Эдгар По. Сгоревшая жизнь. Биография - Акройд Питер - Страница 26

Довольно частые гости привозили с собой корзинки с провизией. К тому же Мария Клемм заимела привычку «брать в долг» у посетителей. Поскольку многие из них мечтали о литературной карьере, случалось, что По приходилось платить за их щедрость кое-какой «дутой рекламой» в популярных изданиях. Похоже, Мария Клемм отлично вела дела.

Некоторое представление о жизни По в Фордхеме у нас есть. Однажды соседка проходила мимо его дома и видела, как он рвал вишни и бросал их Вирджинии. А потом она заметила, что белое платье Вирджинии «испачкано алой кровью, такой же яркой, как вишни, которые она ловила». Не забыла она и выражение лица «Эдди», когда он на руках нес жену в дом. «Они были очень бедные», — говорила она. А Мария Клемм писала, что «у них самый прелестный дом, какой только можно вообразить. Ах, как мы невероятно счастливы в нашем милом доме! Мы все трое жили ради друг друга. Эдди редко покидал наше чудное жилище. Я занималась его литературными делами, ибо он, бедняжка, ничего не смыслил в финансовых вопросах».

Однако По не мог взять и совершенно покончить с городской жизнью. В Фордхем ездили по Гарлем-рейлроуд, соединявшей Уильямсбридж с центром города и Ратушной площадью, и поезда ходили там каждые четыре часа. Известно, что однажды вечером в июне 1846 года По был в Нью-Йорке. Это следует из его письма, написанного на листке, вырванном из блокнота. «Мой сердечный друг», — так он начал свое послание. Он надеялся, что «переговоры, ради которых я приехал, окажутся весьма благоприятнымидля меня… в моем нынешнем разочаровании. Вероятно, я бы совсем опустил руки, если бы не ты». Что конкретно имел в виду По, говоря о «переговорах» и о «разочаровании», нам неизвестно. Дальше мы читаем, что «моя милая жена — мой самый главныйи единственный стимулв настоящее время. Вот я и сражаюсь с этим жестоким, негодным и неблагодарным миром».

Мир стал жестоким во всех смыслах. В периодике уже пошли слухи о «безумии» По. Например, в апрельском номере балтиморского «Сэтердей визитер» было напечатано, что По «доработался до такого умственного расстройства, что его пришлось поместить в клинику в Ютике». Подобные россказни явились прямым следствием злосчастного письма, в котором доктор по настоянию По объяснял историю с письмами миссис Эллет припадком безумия. Как только это заключение стало известно, поползли слухи.

Усугубил положение иск, поданный По на «Нью-Йорк миррор», на чьих страницах Инглиш обвинил По в мошенничестве и плагиате. Адвокат По передал дело о клевете в Верховный суд Нью-Йорка, требуя пять тысяч долларов в возмещение морального ущерба. Дело было отложено, потом отложено еще раз, однако практически вся пресса Нью-Йорка явила свою враждебность по отношению к По. «Какая мелочность, — комментировала ситуацию „Нью-Йорк миррор ньюс“, — для человека, который оскорбил едва ли не всех более или менее заметных писателей в Соединенных Штатах».

Если не душевное, то физическое здоровье По пошатнулось. Ему пришлось отказаться от чести почтить своим присутствием открытие чтений университета Вермонта ввиду «серьезной и, боюсь, неизлечимой болезни». Одна из газет высказала предположение, что болезнь По — это «горячка». Чем не толкование? Тем летом По отправил из Фордхема длинное письмо Чиверсу, в котором признался, что «довольно долго и тяжело болел». Он упомянул о тех, кто хочет «погубить» его. «Моя ужасающая бедность, — писал По, — дает им преимущества. Поистине, мой дорогой друг, я уже был у врат смерти и отчаяния, которое было хуже смерти…» Вот так распорядилась судьба: в течение всей жизни По испытывать его на прочность.

Теперь он сам и его семейство стали постоянным объектом внимания прессы. Пятнадцатого декабря 1846 года нью-йоркский «Морнинг экспресс» напечатал заметку, озаглавив ее «БОЛЕЗНЬ ЭДГАРА А. ПО». «Мы с сожалением узнали, — писал журналист, — что этот джентльмен и его жена опасно больны туберкулезом, и тяжелая рука несчастья давит их неустанно. — Нам грустно писать о нужде, лишающей их самого необходимого». То же самое, с некоторыми добавлениями, появилось в некоторых других газетах Даже журнал «Миррор», против которого По затеял судебное дело, пришел ему на помощь, объявив о сборе средств. Естественно, их собирали для всего семейства. Некий редактор получил для По пятьдесят или шестьдесят долларов, да и анонимные доброхоты посылали по десять долларов, а то и больше.

По испытывал то благодарность, то раздражение. Естественно, деньги были нужны, однако ему не нравилось то, что он стал объектом откровенной благотворительности. Не нравилось и то, что смертельная болезнь жены сделалась достоянием общественности. В конце года он послал редактору одной из газет письмо, в котором сожалел о том, что «тяготы моей семьи безжалостно выставлены напоказ». Он писал, что «безмерность моей вечной нищеты и страданий от нее — это преувеличение». Ну а то, что «у меня нет друзей — полная клевета…». (Об отсутствии друзей вечно сокрушался он сам.) Еще он добавил, что «даже в одном Нью-Йорке я без труда найду сотни людей, к которым могу обратиться за помощью, не чувствуя себя униженным». И заключил письмо он решительным и дерзким заявлением: «По правде говоря, у меня много дел, и я поставил себе не умирать, пока их все не переделаю». Он слишком рьяно протестовал и возмущался и позднее признавался, что в попытке оправдаться отрицал очевидные трудности своей жизни и тем погрешил против истины.

А трудностей этих было немало, что и подвигло некоторых нью-йоркских дам, которые знали о положении в семье По осенью, а потом и зимой 1846 года, постоянно оказывать ему помощь и поддержку. Одна из них, миссис Гоув-Николс, вспоминала, как увидела Вирджинию По, лежавшую на соломенном тюфяке и «укрытую пальто мужа, с огромной пятнистой кошкой на груди. Красавица-кошка как будто понимала свою полезность. Пальто и кошка — вот все, что согревало несчастную женщину, если не считать того, что муж грел ей руки, а мать — ноги». Мисс Гоув-Николс рассказала об этом своей подруге миссис Шю, которая немедленно организовала подписку для несчастной семьи. Помимо шестидесяти долларов Вирджиния получила пуховую перину и постельные принадлежности.

В начале 1847 года стало ясно, что Вирджиния По протянет недолго. Кому-то из посетительниц она сказала: «Я знаю, что скоро умру и что неизлечимо больна. Но я хочу быть, насколько возможно, счастливой и делать счастливым Эдгара». Ее мучила лихорадка, бросавшая бедняжку то в жар, то в холод, ей нечем было дышать, ей не давали покоя страшные боли, она беспрерывно кашляла кровью. Все то же самое было у матери По. Да и умирала Вирджиния в том же возрасте, в каком умерла Элиза По. Фатальное совпадение не ускользнуло от внимания По. Все, кто приезжал в Фордхем в эти последние месяцы жизни Вирджинии, отмечали, что он как будто «в ступоре, не живет, не мучается, а просто существует». Мария Клемм вспоминала, что По «был предан жене до последнего часа, и это могут все подтвердить». Но и сама Мария Клемм пребывала в состоянии, наблюдать которое было тяжко.

Друзья и родственники собрались в маленьком домике в Фордхеме. Среди них была старая приятельница По из Балтимора, Мэри Деверо, теперь миссис Дженнингс. Умирающую она нашла в гостиной. «Я спросила ее: „Вам сегодня лучше?“ Потом устроилась рядом с большим креслом, в котором она сидела. Мистер По сел по другую сторону. Вирджиния взяла мою руку и соединила ее с рукой мистера По, сказав: „Мэри, будьте Эдди другом и не забывайте его“». В тот вечер По написал письмо своей благодетельнице, миссис Шю: «Моя несчастная Вирджиния еще жива, хотя быстро угасает и ужасно мучается… Если ей больше не придется с вами свидеться, она просит, чтобы я передал вам ее самый нежный поцелуй и благословение». И он добавляет: «Да, я будуспокоен».

На другое утро, тридцатого января 1847 года, миссис Деверо вернулась в Фордхем вместе с миссис Шю. Вирджиния была жива и подарила миссис Шю портрет По и шкатулку, когда-то принадлежавшую Розали, сестре По.