Эдгар По. Сгоревшая жизнь. Биография - Акройд Питер - Страница 4

По оставил нам собственное описание этой школы в «Уильяме Уилсоне», где она предстает огромным сооружением с просторными классами на бесчисленных этажах и извилистыми коридорами, которые кажутся бесконечными. Эдгар всегда был необычайно чуток к архитектурным красотам, и потому «причудливая», «готическая» громада распаляла его фантазию. Позднее он вспоминал и «сумрачную атмосферу» «подернутого туманом деревенского пейзажа», так что Сток-Ньюингтон стал для По источником его первых грез. Правда, не похоже, чтобы они были светлыми. Позднее он рассказывал, что школьные годы в Англии запомнились ему как «печальные, одинокие и несчастливые».

Несчастной была и Фрэнсис Аллан. Она не смогла прижиться в Лондоне и в течение пяти лет постоянно страдала от множества непонятных недугов. Джон Аллан писал, что «Фрэнсис, как обычно, жалуется», потом, что она «то и дело жалуется», да и подруга сообщала, что Фрэнсис «очень слаба — и, увы, не в состоянии написать сама». Фрэнсис Аллан отправилась в Челтнем на воды, однако ничто не могло развеять ее уныния. А вот ее муж был куда бодрее. Осенью 1818 года он рассказывал в письме, что «Эдгар очень вырос, и его считают способным и старательным учеником». Годом позже он опять отметил, что мальчик «хорошо себя ведет и хорошо учится».

Однако в отношении своих дел мистер Аллан не был столь оптимистичен, поскольку в 1819 году неожиданное падение цен на табак на Лондонском рынке стало грозить ему полным разорением. Со временем долгов набралось еще больше, и тогда он решил отказаться от торговли ради того, чтобы стать фермером или плантатором. Джон Аллан готовился покинуть Англию и вместе со всем семейством вернуться на свою вторую родину. Итак, в июне 1820 года на корабле «Марта» они отплыли из Ливерпуля и примерно через шесть недель пришвартовались в Нью-Йорке, откуда на пароходе отправились в Ричмонд.

В то время Ричмонд был захолустным, сонным, душным городом с населением в десять тысяч человек. Промышленность в нем была достаточно развита, однако половину городского населения составляли рабы. В те времена американский Юг был полностью рабовладельческим, и затхлый консерватизм, разнообразившийся вспышками насилия, являлся его отличительной особенностью. Ричмонд стоял на восьми зеленых холмах над рекой Джеймс, на склонах которой теснились дома; река же, пролагавшая себе путь между островков по каменистому руслу, становилась отрадой для людей в душное, жаркое время года. В разгар лета, когда возвратилось семейство Алланов, кругом цвели персиковые деревья и магнолии. На центральных улицах в ряд стояли красивые крепкие дома, окруженные обширными садами, в которых росли липы, мирт, жимолость и розы. Здесь существовала своя законодательная власть, имелись прекрасная публичная библиотека, залы для собраний и белые деревянные церкви. Однако по соседству можно было видеть трущобы, в которых ютилось черное население.

Не только лошади чувствовали себя вольготно на улицах Ричмонда, но и козы со свиньями. На Кэпитол-сквер еще в середине девятнадцатого столетия паслись коровы. Разъезжали почтовые кареты и экипажи с чернокожими ливрейными лакеями и кучерами. У плантаторов дома были просторными, с прохладными верандами и комнатами, где льняные шторы защищали хозяев от нестерпимого зноя. Мужчины сидели в креслах-качалках, курили сигары и жевали местный табак. А рядом теснились хижины рабов, вокруг которых валялись и играли в пыли чернокожие ребятишки. В таком месте трудно избавиться от уныния, если только не пить постоянно вишневый кобблер или мятный джулеп. [7]Воздух отравляли развешанные повсюду для сушки табачные листья.

Поначалу семейство Алланов остановилось в доме партнера Джона Аллана, которого звали Чарльз Эллис и который, возможно, и убедил Аллана продолжить занятия торговлей и добиваться успеха. Осенью Эдгара По отправили в местный колледж, где он запомнился учителю как «честолюбивый, хотя и не очень прилежный ученик, тем не менее хорошо проявлявший себя в классе». Обращало на себя внимание его чувство собственного достоинства «без кичливости», а также «возбудимость мальчика» и часто «его неизменное желание не уронить себя». Так что порою Эдгар По мог казаться строптивым и своенравным.

В это время он начал писать стихи. Его школьный учитель считал По «прирожденным поэтом», который сочиняет стихи «con amore, [8]а не по заданию». Джон Аллан разделял такое мнение учителя и даже показал ему сочинения мальчика, советуясь о возможности их публикации. Но с этим было решено повременить, дабы не разжечь честолюбия и без того чересчур честолюбивого подростка. Однако поступок Джона Аллана — свидетельство в пользу того, что он очень серьезно воспринимал литературные амбиции своего подопечного. И вовсе не был тем холодным и бесчувственным тираном, каким рисуют его биографы Эдгара По.

В школе По успешно осваивал классиков, в том числе Овидия, Вергилия и Цицерона. Но отличался и в менее ученых занятиях. По был хорошим пловцом и однажды одолел шесть миль против течения, тогда как учителя и ученики стояли на берегу реки Джеймс и наблюдали за ним. Атлетически сложенный, мускулистый и сильный, он неплохо боксировал и отлично показал себя в легкой атлетике, например в беге. Очевидный контраст с тем, что с ним сталось потом, когда в зрелые годы его почти постоянно одолевали недуги. Говорили, что у него необыкновенно приятный нрав: «Всегда веселый, всегда искрящийся радостью, По был любимцем своих товарищей по школе». Он получал призы за красноречие, считался лучшим в декламации римских поэтов и елизаветинских драматургов.

Однако, как это обычно бывает, описания современников страдают противоречиями. Один из учеников вспоминает, что По был «упрямым, своенравным, высокомерным, правда не без приступов щедрости, но далеко не всегда добрым и даже дружелюбным». Юный По копил недоброжелательство к миру. Каким-то образом его сверстники узнали, что он сын бродячих актеров и Алланы его усыновили. По этой причине мальчики «отвергли его лидерство». В результате он сделался еще более «невыносимым», что выразилось в непомерной гордыне, или надменности, но также развило в нем болезненную восприимчивость. Таким же был характер По и в зрелые годы. Другой современник вспоминал, что юный По был «склонен к уединению и невероятно замкнут». В частности, известно, что после уроков он никогда не приглашал мальчиков к себе. Уходя домой, он как бы говорил: «На сегодня лимит моей общительности исчерпан».

Мальчиком По любил долгие и, как правило, одинокие «прогулки» по окрестным лесистым холмам. С друзьями он организовывал набеги на местные сады и на грядки с репой, а также был заводилой, когда дело касалось рыбной ловли и пикников с жарением рыбы на берегу реки Джеймс. Один из тогдашних школьных приятелей По вспоминал: «Он учил меня стрелять, плавать, кататься на коньках, играть в хоккей с мячом и т. д.». У По было и еще одно увлечение. Вместе с двумя-тремя товарищами он присоединился к местному Драматическому обществу, собиравшемуся в зале по соседству, где для немногочисленных зрителей устраивались представления пьес, сценок или декламации. Джону Аллану это пристрастие пасынка вроде бы не нравилось, так как напоминало о его умерших родителях.

По продолжал писать стихи. Он сам говорил, что несколько стихотворений из напечатанных в его первой книге он написал в возрасте четырнадцати лет. Несмотря на свойственную По любовь к преувеличениям, у нас нет причин оспаривать это утверждение. Самые ранние строчки, которые нам известны, написаны аккуратным почерком на финансовом документе Джона Аллана, когда Эдгару По было пятнадцать лет:

Меланхолический тон двустишия тем более интересен, что написано оно над строчками сложных математических выкладок мистера Аллана.