Петербургские трущобы. Том 1 - Крестовский Всеволод Владимирович - Страница 56

– Доброму соседу на беседу! – подойдя к столу вместе с Гречкой, сказал Фомушка, обратившись к майору. – Примешь, что ль, в компанию, ваше высокоблагородие? Штоф померанцевой поставлю, потому – сказано: ныне увеселимся духом своим.

Сладостное известие о померанцевой подействовало, как и надо было ожидать, достодолжным, то есть самым благоприятным, образом. Фомушка с Гречкой присоединились к обществу майора. Две-три рюмки еще более умаслили надменно-свиные глазки господина Спицы и развязали ему язык. Он стал уверять Фомушку в своей истинной любви и дружестве.

– А ведь мы двурушника-то побьем – вот те кол, а не свечка, коли не побьем! – сказал между прочим Фомушка, ударив кулаком по столу…

Гречка притворился, будто не знает, о ком и о чем заводит речи блаженный, и потому поинтересовался узнать, кто этот двурушник. Фомушка сообщил. Зеленьков очень изумился.

– Как?.. Так неужто он милостыню сбирает? – воскликнул он.

– А ты его знаешь? – вопросил блаженный, который имел привычку тыкать всем и каждому без разбору.

– Очень даже, можно сказать, коротко, – амбициозно заметил Иван Иванович, несколько задетый этим тыканьем.

Фомушка налил ему рюмку. Амбиция господина Зеленькова смягчилась: он почувствовал даже некоторую всепрощающую теплоту относительно Фомушки.

– Знаком, стало быть? – в виде пояснения спрашивал последний.

– Личным пользуюсь… комиссии всякие справлял, как, значит, закладывать поручали господишки разные.

– К самому, стало быть, хаживал?

– Хаживал, и на фатере бывал; а живет же мерзостно – скупость-то что значит!

– Большую фатеру держит?

– Три комнаты да кухня.

– Бобылем живет, али есть кто при нем?

– Окроме куфарки – никого; две персоны, стало быть; да сын иногда захаживает.

Фомушка слегка толкнул Гречку. Тот как бы невзначай крякнул: «Смекаем мол». Но от зоркого глаза Ивана Ивановича это незаметное движение не ускользнуло. «Что-нибудь да неспроста», – сообразил он мысленно и покосился на Спицу, но захмелевший майор очень благодушно почивал, откинувшись на спинку стула.

– А недурно бы эдак тово… запустить лапу в сундучок к Морденке-то? Кабы добрый человек нашелся! – прицмокнув языком, схитрил Иван Иванович, не относясь собственно ни к кому из присутствующих.

– Соблазн! – со вздохом и столь же безотносительно откликнулся Фомушка.

Гречка ни словом, ни знаком не выразил своего участия в мысли Зеленькова; он только сдвинул свои брови да понуро потупился.

Прошла минута размышления.

– А где он живет? – неожиданно спросил блаженный.

Зеленьков быстро, но пристально вскинул на него сообразительный взгляд.

– Н… не знаю, право, где теперь… давно уже не был… не знаю… Слыхал, что переехал, – нехотя отвечал он каким-то сонливо-апатическим тоном и для пущей натуральности даже зевнул.

Фомушка опять толкнул локтем своего соседа и наполнил рюмки.

– Это вы для меня-с? Чувствительнейше благодарен и на том угощении, – отказался Иван Иванович, решась быть осторожнее.

– Да ты пей, милый человек… будем мы с тобою други называться, – убеждал нищий, насильно тыча ему расплесканную рюмку.

– Душа меру знает… Как перед богом – не могу, – вежливо расшаркался Зеленьков с видом сердечного сожаления и застенчиво стал тереть обшлагом свою пуховую шляпу.

– Ну, была бы честь предложена – от убытку бог избавил, – полуобидчиво заключил блаженный и с размаху хлобыстнул одну за другой обе рюмки.

Иван Иванович окончательно расшаркался и отошел к китайскому бильярду, именуемому во всех заведениях этого рода «биксом».

– А ведь мухортик-то[189] – штука, – вполголоса отнесся блаженный к своему товарищу. – Смекалку, ишь ты, как живо распространил… Из каких он?

– Надо полагать, из Алешек[190], – сказал Гречка.

– А может быть, из Жоржей[191].

– Гм… Может, и оно! Я его кой-когда встречал-таки… Коли из Жоржей, так, стало быть, на особняка идет[192], – размышлял Гречка.

– А мы его, милый человек, захороводим[193], потому – польза.

Гречка подумал и согласился на это предложение. Фомушка пожелал проверить свои соображения и узнать обстоятельнее, кто и что за птица сидевший с ними человек, для чего растолкал почивавшего майора.

– Отменный человек, полированный человек, – хрипло пробормотал майор, пытаясь снова уснуть безмятежно. Остальные сведения, кое-как добытые от него Фомушкой, заключались в фамилии Ивана Ивановича да в том, что Иван Иванович – человек нигде не служащий, а занимающийся разными комиссиями.

– Дело на руку, – решили товарищи и отправились к Зеленькову с бесцеремонным предложением на счет морденкиных сундуков, основываясь на его же мнении, что недурно бы запустить туда лапу.

Подобный опрометчивый поступок со стороны таких обстреленных воробьев для человека, незнакомого с нравами и бытом людей этого разряда, может показаться более чем странным. А между тем, невзирая на великую свою хитрость и осмотрительность, заурядные мошенники отличаются часто совсем детскою, поражающею наивностью. Но в этом случае не совсем-то наивность и опрометчивость руководили поступком двух приятелей. «Он нас не знает, мы его не знаем; деньги нужны всякому – никто себе не враг; а попадется да проболтается – знать не знаем, ведать не ведаем; и с поличным люди попадаются, да вывертываются благодаря незнайке, так и мы авось увернемся, бог милостив». Таким или почти таким образом формулируются соображения мошенников в обстоятельствах, подобных настоящему. Убеждение, что смелость города берет, и возможность отпереться и не сознаваться при самых очевидных уликах помогают им сходиться для общего дела с людьми почти им незнакомыми, но в которых они провидят известную дозу существенной пользы.

Иван Иванович, никак не ждавший столь прямого подхода, сначала было опешил, даже перетрухнул немного: «Что-то вы, господа, какие шутки шутите?» Потом, видя, что товарищи отнюдь не шутят, а очень серьезно и обстоятельно предлагают ему весьма выгодную сделку, Иван Иванович впал в своего рода гамлетовское раздумье: «Быть или не быть?» – решал он сам с собою.

– Ты, милый человек, не бойсь, ты только подвод сделай, укажи да расскажи, а делопроизводством другие заниматься станут. Наше дело с тобой – сторона; мы, знай, только деньгу получай, а черную работу подмастерья сварганят, – убеждал блаженный.

– Они в деле, они и в ответе, – пояснил Гречка.

Иван Иванович колебался. «Хорошее дело – деньги, а хороший куш и того лучше; брючки бы новые сделать, фрачок, жилетку лохматую, при часах с цепочкой, и вообще всю приличную пару… пальто с искрой пустить, кольцо с брильянтом. В Екатерингоф поехать… вина пить… Хорошо, черт возьми, все это! А попадешься? Что ж такое – попадешься? Дураки попадаются, а умный человек никогда не должон даже этого подумать себе, не токмо что допустить себя до эдакова поношения, можно сказать!»

Такие-то соображения и картины относительно разных удовольствий и костюмов молнией мелькали в голове Зеленькова.

– Кабы мы тебя на убийство подбивали, ну, ты тогда не ходи; а то мы не убивать же хотим человека, а только деньжат перехватить малость, стало быть, тут греха на душу нет, – убеждал блаженный.

«И в самом деле, – согласился мысленно Иван Иванович, – ведь украсть – не убить! А в эвтим деле кто богу не грешен, царю не виноват?»

– Кабы он еще был человек семейный, в поте лица питаяйся, – продолжал Фомушка, пуская в ход свое красноречие, которое обыкновенно очень умиляло людей, верующих в его подвижничество и юродство, – ну, тогда бы посягнуть точно что грех: у нища и убога сиротское отъяти. А ведь он, аспид, кровопийца, неправым стяжанием владает; а в писании что сказано? – лихоимцы, сребролюбцы, закладчики – в геенну огненную! Вот ты и суди тут!.. Ведь он не сегодня завтра помрет – с собой не возьмет, все здесь же оставит, волками на расхищение – так не все ль одна штука выходит? Лучше же пущай нам, чем другим, достается.