Птичка над моим окошком - Яковлева Анна - Страница 2

Августа долгим взглядом проводила уплывающую странную фигуру из двух тел – маленького и большого. Она бы не хотела жить с каменной стеной, подточенной геморроем и гастритом. Примерно так Августа и высказалась, чтобы Любаня на ее счет не строила иллюзий.

– Пусть вылечится для начала.

– Ну ты даешь, – Любаня ошарашенно посмотрела на подругу, – а если ты сама заболеешь?

– А я никому не навязываюсь, – отрезала Августа.

Конфликт не разгорелся, потому что Любаня была голубем мира, но даже голубь мира способен обидеться, и подруга весь обед дулась, и, кажется, успела подать знак Сергею, что разговор с Августой ничего не дал, во всяком случае, Серега, попробовав сложный салат, процитировал строчку из песенки Раджа Капура:

– Лучше голый и голодный, но любимец всенародный.

Часто Августа не могла понять, хамит Сергей или просто так мыслит. Из-за геморроя и гастрита.

… Матвея Степуру можно было обвинить в чем угодно, только не в мизантропии.

Ни субъективных, ни объективных причин для мизантропии не существовало в помине: ему только исполнилось двадцать семь, родители были живы и жили отдельно (отдельно и от Матвея, и друг от друга).

Ничего похожего на неприятности, такие как внезапная болезнь, карточный долг, долг банковский, незапланированная беременность, неожиданная влюбленность или (свят, свят, свят) роковая страсть, из которой одна дорога – под венец или в петлю, – ничего такого не было в его жизни.

Еще несколько дней назад Матвей Степура носил пробы золота в отдел технического контроля, гонял работяг из итээровской душевой, бродил с ружьишком по юго-восточной оконечности Сихотэ-Алиня, ловил руками хариуса в прозрачных водах Анюя и даже не догадывался, что уже через пару дней будет жаждать чьей-то крови. Совсем даже наоборот – Матвей Степура пребывал в благостном предвкушении отпуска.

Вот он в отпуске… А тут такая засада… с самого утра.

Нет-нет, к самому утру не было никаких претензий – утро было чудесным, свежим, полным волнующих перспектив. Перспективы эти брали начало в умопомрачительном вчерашнем вечере.

Вечер… м-м-м… вечер был просто зашибись. И ночь, кстати, тоже…

Витася подцепил на нудистском пляже двух курортниц с шикарным экстерьером: оливковые тела без следов от купальника, пирсинг в пупках, браслеты на узких и вытянутых, как у персонажей Эль Греко, щиколотках и запястьях, а на тугих, выпуклых ягодицах – тату. При взгляде на роскошных самок возбуждение наступало сразу и навсегда, а торможение не наступало вовсе.

– Беленькая и черненькая – Одетта и Одиллия, – рекомендовал девиц уже слегка поддатый Витасик.

У Витасика к тому моменту сложились доверительные отношения с Одиллией, и примерно через полтора часа он отбыл с девицей домой.

Одетта осталась у Матвея.

– Ты моряк, что ли? – заподозрила курортница через три часа акробатических этюдов в постели.

– Старатель, – заплетающимся языком вымолвил Матвей.

Тут в дверь кто-то позвонил. Мотя, пошатываясь, соорудил из простыни тогу и поплелся в прихожую, где несколько секунд рассматривал в глазок пустую лестничную площадку.

– Кто там? – сонно осведомилась нудистка у вернувшегося Матвея.

– Завистники, – отозвался он, засыпая на ходу…

В распахнутую балконную дверь врывались звуки ночного города, треск цикад и сонное бормотание птиц.

… Пробуждение свело на нет радость здорового секса.

– Сели красиво, – командовал хорошо поставленный, зычный женский голос, – спину держим. Локоть. Так. Пальцы мячик схватили. Хорошо. Поехали. И-и – раз, и-и – два, и-и – три, и-и… – Голос был противный, как пенопласт по стеклу. Крик павлина, а не голос.

Матвею спросонья показалось, что диван, на котором он наверстывал упущенные в тайге удовольствия, стоит на сцене или в музыкальном классе. Он в испуге разлепил веко: что? где?

Стена в золотую и зеленую полоску, диван с бледно-коричневой обивкой – все те же и там же.

Стрелки часов безучастно показывали время – восемь утра.

Чтоб тебя разорвало, чтоб тебя черти слопали, чтоб на тебя кирпич упал, чтоб ты голос потеряла, коза, овца, выхухоль. Укротительница от музыки.

У Матвея был абсолютный музыкальный слух и «тупой угол» между большим и указательным пальцами – как раз для захвата грифа скрипки. Учитель прочил Матюше большое концертное будущее. Но дело было не в абсолютном слухе – дело было в принципе. Матвей Степура принципиально не желал проводить за скрипкой отпущенное для игр детство, а из-под палки нельзя стать музыкантом.

Голос за стеной продолжал властвовать, подчинять себе все живое и неживое:

– Не зажимай руку, мягче, мягче. Legato. Что означает legato? «Связно», бестолочь.

Ясно: лавры неутомимого Леопольда Моцарта, папашки Вольфганга Амадея, не дают покоя изуверам родителям.

Матвей издал протяжный стон и попытался засунуть голову под подушку.

На подушке лежало что-то тяжелое и мешало. Раздражаясь все больше, Матвей подслеповато уставился на пряди светлых, выгоревших на солнце волос. Вчерашняя курортница-нудистка, вспомнил он. Имя девушки Матвей, как ни силился, вспомнить не смог. Ну не Одетта же, на самом деле…

Гостья спала сном праведницы и выводила носом рулады. Матвей с завистью прислушался к переливам и сделал еще одну попытку вспомнить имя цирцеи. Тоня. Да, кажется, Тоня. Или Таня.

Под пристальным взглядом Матвея нудистка завозилась, села, не давая себе труда прикрыть прелести, зевнула, открыв розовое, как у щенка, нёбо:

– Где это?

Прямо в глаза Матвею лез смуглый сосок.

– Что?

– Голоса. Где это?

– У соседей.

– Не повезло тебе с соседями, – сообразила Тоня или Таня.

Кто ж спорит.

Нудисточка сладко потянулась, на что-то надеясь, выставила себя напоказ, и, кажется, не торопилась уходить.

Матвей ничем не мог порадовать Тоню или Таню: от ночного влечения не осталось и следа, он хотел в сортир, хотел в душ, хотел полную кружку крепкого, дымящегося чаю, но при Тоне-Тане не хотел ничего, испытывал нарастающее чувство досады и с нетерпением ждал, когда нудисточка догадается освободить жилплощадь.

– У тебя кофе есть? – поинтересовалась та вместо того, чтобы шустро собраться и исчезнуть.

Пришлось простимулировать.

– Нет, в доме пусто, я только вчера прилетел и не успел ничего купить, – моментально соврал Матвей.

Задолго до его приезда мама набила полки шкафов и холодильника под завязку.

– Могу сгонять в магазин. – Как на беду, Тоня-Таня оказалась на редкость отзывчивой. Если повзрослевшая при свете дня нудистка продолжит в том же духе, подумал Матвей, он переквалифицируется из женолюба в женофоба.

– Не-а, ко мне сейчас матушка приедет. Ты это, – покосился на полосатую стену Матвей, – иди домой.

Это была безобидная ложь: матушка отдыхала в Турции и со дня на день должна была вернуться. О своем желании отдохнуть мать писала по электронке и страшно переживала, что они разминутся на пару дней. Матвей, как хороший сын, настоял, чтобы родительница не брала ничего в голову, а ехала отдыхать.

– Позвонишь? – снова уступила цирцея.

– Позвоню, – малодушно соврал Матвей и накрыл наконец голову подушкой.

В этот момент за стеной рука будущего гения сфальшивила и была остановлена неумолимым хлопком:

– Достаточно. Давай следующее упражнение. И-и-и… Птичка-над-моим-окошком, – вывел мелодию голос.

– М-м-м, – в отчаянии промычал Матвей в подушку.

В голове мелькнуло: существуют же какие-то законы в защиту детей от произвола родителей и учителей? И летние каникулы никто не отменял, если он правильно помнит.

– Со второго такта, еще раз, – снова раздалось за стеной. Был слышен каждый оттенок в интонации. Или это только игра воображения?

А если это чудовище дает уроки на дому? И что теперь – так будет всегда? Не-ет, только не это. Команды не отличались разнообразием:

– Считай вслух.