Все мы не красавцы - Попов Валерий Георгиевич - Страница 24

Стрелка ходила, шум, понятно, не был всегда одним и тем же. Но даже в самых максимальных отклонениях стрелка лишь едва касалась красного сектора на шкале, то есть шум не превышал допустимых норм, лишь иногда…

Я взял со стола элегантный спектрометр и, переключая со шкалы на шкалу, искал шумовые пики, их частоту.

В общем-то, как я установил, спектр нашего шума не был особенно неприятным.

Я говорил с самыми разными людьми, и никто из них, к моему удивлению, не понял моих жалоб на шум.

— Какой шум? Нормально! — отвечали они.

Постепенно я пришёл к выводу, что люди за годы работы в шуме немножечко тут оглохли. Либо у меня вообще повышенная возбудимость.

«Ну что ж, — думал я, — и я привыкну, то есть слегка оглохну, и тоже буду спокойно переносить шум, почти не слыша его. Но я ведь не буду слышать не только шума, а и многого ещё, что слышу, чувствую сейчас!» Часто бывая в цеху, я вскоре уже понимал, что шумит-то в основном пресс, вырубающий из тонких тёмно-радужных листов пермаллоя те самые мембранки, что ставились в наши микрофоны.

Казалось бы, тут ничего нельзя было поделать — нельзя вырубать мембранки бесшумно.

Но пульт управления прессом располагался чуть в отдалении от него, и оператор подходил к прессу лишь раз в полчаса, а всё остальное время можно было не подходить.

Я взял с собой механика, мы всё обмерили и сделали из прозрачного желтоватого, маслянистого оргстекла такой прозрачный домик, дворец для пресса.

Всё прекрасно было видно через толстое желтоватое оргстекло, а сбоку была плотная дверь, и оператор, открыв её, когда надо, входил внутрь.

А в цеху стало тихо.

Лёгкость этой победы пьянила и как-то тревожила меня. Мы с детства приучены, что всего нужно добиваться упорным трудом, а тут совершенно этого не было.

«Наверно, — думал я, — наверно, я где-то ошибся, не может быть, чтобы было так легко». Но постепенно я поверил в свою победу, в свою правоту и запомнил собственное правило: «Чем легче, тем лучше».

Первое время меня поражала, давила мне на уши тишина. Не только не было прежнего шума пресса, сами рабочие теперь как-то изумлённо молчали. Раньше они привыкли кричать друг другу, перекрывая шум, теперь это выглядело смешно, а разговаривать нормально они ещё не привыкли.

Щёлкая по кафелю, я проходил к какому-нибудь станку, протягивал рабочему нарисованный карандашом на жёлтой миллиметровке эскиз. Рабочий смотрел, кивал, клал эскиз под железную лампу возле станка, а я, повернувшись, шёл обратно, в тишине.

Наверно, месяца два все привыкали к тишине и потом оценили её.

Наш главный механик, встретив меня в коридоре, сказал:

— А ты молодец! А то тут тоже до тебя был один такой… Тоже, видите ли, шум ему мешал. Так он по-другому немножко сделал: сам постепенно оглох.