Сталин. Наваждение России - Млечин Леонид Михайлович - Страница 9

Я говорю:

– Почему меня не вызвали? Я рассчитывал, что я на ней буду.

Они говорят:

– Слушай, там раскрыты такие дела, что решили тебя не волновать.

Вызвали Ванникова, который был заместителем у Михаила и показывал на него, других, и устроили очную ставку. Ну, эти показывают одно, а Михаил был горячий человек, чуть не с кулаками на них. Кричал: “Сволочи, мерзавцы, вы врете” и так далее. Вывели арестованных, а Михаилу говорят:

– Ты иди, пожалуйста, в приемную, посиди, мы тебя вызовем еще раз. А мы тут обсудим.

Только начали обсуждать, к ним вбегают из приемной и говорят, что Михаил Каганович застрелился. Он действительно вышел, одни говорят – в уборную, другие говорят – в коридор. У него при себе был револьвер – и застрелился. Он человек был горячий, темпераментный. И, кроме того, он человек был решительный и решил: в следственную тюрьму не пойдет. И лучше умереть, чем идти в следственную тюрьму».

После смерти Сталина, 6 мая 1953 года, Берия направил главе правительства Георгию Максимилиановичу Маленкову записку:

«Министерством внутренних дел Союза ССР произведена проверка архивных материалов по обвинению тов. Кагановича Михаила Моисеевича в принадлежности к право-троцкистской организации.

В результате проверки установлено, что эти материалы являются клеветническими, добытыми в бывшем НКВД в результате применения в следственной работе извращенных методов, а тов. М. Каганович, будучи оклеветан, покончил с собой. На этом основании МВД СССР вынесено заключение о реабилитации тов. М. Кагановича».

Лазаря Моисеевича, разумеется, спрашивали: почему же не спас брата?

– Это обывательская, мещанская постановка вопроса, – ответил Каганович. – А если бы у меня были с ним политические разногласия? То есть если бы он пошел против партии, то почему я должен был его спасать? И должен ли брат брата спасать только потому, что он брат? Это чисто мещанская, непартийная, небольшевистская постановка вопроса. Я защищал его перед членами политбюро, перед Сталиным, потому что я знал – он честный человек, что он за партию, за ЦК. Михаил поторопился, взял и застрелился. Надо было иметь выдержку…

Выдержки Лазарю Моисеевичу хватало. И преследования брата, доведение его до самоубийства нисколько не тревожили. Но позиции Кагановича в партийном аппарате были подорваны…

Кстати говоря, упомянутый Лазарем Кагановичем Борис Львович Ванников, ставший наркомом вооружения, сам был арестован

9 июня 1941 года. Накануне войны! Арест наркома санкционировал Сталин. Но когда в первые же дни войны армия осталась без боеприпасов, Сталин вспомнил о Ванникове. Арестант, сидевший в одиночке, получил указание изложить в письменном виде, что нужно сделать для развертывания производства вооружений в условиях военного времени. Бывший нарком за несколько дней прямо в камере составил записку.

14 августа 1941 года Бориса Львовича извлекли из камеры внутренней тюрьмы НКВД и привезли прямо к Сталину. На столе вождя лежала записка Ванникова, некоторые фразы были подчеркнуты красным карандашом.

– Ваша записка – прекрасный документ для работы наркомата вооружения, – сказал Сталин. – Вы во многом были правы. Мы ошиблись…

На предложение вернуться в наркомат Борис Ванников неуверенно ответил:

– А будут ли со мной товарищи работать? Ведь я в тюрьме сидел.

Сталин махнул рукой:

– Пустое. Я тоже сидел в тюрьме.

Получалось, что это не Сталин ни за что ни про что засадил Ванникова в тюрьму, а неизвестные враги… Такая у Сталина была иезуитская манера разговаривать. А нарком Ванников (он сыграет важную роль в создании атомного оружия) знал, что в любую минуту может вернуться в камеру на Лубянке.

Кулаки и середняки

Коллективизация и индустриализация считаются важнейшими достижениями советской власти и, разумеется, Сталина.

А ведь именно из-за того, что тогда, в конце двадцатых годов, был выбран неверный курс, мы все это столетие кого-то догоняли. Сначала догоняли Соединенные Штаты, потом стали догонять Португалию… Когда восхищаются коллективизацией и ускоренной индустриализацией, будто бы принесшими стране успех, как-то из виду упускается, что наша страна родилась не в 1917 году. Советская власть урезала историю так, что получилось, будто не было до революции России, крупной европейской державы, будто она не имела собственной развивавшейся промышленности. Сталинская историография, подчиненная одной цели – возвеличиванию вождя, изобразила дело так, будто российская промышленность не была восстановлена в годы НЭПа после Гражданской войны – и самым успешным образом.

«Россия накануне Первой мировой войны была одной из основных экономических держав, – пишет известный американский ученый Пол Грегори, изучающий экономическую историю нашей страны. – Она стояла на четвертом месте среди пяти крупнейших промышленно развитых стран. Российская империя выпускала почти такой же объем промышленной продукции, как и Австро-Венгрия, и была крупнейшим производителем сельскохозяйственных товаров в Европе».

По мнению Пола Грегори, темпы экономических и социальных перемен в дореволюционной России были сравнимы с европейскими, хотя отставали от американских. Рост национального дохода – как в Германии и Швеции. По показателям роста совокупного продукта на душу населения и на одного работника экономический рост в России тоже соответствовал мировому уровню.

Особенно успешно развивалось сельское хозяйство – можно было говорить о настоящем буме. Россия экспортировала зерно, доходы крестьян росли. Россия была, говоря современным языком, страной неограниченных экономических возможностей. Природные богатства, растущее население стимулировали значительный приток иностранных инвестиций, вложенные деньги окупались с большей прибылью.

«Россия достигла одного из самых высоких уровней накопления капитала, образовавшегося в результате сочетания высокого уровня чистых национальных сбережений и относительно большого притока иностранного капитала, – отмечает Пол Грегори. – Россия начала индустриализацию с удивительно высоким уровнем внутренних сбережений. Дореволюционная Россия, в отличие от советского руководства в тридцатые годы, не была вынуждена принимать радикальную программу формирования капитала с целью за несколько лет “догнать” Запад. Царской России это было не нужно».

Опыт рыночной экономики дореволюционной России можно считать более чем успешным. Сегодняшние расчеты ученых, иностранных и российских, показывают: если бы не было принято ошибочное решение об ускоренной индустриализации, если бы в конце двадцатых годов пошли по пути развития рыночной экономики, наша страна была бы сегодня процветающим государством.

Дореволюционный опыт Российской империи позволяет оценить возможности альтернативного курса развития страны.

«Российское сельское хозяйство, – отмечают экономисты, – росло так же быстро, как и в общем в Европе. А в целом показатели роста выпуска продукции в стране превышали аналогичные европейские. Если мы даже очень осторожно экстраполируем показатели этого роста в гипотетическое будущее, то увидим, что Россию отделяло всего лишь несколько десятилетий от превращения в процветающую во всех отношениях экономику… Любой из сценариев рисует

Россию как одну из самых развитых национальных экономик… Все долгосрочные цели развития России могли быть достигнуты на путях функционирования стабильной рыночной экономики».

Массовая коллективизация и ускоренная индустриализация – это полный разрыв с тем курсом, которым шла Россия, отказ от рекомендаций экономической науки. И самое страшное – они строились на крови крестьянина, на уничтожении деревни. Главная причина этих губительных решений – в Москве у власти находилась кучка абсолютно невежественных в экономическом смысле авантюристов.

В 1917 году большевики обещали продемонстрировать всему миру невиданные успехи социализма. Они сразу взяли курс на плановую, точнее – командно-административную экономику без частной собственности. Карл Маркс писал о необходимости заменить рынок планом, но нигде не объяснил, как это должно произойти. Большевики импровизировали в соответствии со своими интеллектуальными возможностями. Военный коммунизм и национализация привели к полному развалу экономики. В 1920 году промышленное производство сократилось до пятой части довоенного уровня.