Восемьдесят восемь дорог - Печерский Николай Павлович - Страница 19

Я назначил дежурных. Игнату поручил поставить палатки и наносить туда травы, а Олиму — развести костер и готовить ужин.

— Я ухожу в Конгурт, — сказал я. — Вы люди самостоятельные. Надеюсь, все будет в порядке.

Я оставлял мальчишек вдвоем нарочно. Сегодня, когда мы шли в Конгурт, они снова поссорились. Игнат не замечал Олима, не отвечал на его вопросы. Короткое перемирие, которому я радовался, закончилось. Все начиналось сначала…

Мальчишки по-разному приняли мое поручение. Игнат смотрел куда-то мимо меня и недовольно шевелил бровями. Олим против дежурства и общества Игната не возражал.

— Между прочим, Александр Иванович, вы не волнуйтесь. Мы тут с Игнатом все провернем.

Он взял Игната за руку и пошел с ним к арыку. Там, сваленные в кучу, лежали наши вещи. Игнат высвободил свою руку. Но Олим снова завладел ею.

— Ты, Игнат, не волнуйся, — услышал я издали. — Со мной не пропадешь!

Я невесело ухмыльнулся и пошел в Конгурт по узкой, бегущей рядом с арыком тропке. Надо было позвонить в редакцию, встретиться с директором школы и поговорить со школьниками. В кишлаке их, как звезд в небе. Целый день они гоняют по улицам. Все видят и все знают. Так мне советовал Расул Расулович.

Я шел в Конгурт, думал об Игнате и Олиме. Со всеми другими Игнат жил душа в душу. Только с Олимом у него все шло наперекос. Видимо, нелегко сблизить этих людей. Слишком разные у них характеры. Кстати, первый раз они сразились еще в Душанбе, перед самым походом. Об этом мне рассказала вчера наша санитарка Муслима.

Случилось это так. Игнат с матерью уехали на день в Кокташ. Там жил один знакомый Ольги Павловны из Сибири. Игнат оделся по-летнему, в парусиновые штаны и белую нитяную футболку с короткими рукавами. Черный волосатый костюм с широкими, как у матроса, штанами, остался висеть дома, на гвоздике. Олим пришел к Муслиме и увидел это отставшее от моды облаченье. В голове его моментально созрела идея.

— Между прочим, этот костюмчик можно переделать, — сказал он.

— Не говори, Олим, глупости…

Но Олим уже рассматривал костюм Игната, щупал материал пальцами, что-то соображал и прикидывал в уме.

— Ты, Муслима, не бойся, — задумчиво сказал он. — Не первый раз…

И это была правда. Олим лично переделывал себе штаны. Ему завидовал весь город. Таких узеньких, расклешенных внизу штанов не было ни у кого. Даже у заядлых душанбинских пижонов с черными усиками, веревочкой вместо галстука и кольцом на левой руке.

— Мы сделаем Игнату сюрприз, — сказал Олим. — Хоб?

Муслима поколебалась, но согласилась. Ей тоже хотелось сделать Игнату сюрприз. Сначала Олим взялся за пиджак. Он прорезал с правого и левого фланга прорехи. Пиджак стал вполне современным. Он напоминал черный фрак и отчасти откидной багажник «Москвича». Со штанами Олим тоже возился не долго. Олим распластал штаны на столе, приложил к ним длинную конторскую линейку и провел мелом четкую категорическую черту. Чавкнули, как гильотина, ножницы, и на пол, завиваясь спиралью, упали длинные черные лоскуты. Дело, которое получило потом в Душанбе название «операция икс», свершилось.

Хозяйка дома Муслима и главный закройщик с нетерпением ждали Игната. Муслима при этом немного трусила, а Олим держался, как штык.

— Между прочим, так даже в ателье не сделают, — утешал он сообщницу. — Игнат до потолка подпрыгнет. Вот посмотришь!

Но эффекта, на который твердо рассчитывал Олим, не вышло. Игнат остался недоволен.

— Чо напартачили? — спросил он, хмуро разглядывая костюм. — Ты думаешь, у матери денег мильон, да?

Олим с трудом уговорил Игната примерить костюм новой модели. С пиджаком еще было туда-сюда, но с брюками получился полный конфуз. У Игната оказались крупные мужские ноги. Они решительно не лезли в тоненькие черные макаронины. Только с помощью Олима штаны удалось надеть. Они придали фигуре Игната легкомысленный и задиристый вид.

Но Олим не падал духом, потому что прекрасное и великое лучше всего видно постороннему, объективному взгляду. Он открыл дверь и впустил в комнату Муслиму, которая была удалена на время переодевания Игната. Олим сделал рукой широкий величественный жест и сказал:

— Он сомневается, этот человек.

Скажи ему, Муслима!

Но тут случилась осечка. Вместо четкого, беспристрастного ответа Муслима отвернулась и фыркнула в ладонь.

Игнат подозрительно посмотрел на Муслиму.

— Чо, однако, смеешься?

Муслима изо всех сил старалась сдержать себя. Закрывала рот ладонью, надувала щеки. Но все было напрасно.

— Ха-ха-ха-ха! — разнеслось по комнате. — Ха-ха-ха-ха!

Это «ха-ха-ха-ха» было последней каплей, которая переполнила чашу покорности и терпения Игната. Забыв все на свете, он бросился на Олима с кулаками. Пахлавон (то есть богатырь) Олим Турдывалиев пулей вылетел из дверей и бросился бежать по улице.

Игнат преследовал Олима. Узенькие макаронины с треском лопались на Игнатовых ногах и развевались сзади, как черные пиратские флаги. Что было потом, покрыто мраком неизвестности. О баталии, которая развернулась где-то за городской чертой, свидетельствовал только лиловый фонарь под глазом Олима. Он носил его ровно две недели.

И сейчас у меня было неспокойно на душе. А что если Олим снова отчебучит какой-нибудь номер? Видимо, немало еще придется мне хлебнуть горя с этими людьми…

В Конгурте меня сразу соединили с редакцией.

— Товарищ клиент, идите в кабину. Душанбе на линии, — сказала мне девушка из круглого и глухого, как тоннель, окошка в стене. — Говорите громче.

С замиранием сердца я вошел в кабину, снял с рычага черную, еще хранившую тепло чьих-то рук, трубку.

— Алло, редакция! — закричал я. — Алло!

Где-то далеко, наверно, в Душанбе, голос другой девушки сказал:

— Конгурт, Конгурт! Ваш номер не отвечает!

Этого не могло быть! В редакции всегда кто-нибудь есть. Туда можно звонить даже ночью. К телефону подойдет вахтер Гулямов, который без конца пьет чай и думает о жизни.

«Никого нет, — скажет он. — Позвоните, пожалуйста, завтра».

Если у того, кто звонит, есть время и желание, Гулямов может поговорить с ним, рассказать кое-какие новости. Ночью Гулямову скучно, а спать не разрешают, хотя, честно говоря, в редакции, кроме чернил и старых подшивок газет, ворам воровать нечего.

Я затарабанил по рычажку и попросил конгуртскую и ту далекую девушку в Душанбе позвонить в редакцию еще раз.

— Мне очень надо. Ну, пожалуйста. Я вас прошу!

Три раза телефонистки звонили по моей просьбе в редакцию, но там не отвечали. Редакция молчала.

В мою душу снова заползло сомнение и страх. А может, это с Расулом Расуловичем случилась беда? Ведь должны же ответить. Ведь не бывает же так!

Я не решился больше тревожить телефонисток. Нельзя паниковать. Позвоню завтра. Возможно, приехал какой-нибудь артист или писатель и все пошли на встречу, и Гулямов тоже.

У меня в кармане было несколько открыток с готовыми адресами. Я подумал и написал в редакцию про Олима, и про то, что он с нами и беспокоиться за эту личность нечего. Олим клялся, что рассказал все своей матери. Я не сомневался. У Олима, хотите этого или не хотите, было одно полезное качество врать он не умел. Беспокоило меня другое что скажет родительский актив? Впрочем, к чему заранее растравлять себя? Что будет, то будет…

Возле почты я встретил девочку. Она показала мне, где школа. Школа была совсем рядом, через дорогу.

Я открыл высокие деревянные ворота и вошел во двор. Тут было чисто, тихо и немного грустно, как бывает всегда летом в школьных дворах. Возле парадных дверей я увидел высокую парту. За ней сидел таджик с рыжей окладистой бородой и важно поглядывал вокруг.

Окна и двери школы были открыты настежь. Ветер выдувал оттуда запахи масляной краски. Бородач оказался человеком далеко не старым. А рыжие дремучие заросли он выращивал для собственного удовольствия. Звали его Умаралиевым. В школе Умаралиев занимал пост завхоза, но в данный момент исполнял функции рядового сторожа. Он караулил школу от мальчишек, которые норовили побегать по липким крашеным полам.