Пять Колодезей - Азбукин Борис Павлович - Страница 10

По установившейся традиции, каждый, кто нуждался, мог взять себе из улова килограмм-два бычков. Степа тоже не раз уже пользовался щедростью широкой рыбацкой натуры. Он бы и сейчас не прочь был всласть покопаться в мотне волокуши и отобрать себе десяток иглоносых саргапов или молоденьких камбал, да времени не было. Подхватив с земли корзину, в которой лежали сетка, петли и стеклянная баночка с соленой тюлькой, он быстро зашагал дальше.

Вот наконец место, лучше которого не найти. Выброшенную рыбу ветерок и течение обязательно пригонят сюда, а за нею прилетят и чайки. Тут же рядом лежала опрокинутая вверх дном дырявая рыбацкая байда — великолепный наблюдательный пункт. За нею, прямо от берега, начиналась солончаковая степь, поросшая полынью, кермеком, розоватой солянкой. На ней было колхозное пастбище — толока. Но сейчас поблизости не видно ни пастухов, ни скотины; лишь вдали, за километр, рассыпалось по траве красноватыми и черными пятнами колхозное стадо.

Степа достал из корзины петли из тончайших медных волосков, которые он вытащил из старого шнура электрического утюга, и невольно залюбовался ими. Неделю назад, когда он последний раз ловил с Митей, таких петель у них не было. Все Митины петли были сделаны из обыкновенной серой рыбацкой нитки. А мартын, он осторожный: заметит нитку — в петлю не полезет. Заменить нитку почти невидимым медным волоском Степа додумался сам, и теперь ему не терпелось пустить в ход свое изобретение.

Отступив немного от края волны, Степа воткнул в песок две соломинки. Затем протянул волосок петли по одной соломинке снизу вверх, перебросил ее перекладинкой на другую и по ней спустил к земле. Нижнюю же часть петли между соломинками и конец, на котором привязан камень, он, как учил его Митя, засыпал мокрым песком и пришлепнул ладонью.

Рядом с первой Степа поставил вторую петлю и отбежал на несколько шагов. Золотистые петли и соломинки словно растаяли на желтом песке. Сегодня он перехитрит мартынов! Довольный, Степа вернулся, чтобы положить для приманки тюльку. Но где ее класть? Перед петлей возле самой воды или со стороны берега? В этом одна из тайн удачной охоты. Степа положил ее со стороны моря и напоследок бросил еще горсть тюльки в воду.

Покончив со всеми приготовлениями, он взял корзину и поспешил скрыться под байдой. Дырявый борт ее, обращенный к морю, плотно зарылся в песок, другой борт, со стороны степи, был приподнят. Поэтому пролезть под лодку не составляло труда, и даже можно было, свободно сидеть не пригибаясь. В нескольких местах солнечные лучи проникали через дыры и щели и огненными мечами вонзались в прохладный песок. От байды пахло смолой и крепко въевшимися в дерево солеными запахами моря и рыбы.

Через большую дыру в борту Степа поглядывал на темно-зеленые волны, устилавшие песок серебряной пряжей пены, прислушивался к беспокойному крику чаек и нетерпеливо ждал.

Однако чайки, как назло, не хотели замечать брошенную им приманку. Они суетились поблизости от рыбаков, которые уже вытащили сеть на берег и выбрасывали из мотни рыбью молодь. Там чайки с пронзительным криком носились над самыми волнами, взмывали вверх, падали камнем вниз, хватали добычу и тут же отлетали прочь, глотая ее на лету.

Степа и раньше часто прислушивался к крику чаек и постепенно научился улавливать в их голосах самые различные оттенки. Их крик напоминал то плач ребенка, то мяуканье кошки, то хохот, то жалобный писк. Приветствие друг другу они выражали тихими, низкими воркующими голосами, удивление и неудовольствие — высокими и резкими вскриками.

Шумная и суетливая стая, за которой Степа сейчас следил, состояла преимущественно из черноголовых гуртовиков — небольших, но очень быстрых и вертких средиземноморских чаек. Среди них были и две большие чайки-хохотуньи. Распластав большие белоснежные крылья, они парили по-орлиному, описывая круги. Их не прельщала мелочь вроде хамсы и тюльки, они высматривали себе что-нибудь покрупней. Заметив выброшенного бычка, мартын-хохотун на лету касался крылом волны и взмывал вверх, держа в клюве рыбу.

Время шло. Чайки по-прежнему суетились, кричали без умолку, хохотали, и Степе порой казалось, что они издали подсмеивались над ним. Сидеть одному было скучно, и он пожалел, что нет рядом Любаши и что Пашка с утра ушел с отцом в Камышанку. Степа стал смотреть на ребятишек, которые окружили волокушу и отбирали для себя в торбочки рыбу. И вдруг увидел на берегу Любашу. «Что она делает тут? Уж не меня ли ищет?» — подумал Степа и хотел позвать ее, но в это время резкий крик чайки привлек его внимание.

Одна из птиц отделилась от стаи, пронеслась вдоль берега к байде и, радостно пискнув, закружилась над петлями. Степа замер в ожидании. Петель он не видел, но догадывался, где они, по камню, который лежал рядом с ними у самой воды, и по серебряному блеску тюлек.

Черноголовая чайка сделала несколько кругов. Потом, зайдя от берега навстречу ветру, часто-часто затрепетала крыльями и, подобно жаворонку, повисла в воздухе. Степа не спускал с нее глаз. Вдруг чайка, вскрикнув, отвесно упала и, едва коснувшись воды, тут же взлетела, держа в клюве подхваченную на волне тюльку. Степа перевел дух и проводил ее горящим взглядом.

На крик чайки слетелись другие. И теперь уже целая стайка кружилась над старой байдой, оглашая воздух веселым писком. Вот одна из них тоже повернула навстречу ветру и, часто взмахивая крыльями, остановилась в воздухе, что-то высматривая внизу.

Степа весь напрягся в ожидании. Как долго она стоит на месте и подозрительно присматривается к петле! Неужели заметила проволочку и догадалась о скрытой ловушке? Несколько секунд показались Степе бесконечными. Ну когда же, когда она наконец решится? Степа терял выдержку и терпение.

Но в этот миг он увидел, как чайка бросилась к петле. Схватив тюльку, она рванулась вверх и вдруг упала на песок и судорожно забила крыльями.

Сердце Степы чуть не выпрыгнуло из груди. Он не помнил, как выскочил из-под лодки и в несколько прыжков очутился возле птицы. «Степа! Степа!» — послышался голос. Но он даже не взглянул в ту сторону, откуда его звали.

Чайка била его крыльями по рукам, стараясь выскользнуть, но он крепко прижимал ее к груди. Он чувствовал, как вся она испуганно трепетала под его пальцами.

Это была годовалая средиземноморская чайка с нежным ярко-белым пушком на груди и брюшке, с глянцевито-черной головой и шейкой. Клюв и лапки ее были ярко-красные, словно коралловые, маховые перья — темные, а на кончиках даже черные.

Степа побежал к байде, накинул на птицу сетку и осторожно связал ей ножки. Чайка затихла, испуганно поводя вокруг широко открытыми глазами. Степа начал наново устанавливать петлю. Надо было поймать еще одну чайку или баклана и тогда уже нести их кольцевать.

Послышались шаги. Степа поднял голову и увидел Любашу.

— А я тебя ищу. Где ты все время пропадал?

— Под байдой. А ты что же убежала от Мити?

— Тетя Марфа вернулась с доктором, и я им все-все про тебя и про Митю рассказала. А доктор сказал, что Мите нужен покой и что ему обязательно надо поспать, и дал порошок, — одним духом выпалила Любаша и торжествующе посмотрела на Степу. — Вот видишь, я ж говорила, что никто не позволит ему кольцевать. Вот и вышло по-моему.

Любаша не упустила удобного случая подчеркнуть свою правоту: это чтобы Степа впредь не задавался и не думал, что может делать все, как захочет.

Степа понял — кольцевание по милости Любаши срывалось. Кольца-то у Мити. Не будить же его теперь! Он сердито покосился на девочку и буркнул:

— Ну и пусть.

— Ну и вот, — вызывающе и упрямо произнесла Любаша.

— Ну и ладно.

Обмен этими репликами ничего хорошего не предвещал и обычно служил «вступлением» к крупной ссоре. И зачем она все это сделала? Если бы он знал, что она подстроит ему такую каверзу, то ни за что не позвал бы ее ловить птиц. Степа почти с ненавистью посмотрел на Любашу.

— Небось рада, что все напортила? — вызывающе бросил он. — А еще товарищ называется!