Такси заказывали? - Дубчак Анна Васильевна - Страница 21

— Ну, как вам у нас? — спросил он, по-птичьи склонив голову набок и продолжая загадочно улыбаться и разглядывать Машу.

— Мы задолжали вам около пятисот рублей, за вчерашнее… — набрав в легкие побольше воздуха, выдохнула Маша. — Сережа, расплатись…

Но Белобородов остановил.

— Не стоит. За счет заведения, за счет заведения, — как заведенный повторял он, а лицо его просто-таки засветилось от счастья.

И Маша поняла: это было последнее звено в его страшной истории, и ему куда приятнее было услышать в подтверждение своих предположений, что вчера в его кондитерской орудовали простые дети, а не террористы.

Сергей назвал станцию метро, возле которой они бросили его «Рено».

— Все это пустяки, пустяки, хотите еще кофе? — и между прочим: — Так где находится моя машина? Отлично, отлично… А у тебя, Машенька, тяжелая рука, ничего не скажешь, — и кондитер вдруг дико захохотал, потирая свой лилово-розоватый синяк.

Глава 8

Тяжела и неказиста жизнь известного артиста

На двадцать девятое декабря у Маши было назначено слишком много дел. Bo-первых, это, конечно, спектакль и елка в школе. Во-вторых, она собиралась поздравить с наступающим Новым годом своего любимого — Могилевского. И в-третьих, Горностаев обещал им всем именно в этот вечер преподнести сюрприз. Как это все уложить в один день да еще и не рухнуть без сил, Маша себе не представляла.

Она проснулась очень рано и долго сидела перед зеркалом, приводя в порядок не только свое заспанное лицо, но и мысли с чувствами. А их было немало, и они, перемешиваясь в новогоднюю, пахнувшую хвоей, подарками, елкой и мандаринами кашу, лишали ее покоя.

«Главное — это составить план по минутам», — рассуждала она, подкрашивая ресницы и припудривая и без того матовые, со здоровым утренним румянцем, щеки.

Маша оделась и вышла из комнаты. В прихожей мама, стоя в розовом халате нараспашку и разглядывая себя примерно так же, как недавно делала в своей комнате ее дочь, одновременно придерживая щекой и плечом телефон, разговаривала с кем-то:

— …чувствую себя великолепно, даже и не подумаешь, что шесть месяцев… Что? Да уж, устала по гостям ходить. Но знаю: еще немного, и вся моя жизнь резко изменится, начнутся бессонные ночи, пеленки… Не представляю, как воспримет все это моя малышка, она же такая впечатлительная. Вот с Никиткой, я уверена, никаких проблем, он не будет ревновать меня к своему маленькому братишке… Нет, думаю, что пока еще они ни о чем не догадываются. Ой, спасибо, Кларочка, и вас тоже с наступающим… Даст Бог, будущий год принесет нам радость… Целую… — Она отключила телефон и вдруг резко повернулась на шорох. — Машенька? Ты уже, детка, встала? — У нее был вид, словно ее застигли врасплох. — Что с тобой? Почему ты плачешь? Ты… Ты слышала разговор?

Маша с воем бросилась к матери. Обняла ее, теплую, мягкую, и зарылась в складки халата. Она плакала, и слезы ее были жгучими, стыдными — она не могла себе простить, что за своими любовными переживаниями к неизвестному и такому далекому артисту она не заметила таких огромных перемен в самом близком человеке — в своей маме.

А ведь она ждет ребенка!

Маша подняла свое мокрое от слез лицо к маме и улыбнулась:

— Я рада, понимаешь? Рада! И я не буду тебя ревновать к нему. — Она показала взглядом на мамин живот. — Пойду расскажу Никитке! — И, все еще не веря своему счастью, побежала к брату.

На сцене Маша думала только о том, что произошло в их семье, что, кроме Никитки, в их доме появится маленькое существо, которое они все будут любить и оберегать. Быть может, поэтому ее игра была вдохновеннее, чем прежде, когда она думала о Могилевском.

Зал был набит до отказа. Пришла вся школа, учителя, родители, все! Но Маша не волновалась, как это бывало с ней на репетициях. Она играла только для одного человека — мама сидела в первом ряду, самая красивая из всех мам, и вместе со всеми хлопала своей дочери, сказочной Золушке.

Все было особенным на этом спектакле, и декорации словно заиграли новыми красками, и огонь в камине Золушкиного дома полыхал, как настоящий, и даже менуэт на балу звучал так, как это было, по мнению Маши, в семнадцатом веке… Спектакль получился пышным, настоящим, поэтому и аплодировали долго, не отпуская артистов. Маше и многим другим участникам спектакля подарили цветы. Это был настоящий триумф.

И вдруг в самом конце произошло событие, настолько потрясшее Машу, что она еще долго вспоминала о нем как о новогоднем чуде.

После того как артисты с цветами скрылись за кулисами, кто-то позвал ее. Как была, в бальном платье, с локонами, посыпанными блестками, Маша выпорхнула на сцену, и глаза ее расширились. Она смотрела на человека, который решительным шагом направлялся к ней, и даже зажмурилась, ослепленная… К ней стремительно приближался сам Юрий Могилевский.

— Вы — Машенька? Очень приятно познакомиться. — От одного звука его голоса у Маши закружилась голова. — Вы не могли бы уделить мне несколько минут?

Она смотрела на него, слышала аромат его одеколона, и ей казалось невероятным, что это он, что она видит его высокий красивый лоб, добрые глаза, шелковистые и блестящие вьющиеся волосы, к которым так мечтала прикоснуться, слышит его божественный бархатистый голос…

— Да-да, конечно… пройдемте вон туда, за рояль, там и поговорим… — сказал кто-то весьма деловой и практичный внутри ее, словно сейчас в ней жила еще одна Маша.

— Дело в том, что я — артист. Может быть, вы когда-нибудь слышали мою фамилию. Я — Могилевский. Пусть вас не удивляет, но я собираюсь попробовать себя в режиссуре. Мне принесли отличный сценарий, и я собираюсь снять по нему фильм о подростках. Все актеры почти подобраны, осталось только найти девочку на главную роль. Женя, моя дочь, рассказывала мне о вас, о том, какая вы талантливая и как хорошо играете Золушку, но сегодня я сам имел счастье в этом убедиться. Я поздравляю вас, Машенька, это успех!

Машу зашатало. Она уже ничего не понимала. Ей казалось, что сцена куда-то поплыла, а вместе с ней и декорации, и даже рояль…

— Я бы хотел, чтобы мы после праздников встретились с вами, если не возражаете, сделаем несколько кинопроб. Вы согласны? Я вижу, что вы устали и вам сейчас не до меня, но все же продиктуйте мне ваш номер телефона… — Он достал записную книжку.

Маша продиктовала.

И тут Могилевский совершил самый невероятный поступок — он, нежно приобняв Машу, поцеловал ее. «С наступающим вас, Машенька…» — услышала она как в тумане. И он тут же исчез. Как видение. «Ну вот, теперь у меня еще развиваются галлюцинации», — подумала Маша и, вырвавшись из темного закутка за роялем, бросилась в гущу нарядно одетой толпы. Ей надо было найти маму, Никитку…

В шесть часов ровно Маша, никому ничего не сказав, надела теплый свитер, джинсы, меховую куртку с капюшоном и поехала в театр. Ей было важно понять, привиделся ей Могилевский или нет. Она уже начала опасаться за свое здоровье.

Она знала, что теперь ее трудно будет кому-либо остановить. Неведомая сила толкала ее вперед, через служебный вход. «Я к папе», — сказала она вопросительно взглянувшей на нее поверх очков старушке за стеклянной конторкой. И дальше, по лестнице, к гримерным. Ее всю трясло, когда она остановилась перед дверью с табличкой «Ю. Могилевский».

«Если он удивится моему приходу и не узнает меня, значит, у меня «крыша поехала». Если же назовет по имени, значит, это моя судьба…»

Она постучала. «Войдите!» Она открыла дверь и увидела… Деда Мороза. Он заканчивал гримироваться и, обернувшись на звук, замер с губкой, блестящей от красной помады, в руках. Маша мгновенно как бы сфотографировала его столик, заставленный коробками с гримом, красную бархатную шапку, белые кудри и бороду с усами, роскошный, расшитый серебряными нитками халат или шубу…

— Извините, — сказала она и, пятясь, вернулась в коридор. А оттуда уже быстро, ничего не видя и не чувствуя, бросилась к выходу.