На тихой улице - Карелин Лазарь Викторович - Страница 11

А что бы лучше — взять да и ополчиться на темные углы, трактором перепахать дворовую заваль, закрыть, запретить, искоренить все, что, как грязное слово на стене, ранит душу ребенка!

Чего проще… Но вот и сейчас шли мимо Алексея, возвращаясь с работы, взрослые обитатели дома, шли, торопливо пересекая двор, привычно лавируя между игравшими в футбол ребятами, и видно было, что всё здесь давно примелькалось им, перестало привлекать их внимание.

С горечью и досадой на себя подумал Алексей, что и он, наверно, вот так же торопливо, с безразличным видом прошел бы сейчас через двор, если бы с полгода назад не был избран народным судьей. Звание это и то, что больше всего в жизни желал он сейчас оправдать доверие тысяч людей, сказавших в памятное ему утро: «Быть Алексею Кузнецову нашим народным судьей», — это высокое чувство ответственности и долга глубоко преобразило его жизнь, обострило зрение, заставило понять и увидеть многое из того, что еще недавно находилось за пределами его интересов.

И вот, стоя в кругу притихших ребят, которые, глядя на задумавшегося судью, ждали, оробев, что же он с ними сделает, Алексей с внезапной отчетливостью представил, что станет он говорить в клубе, выступая перед своими избирателями с беседой о детях.

А пока ему предстоял разговор с хмуроглазым, с упрямо набыченной шеей пареньком, который своим замкнутым, независимым видом, казалось, наперед обрекал на неудачу всякую попытку Кузнецова поговорить с ним откровенно, по душам.

Алексей присел на крайнюю скамейку сада и кивком головы указал Быстрову место рядом с собой.

— А вы поезжайте, ребята, — сказал он приятелям Быстрова, — только уговор: ездить, как полагается. Хорошо?

— Есть, товарищ судья! Потихонечку! Будет сделано! — радостно прогорланили мальчишки и, не очень-то вняв уговорам судьи, с гиком и свистом унеслись со двора.

Алексей проводил их смеющимися глазами. Помолчав, он обернулся к Насте:

— А ты что не поехала?

— Я останусь, — решительно сказала девочка, плотно усаживаясь на скамью.

Две белесые полоски, призванные изображать на ее лице брови, сошлись к переносице. Настя была не на шутку встревожена. Испуганными глазами глядела она на своего друга, который, понурив голову, вычерчивал что-то веточкой на земле.

— Хорошо, оставайся, — сказал Алексей. — Защитница! — Он дружески похлопал Колю рукой по коленке: — Ну-ка, подними голову. Вот так и поговорим втроем: судья, ты и защитник.

Быстров поднял глаза от земли, настороженно взглянул на Кузнецова.

— А я кто же буду? — затрудненно выговаривая слова, спросил он. — Осужденный?

— Пока что не осужденный и даже не подсудимый, а обвиняемый.

— В чем?

— В хулиганстве, Николай. Серьезное обвинение.

— Нет, он не хулиган! — вспыхнула Настя. — Он…

— А тебе, защитница, пока слово не положено. Помолчим, ладно?

Девочка неохотно кивнула головой.

— Да, так как же тебя иначе назвать? — продолжал Алексей. — Избил товарища, грубишь взрослым, дома отбился от рук, носишься, пугая людей, по улицам… Как же тебя иначе назвать, Николай?

— Называйте как хотите! — хмуро отозвался мальчик. — Ну пусть хулиган.

— Зачем ты это говоришь? — снова не выдержала Настя. — Володька тебя оскорбил, вот ему и попало. Пусть не задается.

— Всем оскорбителям головы с плеч — так, что ли, товарищ защитник? — без тени улыбки спросил девочку Алексей и обернулся к Коле: — Легко, легко ты соглашаешься на кличку «хулиган». Я, признаться, думал, что ты обидишься, поспоришь со мной, попробуешь возразить. Видно, нечего сказать-то в свое оправдание. Так?

— Думайте как хотите! — вскакивая со скамьи, крикнул Быстров. — Можете судить, все равно!

— А мы и судим, — смиряя парня спокойным взглядом, сказал Кузнецов. — Вот с Настей вдвоем и судим… Садись!

Коля сел.

— Так что же у тебя произошло с Володей Мельниковым? — продолжал Кузнецов, движением руки удерживая собравшуюся было заговорить Настю. — Вот ты избил его. И, судя по всему, основательно. Парень не может играть на скрипке, не может выступать в ответственной встрече на кубок района по волейболу…

— Обойдемся без него! — пробормотала Настя.

— Это кто же обойдется? — строго спросил Алексей. — Я узнавал: Мельников — хороший игрок, и то, что он выбыл из строя, серьезно повредит команде. Ты подвел товарищей, Быстров, подвел школу. Подумай: оказывается, все споры, все обиды ты можешь разрешать только с помощью кулаков. Обидели тебя — в зубы, не согласились с тобой — снова получай. Что это такое? — Алексей посмотрел на ребят, ожидая, что они ему скажут, но, так и не услышав ни слова в ответ, продолжал: — А человеческое достоинство, а гордость, а разум — все это прочь, все это не в счет, главное кулаки? Так? Ну скажи, на кого ты похож своими поступками?.. Молчишь? Хорошо, тогда пусть скажет твой защитник. Говори, Настя, защищай своего друга, если сумеешь.

— Я скажу! Я скажу! — задрожавшим от волнения голоском произнесла девочка.

Ее косички, схваченные красной лентой, затряслись, и вся она как-то сжалась под тяжестью внезапной ответственности, которую возложил на нее этот самый что ни на есть настоящий судья.

И оттого ли, что девочка сердцем поняла серьезность вопроса Кузнецова, или оттого, что было ей внове говорить со взрослым человеком с таким строгим именем — «судья», а может быть, потому, что слишком близко было ей все, что касалось судьбы Коли Быстрова, она почувствовала себя здесь, на скамейке дворового садика, так, точно и впрямь уже была на суде и впрямь должна была сейчас выступить с речью в защиту своего друга.

— Вы ничего, ничего не знаете! — едва сдерживая слезы, тихо сказала Настя, и ее маленькие, коричневые от загара руки сжались в каменные кулачки. — Ничегошеньки вы не знаете! — прикрикнула она на Кузнецова и даже топнула ногой. А потом вдруг дернула плечом и заплакала.

— Да, не знаю, — кивнул Алексей. — А худо ведь, верно? — Он сочувственно посмотрел на Быстрова.

Чуть слышно, едва шевельнув губами, прошептал мальчик трудное для него слово признания: «Да!» — и, вскочив, побежал, забыв велосипед, прочь от скамьи, на которой сидели его строгий судья и его верная маленькая защитница.

— Что же будем делать-то, а? — обратился Алексей к Насте.

— Я не знаю, не знаю! — плача, ответила девочка.

— Вот видишь, я не знаю и ты не знаешь, а помочь парню надо…

— Обязательно! — воскликнула Настя и блестящими от слез глазами с надеждой посмотрела на Кузнецова.

9

После разговора с Алексеем Лена направилась было в школу, которая находилась на той же улице, что и суд, но передумала и свернула в переулок, решив сперва побывать дома. Но она не дошла и до дома, опять свернула в переулок, пересекла узкий многолюдный Арбат и вошла в подъезд здания, в котором, судя по ярким афишам, помещался кинотеатр.

Здесь, на площадке перед окошечками касс, Лена остановилась, вынула из кармана жакета маленькую пудреницу и быстро, как говорят наизусть, провела пуховкой по носу и подбородку. Потом, перехватив скучающий взгляд кассирши — в окошечко виднелись лишь ее сонные глаза да неестественно тонкие дужки бровей, — Лена поспешно протянула ей деньги.

— Один билет, пожалуйста, — сказала она.

— На какой сеанс? — медленно пошевелила губами кассирша. Спешить ей было незачем: на площадке перед кассой стояла одна Лена.

— На сейчас, — сказала она.

— «На сейчас» уже началось, — пошутила кассирша. — Да вам на какой, собственно, фильм?

— Мне все равно, — сказала Лена. — Мне просто нужно пройти к Костюковой.

— К нашей администраторше? Так зачем же, милая, для этого пятерку отдавать? Скажите на контроле, что вы к Костюковой, и вас пропустят.

— Хорошо, я так и сделаю, — кивнула Лена, продолжая стоять на месте.