Клин - Буторин Андрей Русланович - Страница 3

По глазам вдруг ударила ярчайшая вспышка. Я отдернулся и, уронив на грудь бинокль, принялся яростно протирать глаза, в которых мельтешили красные пятна. По вагону пронеслись изумленные возгласы. Кое-как проморгавшись, я снова глянул в окно. И тоже, не удержавшись, ахнул: налившееся жутким лиловым светом, бугрящееся клокочущими фиолетовыми тучами небо непрестанно разрывали многочисленные молнии. Самое, пожалуй, жуткое в этой картине было то, что все это происходило в полной тишине, словно картину небывалой грозы прокручивали на гигантском киноэкране, забыв подключить звук. Но какая может быть гроза в январе?! Да и не бывает таких гроз никогда, ни зимою, ни летом!

Поезд замедлил ход и, дернувшись, остановился. Яркие, как электросварка, вспышки освещали за окном заснеженное поле с черной щеточкой леса на дальнем краю. Снег, отражавший свет неба, стал тоже лиловато-сиреневым, напоминая черничный кисель. И вдруг я увидел, как по этому киселю в сторону леса бежит человек. Ноги его вязли в снегу, он оступался, падал, но вскакивал и упорно рвался вперед. Я почему-то сразу понял, что это Сергей, но все-таки поднял бинокль, навел резкость…

Схватив чемодан и вещмешок, я бросился к тамбуру. Наружная дверь была открыта. Возле нее, поглядывая то на обезумевшее небо, то на бегущего по лиловому полю человека, стоял однорукий контролер.

— Это он! — закричал я ему. — Это мой брат! Серега!.. — Я опустил на пол поклажу и воскликнул: — Присмотрите, пожалуйста, за вещами! Я сейчас его догоню.

Не дожидаясь ответа, я метнулся к открытой двери.

— Куды?! — схватил меня за хлястик пальто однорукий. — На видкрытому мисци в таку грозу зашибэ одразу!

— Пустите! — дернувшись, услышал я треск ниток. — Это не гроза, вы разве не видите? Мне нужно его догнать!

Я рванулся изо всех сил, и хлястик остался в руке контролера, а сам я вылетел из вагона и плюхнулся лицом в сугроб, потеряв при этом шапку. Вскочил, покрутился на месте, но, нигде ее не увидев, махнул рукой и, проваливаясь в снег через каждые два-три шага, поспешил к чернеющему наискось следу. Сзади мне что-то надрывно кричал однорукий контролер, но я на него даже не оглянулся. Нужно было как можно скорей, пока не уехал поезд, догнать Сергея, и я очень надеялся, что если состав сейчас тронется, однорукий догадается дернуть стоп-кран.

Я очень пожалел, что не послушался маму и, отправляясь в поездку, надел не валенки, а ботинки. Ну как же! Конечно! Из самого Ленинграда, культурной столицы страны — и вдруг в валенках!.. Вот и черпай теперь снег ботинками, культурный!

Когда я добрался до Серегиных следов, идти по ним стало легче, чем по снежной целине, и расстояние между мной и двоюродным братом стало наконец сокращаться. Но все равно я видел, что Сергей быстрее дойдет до деревьев, чем я догоню его. Следы, конечно, останутся и в лесу, но там будет значительно темней, а самое главное — деревья скроют от меня поезд, и если он поедет, я этого не увижу. Хотя если он тронется прямо сейчас, мне тоже будет уже не успеть вернуться. От одной только мысли, что я могу остаться один под этими фиолетовыми тучами, за много километров от ближайшего жилья, мне стало по-настоящему страшно, и я так припустил вперед, что почти догнал брата. В мигающем свете непрекращающихся вспышек я уже хорошо различал на плечах его шинели чуть более темные, чем остальное сукно, прямоугольники на местах бывших погон.

— Стой! — задыхаясь, крикнул я в качающуюся передо мной спину. — Стой, придурок, сейчас поезд уедет!

И вот тут-то как раз и шарахнуло. Казалось, небо раскололось напополам. С шипением и треском ярчайший сиреневый свет обвалился на землю и мгновенно залил собою весь мир. Я невольно зажмурился. Запахло озоном. Волосы на непокрытой голове в прямом смысле встали дыбом, а тело будто пронзили тысячи игл.

«Вот и все. Накаркал однорукий!» — успел подумать я, прежде чем сознание рухнуло в бездонную тьму небытия.

Глава вторая

Из зимы в лето

Очнулся я от щекотавшей нос травинки. Я чихнул и раскрыл глаза. Перед ними и правда была трава. Неяркая, пожухлая, но тем не менее вполне настоящая и зеленая. Собственно, я в этой траве, придавив ее щекой, и валялся. Пахло влажной землей, прелыми листьями и совсем слабо, едва уловимо, чем-то тревожным и неприятным — то ли гарью, то ли какими-то химикатами…

Я вспомнил, что произошло со мной перед этим, и рывком поднялся на колени. Вокруг бугрились невысокие холмики, топорщились щетки кустов, чуть поодаль, шелестя листвой, темнели деревья. «Что?! — подскочил я, — листвой?!..» Я юлой завертелся на месте. Зеленая трава, зеленые листья, черная грязь, рыжая глина — ни намека на снег и на зиму! И ничего даже отдаленно похожего на то широкое поле, по которому я бежал за Серегой. И поезда, и самой железной дороги… И вообще.

Колени подогнулись, и я вновь опустился в траву. Что же это такое? Я провалялся без сознания полгода?.. Чушь какая! Я бы помер от жажды и голода. И вокруг бы все равно было все по-другому. А может, я на самом деле помер? Может, попы были правы и загробная жизнь существует? Но где я тогда сейчас, в раю или в аду? Я поднял голову к небу. Оно хоть и не было больше лиловым, все равно казалось незнакомым и мрачным, затянутое клокочущими, хмурыми тучами. На рай все это, по-моему, мало походило. А для ада, напротив, было слишком просторно, светло и прохладно. Я сплюнул. Вот ведь докатился — рай, ад!.. И это в середине двадцатого века! В эпоху диалектического материализма! И размышляет об этих постыдных глупостях не кто иной, как студент математико-механического факультета ЛГУ, член ВЛКСМ, между прочим. Я как следует разозлился на себя и снова сплюнул. И только теперь заметил, что на моей груди так и болтается повешенный в поезде бинокль. Он был испачкан черной землей, но, к счастью, целый. Я поднес его к глазам, чтобы как следует обозреть окрестности, но услышал вдруг отрывистое:

— Эй! Ты кто? Стоять на месте!

От неожиданности я подпрыгнул и завертел головой. Ведь никого же только что не было! И сейчас нет… Но голос послышался снова, вроде как со стороны кустов:

— Не дергайся, стрельну. Руки поднял! Еще кто есть?

Я поспешно взметнул вверх руки. Под ложечкой неприятно засосало. Стало вдруг так тоскливо, что мелькнула внезапная мысль: а что — взять и дернуться, пусть стреляет, хоть закончится этот дурдом! Но, конечно же, дергаться я не стал, и, стараясь, чтобы не очень дрожал голос, ответил:

— Еще должен быть мой двоюродный брат, но… — Я замялся, не зная, как объяснить, что вообще-то мы с братом только что бежали по снежному полю, и брат, вполне вероятно, на том поле и остался. А я… В общем, я так и сказал: — …но я не знаю не только где сейчас брат, но и где я теперь сам.

— Что значит «где»? — послышалось от кустов. — Ты что сюда, с неба упал? Может, ты диверсант? То-то в биноклик поглядывал!

— А вы сами-то кто? — обиделся я на «диверсанта». — Тоже вон прячетесь! Кого боитесь?

— Никого я не боюсь, — сердито буркнул незнакомец и сначала вырос над кустами, а потом и вышел мне навстречу. Серая шинель, солдатская шапка, валенки… Это был… Серега!.. И он вовсе не выглядел сумасшедшим.

— Сергей! — ахнул я. — Ты… как?.. Ты… что?

Серега остановился и нахмурился.

— Откуда меня знаешь? Кто ты такой?

— Я же Федька! Фёдор Зарубин. Не узнаешь?

— Какой еще Федька?..

— Ну, Фёдор, сын Галины, сестры твоей мамы, из Ленинграда!..

— Та-а-ак… — непонятно протянул Сергей. Было хорошо видно, что он растерян едва ли не больше моего, но старается этого не показывать. Получалось у него не особо хорошо. Но меня он вроде бы все же узнал. — Федька… Я думал, ты младше.

— Ну… — Я хотел сказать, что я и был младше, когда его рассудок был на месте, но вовремя одумался и закончил иначе: — Вырос вот. А ты вообще что помнишь? Как мы здесь очутились, знаешь?

Сергей вдруг замер, насторожился, будто ищейка, и медленно повел вокруг взглядом. Лоб его покрылся бисеринками пота — то ли от напряжения, то ли просто от того, что в шинели ему было жарко. Я тоже с удовольствием скинул бы пальто, но что-то меня пока от этого удерживало. Словно жила в душе надежда на то, что это все мне или снится, или является галлюцинацией, мороком… В общем, несмотря на окружавший меня сейчас летний пейзаж, я бы с куда большим удовольствием очутился сейчас вновь на заснеженном поле.