Лёшка - Голышкин Василий Семенович - Страница 26

Толя, как командир, ответил за всех:

— Ворошиловские стрелки!

Разобрали наганы, а заодно с ними и электрические фонарики — плоские, как спичечные коробки, — выключили свет и высыпали из школы на улицу. Директор Назаров, как условились, взял левый фланг, Толя — правый. Рассредоточились и, вытянувшись в цепочку, пошли к Рузе, прочесывая по дороге подворья и ограды. Скользили бесшумно, незримые во мгле ночи, и лишь взволнованное дыхание да жалобно хрустнувшая под ногой веточка выдавали соседу соседа. Приказ: увидев сигнальщика, задержать, будет уходить — стрелять. Вначале — в воздух, потом… О том, что будет потом, если сигнальщик не остановится, думать не хотелось. Не так-то просто выстрелить в человека, даже если человек — враг!

В небе загудело. Самолет! Замерли, остановившись, и стали оглядываться, поводя головами, как совы.

Толя, как все, стоял и слушал ночь. Самолет, стонавший вверху, вдруг на мгновение потерял звук, и в наступившей немоте Толя явственно услышал чье-то дыхание. Кто-нибудь из своих? Но все свои шли  с л е в а  от него. А тот, кого Толя услышал, дышал  с п р а в а. Чужой? При мысли об этом у Толи мурашки забегали по спине. Но чувство опасности тут же уступило место чувству сомнения: почему обязательно чужой? Мог из своих кто-нибудь перепутать место в цепи. Ночь вон какая непроглядная… Зашел справа, и…

И вдруг, чуть не под носом у Толи в небо выстрелил луч. Действовать по инструкции: «Стой! Стрелять буду!..» Где там… Инструкция вдруг куда-то провалилась, не оставив и следа в памяти, и Толя кошкой, растопырив руки-лапы, кинулся на сигнальщика… Тот, не ожидавший нападения, оцепенел на миг в Толиных руках, но тут же вобрал голову в себя и послал ее навстречу нападающему. Толчок пришелся в подбородок. Толя ахнул и отлетел в сторону. Но тут же вскочил и раз, и два ударил из нагана. Больше со злости, чем прицельно. Темнота и прибрежные кусты надежно укрыли сигнальщика.

Набежали свои: в кого стрелял, где он? Толя только рукою махнул.

— Там! — и кивнул на сабельку Рузы, тускло светившуюся из-за кустов.

Разбежались по берегу и — в одной руке фонарик, в другой — наган, пядь за пядью стали ощупывать кусты. Сигнальщик чудился за каждым кустом, и то там, то тут слышалось: «Стой! Стрелять буду…»

Директор Назаров понял: не поймать, и, посвистев, созвал истребителей. Приказ: разойтись парами по постам — указал, кому куда, — и всю ночь не смыкать глаз. Днем спать, а ночью дежурить. Он, директор Назаров, тоже переходит на ночной образ жизни. Ночью будет ходить от поста к посту, а днем, если удастся, — спать. Но спать вряд ли удастся: в школе в связи с эвакуацией дел невпроворот, так что, если случится нужда, они, «истребители», всегда найдут своего директора и командира в родной школе.

Распустил ребят и ушел, беря в гору. Вышел к домам, ориентируясь по силуэтам крыш, и остановился передохнуть. Тут его и нагнали двое из истребителей, Толя и Володя.

— Вот, — сказал Толя и протянул директору Назарову что-то незримое.

Володя посветил, и директор Назаров узнал Толин берет — синий, с красной звездой.

— Спасибо, — сказал он, — меня пока устраивает мой головной убор. А свой ты для себя побереги.

— Это не мой, — сказал Толя. — Похожий, как у меня, но не мой. Это сигнальщика. Я у него с головы содрал. Падал и содрал, когда он ударил.

— Сигнальщик? Странно… — директор Назаров покашлял в кулак. — Но если мне не изменяет память, в таких беретах у нас щеголяли двое, ты и…

— Меев! — взорвался Володя. — Я ему ору: Меев, а он не верит…

— И я не верю, — оборвал директор Назаров и посветил Толе в глаза. — Но вот факт… — И перевел огонь на берет, который взял у Толи.

— Меев — сигнальщик? Да вы что!.. — взорвался Толя. — Тот у этого мог… — и не договорил, утопив слова в гневе.

— Мог… — согласился директор Назаров, угадав, чем хотел закончить Толя. — Мог и похитить. Однако проверить надо. Война! Тыловой враг всегда опаснее фронтового. Утром оба ко мне в школу, а от меня — к Мееву. Пусть скажет, где посеял берет. А что из него выросло, мы и сами знаем.

На этот раз они не долго стучали. Им открыли сразу, и Елизавета Ивановна с кулаками набросилась на директора Назарова.

— Вы знали… Вы все знали, — подавляя рыдания, говорила она, — а мне, матери, ни слова…

Слушали, опешив: что знали? О ком?

— Мы к Паше, — мягко сказал директор. — Где он?

— Паша! Мой Паша!! А вы как будто не знаете!!! — От гнева лицо ее налилось помидорной спелостью, и она развернула перед ними, как плакат, тетрадный лист.

«П». Не полностью «Павел», а просто «П». Это было первой странностью из двух, запомнившихся Толе. Другую странность выдало зеркало, висевшее в коридоре. Толя просто растерялся, глянув в него при выходе и увидев в нем лицо Елизаветы Ивановны. Только что, глядя им в глаза, Елизавета Ивановна плакала. А сейчас, провожая их и глядя им в спины, — о предателе-зеркале она не подумала — Елизавета Ивановна злорадно усмехалась, и глаза у нее были  с у х и е.

Странная подпись сына… Странная усмешка матери… Он так и не нашел объяснения этим странностям, а вскоре и думать о них забыл. Да и некогда было. Ночью вместе с другими он охотился за вражескими парашютистами и диверсантами, а днем помогал эвакуации, пока не вышел приказ — бросить все и уходить в лес!

18 октября 1941 года в Осташево ворвались немцы.

Толя Шумов, лесной человек, шел в Осташево. Немцы в Осташеве уже с месяц, а он еще ни разу не был в родном городе. И не оттого, что возможности не было: от леса, где скрывался Толя, до Осташева, где когда-то жил, не дальний путь. Но он ведь не сам себе командир: куда захочет, туда и пойдет. Пойдет только туда, куда пошлет его, партизанского разведчика, партизанский командир Назаров. И вот случилось, послал в Осташево… За свою короткую лесную жизнь Толя успел многое. Шастал с бывшими «истребителями» Володей Колядовым и Витей Вишняковым из деревни в деревню и собирал данные о противнике. Колесил с друзьями по лесам и долам и собирал трофейное оружие, а заодно рвал телефонную связь между фашистскими частями. Приходилось и по почтовой части служить — разносить по деревням газеты, партизанские листовки, сводки Совинформбюро. Но то все были малые службы, как сказал командир Назаров. Большая служба была впереди, в Осташеве, где, по сведениям командира Назарова, немцы оборудовали базу с горючим для снабжения крупной воинской части гитлеровцев. Боевое задание, полученное Толей, выражалось в одном слове: «Взорвать!»

В Осташево он шел не один. Туда же, но другими путями шли Володя и Витя, получившие то же задание.

С неба на землю падал черный снег. Это было страшно и удивительно. Но Толя не удивлялся. Когда знаешь причину, страшное и странное не кажется удивительным. Под Осташевом горел лес — немцы «выжигали» партизан, — и пепел хлопьями несло на город. Снежинки, чернея от хлопьев гари, опускались на землю, занося дома, среди которых не было ни одного не побитого.

Дома-инвалиды с трудом держали строй. Война, наступая, ни один не обошла стороной. Вот и стояли, кто с клюкой-подпоркой, кто без глаза-окна, кто без головы-крыши.

Толя, войдя в город, замедлил шаг. Надо было не просто идти, а оглядываться, осматриваться, расспрашивать встречных-поперечных, стучаться в окна и, работая таким образом на «легенду», искать «потерянную мать».

Мать он, конечно, не найдет, чего ее искать? Она, как и он, партизанит в Осташевских лесах, зато все высмотрит, выспросит и, чем черт не шутит, нападет на след базы горючего…

«Бегут, бегут, незнамо куда бегут», — скажет он какому-нибудь встречному-поперечному, негодуя на машины, мешающие ходьбе. «За горючим бегут на базу», — проговорится встречный-поперечный. «А, возле автобусной станции», — «догадается» Толя. «Держи карман», — усмехнется всезнайка встречный-поперечный и назовет настоящий адрес. Ну, а Толе это и нужно! Найдет в условном месте Володю и Витю и — на базу — разведывать подходы.