Работа над ошибками (Puzzle) - Буторин Андрей Русланович - Страница 52

— Красота! Красотища! — Андрюха лихо нырнул, а Ленька с Валеркой немедленно принялись стягивать с себя рубашки, намереваясь присоединиться к другу. Но Колька Пеструхин закричал вдруг сердито:

— Стойте, придурки! И ты вылазь, Ушастик! Вы че, совсем?! Это же — инопланетное море! А вдруг там чудища всякие, типа наших акул или спрутов?! Может, сама вода ядовитая!

Валерка и Ленька замерли, а Андрюха вновь завопил — теперь уже с ужасом в голосе и отчаянно замолотил по воде руками и ногами. Ему удалось подгрести к самому берегу, но встать ногами на дно никак не удавалось. Это обстоятельство привело Ушастика в полную панику. Он завизжал пуще прежнего, беспорядочно задергался, заметался и в итоге стал откровенно тонуть. Это выглядело столь нелепо в полуметре от суши, что друзья не сразу даже догадались придти Андрюхе на помощь. И только лишь Колька Пеструхин быстро лег на живот у самой кромки воды и, вытянув руку, сумел зацепить Ушастика за волосы, когда Андрюхина голова в очередной раз показалась из воды. Он подтянул друга до берега, но вытащить из воды не смог.

— Что стоите как истуканы?! — закричал он обалдевшим мальчишкам. — Помогите хоть!

Валерка с Ленькой наконец-то вышли из ступора и бросились вытаскивать на берег Ушастика. Втроем им это вполне удалось. Ушастик лежал под молоденькими елочками мокрый и бледный. Глаза его были закрыты.

— Он что, умер, да?! — прошептал Валерка, тоже вмиг побледневший.

— Точно, вода ядовитая! — ахнул Ленька.

— Ну, вы придурки! — покачал головой Колька. И, вспомнив кое-что из школьных уроков ОБЖ, попытался сделать Ушастику искусственное дыхание. После пары-тройки выдохов “рот — в рот”, Андрюха отчаянно закашлял. Изо рта и носа его потекла вода, затем Андрюху вырвало — тоже почти одной водой, — и только после этого он раскрыл глаза. Увидев над собой испуганные лица друзей, он заплакал, тоненько завывая. Никто, однако, не засмеялся. Даже Ленька Карпухин воздержался на сей раз от непременных острот и подколок.

Наконец, Ушастик выплакался и сел, обхватив руками колени. Его мелко трясло — то ли от холода, то ли от пережитого страха, а скорее всего — от того и другого сразу.

— Т-там дна н-нету... — заикаясь, выдавил Ушастик, продолжая всхлипывать.

Ленька и Валерка синхронно повернули головы в сторону моря. В глазах читалось недоверие. Колька же Пеструхин неожиданно сказал:

— Так и должно быть.

Теперь головы с еще большим недоверием в глазах повернулись к нему. Даже Андрюха перестал шмыгать носом и тоже уставился на Кольку. Тот снисходительно хмыкнул и пояснил:

— Этот кусок моря тоже выдернут с какой-то планеты. Может, прямо из середины океана! Тогда здесь глубина — несколько километров.

Андрюху от этих слов затрясло еще больше. Он живо представил, какая бездна только что находилась прямо под ним. А ведь она, к тому же, могла быть и обитаемой!

— К-как вы д-думаете, т-там правда кто-н-нибудь живет? — задал вопрос Андрюха. Он спросил будто бы всех, но ясно было, что обратился он непосредственно к Кольке. Колькин авторитет за последние минуты вырос просто до недосягаемой высоты. Все это отчетливо осознавали, как, впрочем, и сам Колька. Еще пару недель назад он бы загордился этим так, что лопнул бы, наверное, как передутый воздушный шарик. Теперь же он принял это совершенно спокойно, как должное.

— Кто-нибудь должен жить. Жизнь вообще зародилась в океане, — сказал он, вспомнив уроки естествознания.

— А на берег оно не выползет? — спросил вдруг Валерка.

— Ага, оно уже выползло, — снова ожил и принялся острить в своей манере Ленька. — Сейчас выпрыгнет вон из тех кустов!

Машинально все глянули на кусты. И все хором заорали, причем громче всех — сам Ленька: из-за кустов показался некто с непропорционально большой головой, длинными руками и короткими ногами. Большие, раскосые глаза существа занимали, как показалось ребятам, пол-лица. В следующую секунду все четверо уже ломились напролом сквозь ельник.

Лекер устал думать. Потеряв тело, а вместе с ним и все органы чувств, ему не оставалось ничего другого, как думать, думать, думать... Вспоминать, размышлять, фантазировать, мечтать... Впрочем, о каких мечтах может идти речь? О чем можно мечтать, если ничего нет?! Совсем ничего! И, по-видимому, никогда уже не будет... А может — и не было?

Лекер устал. Он все же мечтал. Но мечтал об одной всего лишь вещи: перестать думать. Перестать мыслить. А существовать он и так уже перестал.

Мысли действительно стали удаляться от Лекера. Сначала он “увидел” их как бы со стороны — так “видел” Лекер раньше мысли других разумных существ. Затем они сбились в маленькое легкое облачко, перемешались, перепутались, а потом это облачко — и так, впрочем, невидимое — медленно растворилось в Пустоте, не оставив следа. Лекер перестал быть.

И вдруг — какой удар! Жестокий и подлый! Свет, боль, крик! Лекер не сразу понял, что кричит он сам — кричит не мысленно, а во весь голос, вибрируя готовыми лопнуть голосовыми связками! А эта боль! Никогда прежде он и представить себе не мог, как это больно — обретать свое тело! После долгого пребывания в невесомости тяжело и больно привыкать к обычной тяжести. Во сколько же крат больнее оказалось после пребывания нигде привыкать к собственному телу! И свет — обычный дневной свет, даже не солнечный — как же он резал и жег глаза!

Лекер лег, свернувшись калачиком, и зажмурился. Так пролежал он неизвестно сколько. Он не помнил. Он не понимал. Ведь мысли улетели! Но, оказывается, не навсегда. Раз он думает о том, что ему больно — значит он все-таки думает. Неожиданно это открытие сильно расстроило Лекера. Он даже заплакал, как в детстве, от непонятной обиды. Как приятно было — не быть! И вот...

Лекер перевернулся на спину. Осторожно открыл глаза. Над ним — высоко-высоко — нечто гладкое, однотонное, светло-серое... Посмотрел вниз — грязное, неровное, темно-серое... Серый мир... Почти как дома, отчего-то подумал Лекер.

Он медленно поднялся на дрожащие ноги и огляделся вокруг. Пустыня — голая, унылая, серая... Правда, после Пустоты и этот однотонный пейзаж кажется буйством красок! Впрочем, что-то цветное виднеется вдали — какая-то зеленая полоска у самой линии горизонта, очень уж близкой, кстати.

Лекер побрел в сторону зелени. С каждым шагом он все больше и больше привыкал к вновь обретенному телу. В конце концов прежние ощущения, хоть и медленно, с опаской, вернулись к нему. Лекер вздохнул полной грудью. Нет, быть все же тоже неплохо!

Зеленая полоска оказалась лесом. Земным лесом — его Лекер помнил хорошо. Он вообще все всегда хорошо помнил. Но земной лес еще при той, первой недолгой встрече произвел на него самое замечательное впечатление! Он не врал тогда Алексею, что Земля ему понравилась... Алексей! Может, он здесь? Но разве это Земля? Там было другое небо, горизонт — широкий, бескрайний! Но лес... Лес — точно земной! В этом Лекер был уверен.

Не успел он пройти по лесу и сотни шагов, как услышал впереди голоса — звонкие, детские. Мысли с такого расстояния не читались, и Лекер осторожно подошел поближе, укрывшись за густым кустарником.

“...оно уже выползло, сейчас выпрыгнет вон из тех кустов!” — “услышал” вдруг Лекер и поразился, как же его быстро заметили. Что ж, скрываться далее было просто глупо, и Лекер вышел из-за куста навстречу голосам.

Глава 8

Когда дверь за Алексеем и Илмой закрылась, Митрич, до сих пор неподвижно и молча сидевший на стуле, повернулся к Спиридонову.

— Ну, и о чем вы хотели со мной побеседовать? Зачем вы хотели посылать за мной гонца?

Участковый помолчал, словно собираясь с мыслями, а затем неожиданно мягко, почти ласково спросил:

— Может быть, чайку?

— Яд, — коротко ответил Митрич.

— В каком смысле? — удивился Спиридонов.