. Приходили в голову и такие мысли, о которых утром я не мог вспомнить без содрогания. Думал, например, о том, чтобы систематически скрывать все улики, которые будут против нее собраны. Думал даже о том, чтобы бежать вместе с нею куда — нибудь на тихоокеанские острова.

Эллиот сделал паузу, но Фелл только сочувственно кивнул, и Эллиот, испытывая огромное облегчение, заговорил снова.

— Я надеялся, что начальник полиции (это майор Кроу) ничего не заметит. Однако мое поведение с самого начала показалось ему странным, и он уже несколько раз вмешался в мои действия. Хуже всего было, когда она чуть не узнала меня. До конца ей это не удалось — я хочу сказать, что она не узнала во мне человека из зеркала в аптеке. Однако она знает, что где — то уже видела меня, и пытается вспомнить где. А в общем — то я намерен вести дело непредубежденно (скользкий я для этого выбрал путь, верно?), так, как вел бы его в любом другом случае. Не знаю, удастся ли мне это. Но, как видите, к вам я уже пришел.

Доктор Фелл задумчиво проговорил:

— Скажите, оставляя в стороне дело отравленных конфет, есть у вас какие — то основания подозревать ее в убийстве Марка Чесни?

— Нет! Как раз наоборот. У нее совершенно неопровержимое алиби.

— Тогда о чем, черт побери, речь? Что вам еще надо для счастья?

— Не знаю, доктор, честное слово, не знаю. Может быть, все из — за того, что в этом деле есть что — то странное, скользкое и дурно пахнущее, в нем не за что ухватиться. С самого начала это не следствие, а шкатулка с сюрпризами.

Доктор Фелл, откинувшись назад, несколько раз затянулся дымом сигары с выражением глубочайшей сосредоточенности на лице. Затем он опустил плечи, встряхнулся и, словно для того, чтобы придать больший вес своим словам, сделал еще одну глубокую затяжку.

— Давайте проанализируем вашу эмоциональную проблему, — сказал он. — Увиливать от нее я не собираюсь. Это может быть мимолетное чувство, а может быть и истинная любовь — в любом случае я хочу задать вам один вопрос. Предположим, что эта девушка — убийца. Спокойно! Я сказал только: предположим, что она — убийца. Что ж, это такое преступление, которое трудно простить — даже если всеми силами стараться это сделать. Такое преступление неестественно, оно предполагает отклонение от нормы, и иметь в доме совершившего его человека примерно так же безопасно, как держать в нем кобру. Хорошо. Предполагая, что девушка виновна… Вы предпочли бы знать об этом?

— Не знаю.

— И все же — согласны вы, что лучше знать правду?

— Мне кажется, что да.

— Хорошо, — кивнул Фелл, снова пуская клубы густого дыма. — Тогда взглянем на вопрос с другой стороны. Предположим, что эта девушка совершенно невиновна. Нет, не надо облегченных вздохов, даже романтики должны оставаться практичными. Предположим, что эта девушка совершенно невиновна. Как вы поступите?

— Не понимаю вас, доктор?

— Разве вы не сказали, что влюблены в нее? Теперь смысл вопроса дошел до Эллиота.

— О, тогда можете исключить меня из этой истории. Я не строю иллюзий насчет того, что у меня могли бы быть какие — то шансы. Если бы вы видели выражение ее лица, когда она смотрит на Хардинга! Я видел его. Признаюсь, доктор, что самым трудным для меня этой ночью было быть справедливым к Хардингу. Я против него, строго говоря, ничего не имею — похоже, что он неплохой парень. Знаю только, что в его манерах есть что — то, от чего у меня зубы начинают скрипеть каждый раз, когда я с ним разговариваю. — Эллиот снова почувствовал, как у него начинают гореть уши. — К слову сказать, какие только сцены ни разыгрывались этой ночью в моем воображении. Видел, например, как я драматически предъявляю Хардингу обвинение в преступлении (да — да, с наручниками и всем прочим), а она глядит на меня полными восторга и благодарности глазами. Только все это — чушь собачья. Хардинг — счастливчик, каких я в жизни не видывал. Невозможно обвинить человека в преступлении, если он сидел вместе с двумя другими людьми в одной комнате, а убийца действовал у них на виду в другой. Может быть, Хардинг и попытался втереться в дом богатой наследницы (мне лично кажется, что да), но так нередко делается на этом свете. До встречи с Чесни в Италии Хардинг и не слыхивал о Содбери Кросс, так что можете забыть о нем, а заодно отправить ко всем чертям и меня.

— Помимо щепетильности, — с критическим видом заметил доктор Фелл, — вам следовало бы еще избавиться от вашей проклятой скромности. Это великолепное свойство души, но ни одна женщина его не терпит. Ладно, не будем об этом. Ну, и как?

— Что — как?

— Как вы теперь чувствуете себя?

И тут Эллиот внезапно обнаружил, что чувствует себя лучше: настолько лучше, что ему хочется выпить чашку кофе и закурить. У него словно бы стало легче на душе. Непонятно почему, но даже номер гостиницы вдруг приобрел другие краски.

— Вот — вот! — воскликнул доктор, потирая переносицу. — Так что мы будем делать? Вы забываете, кажется, что очень бегло представили мне дело и что от волнения — впрочем, вполне понятного — большая часть ваших стрел пролетела мимо. Итак, что же вы собираетесь предпринять? Выставить себя на посмешище, вернуться в Лондон и попросить у Хедли разрешения отказаться от дела? Или хотите, чтобы мы разобрались в фактах и выяснили, что же произошло? Я к вашим услугам.

— Да! — выкрикнул Эллиот. — Да, бога ради!..

— Хорошо. В таком случае садитесь — ка, — серьезно проговорил доктор, — и будьте добры рассказать мне обо всем поподробнее.

Рассказ занял около получаса, и Эллиот, на сей раз полностью владея собой, сумел изложить все до малейших подробностей. Закончил он на флаконе с синильной кислотой, найденном в ванной.

— …и это, в общих чертах, все, если не считать того, что мы проторчали там до трех часов утра. Все говорят, что к синильной кислоте не имеют никакого отношения, клянутся, что не знают, откуда она могла появиться в ванной, и уверяют, что еще перед обедом ее там не было. Кроме того, я зашел повидать Вилбура Эммета, но он, естественно, еще не в том состоянии, чтобы чем — то помочь нам.

Эллиот вновь ясно увидел комнату — такую же аккуратную, но лишенную привлекательности, как и сам Эммет. Вспомнил его вытянувшееся на постели длинное сухощавое тело, резкий электрический свет, бутылочки и галстуки, в идеальном порядке разложенные на туалетном столике. На письменном столе куча конвертов и счетов, а рядом с ними корзинка, в которой Эммет хранил целый набор каких — то шприцев, ножниц и прочих инструментов, напомнивших Эллиоту операционную. Зато оранжево — красный цвет обоев невольно наводил на мысль о персиках.

— Эммет говорил много, но я не мог разобрать ни единого слова, изредка только ясно выговаривал: «Марджори!», начинал метаться и тогда приходилось его успокаивать. Вот и все, доктор. Я до последней мелочи рассказал вам все, что знаю, и теперь задаю себе вопрос: сможете ли вы что — то отсюда извлечь? Сможете ли вы объяснить, что же творится во всем этом проклятом деле?

Доктор Фелл медленно и выразительно кивнул.

— Думаю, что да.

— Однако прежде всего, — продолжал доктор, угрожающе тыкая в сторону Эллиота своей сигарой, — мне хотелось бы выяснить одну деталь, которую либо я не понял, либо вы изложили ее намеренно неясно. Речь идет о финале спектакля, устроенного Чесни. Чесни открывает дверь, чтобы сообщить, что представление окончено. Помните эту сцену?

— Да, доктор.

— Профессор Инграм говорит: «Между прочим, кем был ваш коллега столь жуткого вида?» На это Чесни отвечает: «О, просто Вилбур, он помог мне все устроить». Правильно?