Бизнес крокодила Гены и другие сказочные повести - Успенский Эдуард Николаевич - Страница 37

И они переходили к следующему шедевру.

— Что вы скажете об этой картине знаменитого художника Ге?

— Эта картина знаменитого художника Ге изображает разговор большого человека, может быть, даже директора интерната, с его подчиненным, может быть, учителем младших классов, — предположил Вася Углов.

— Потрясающе! — воскликнул Лука Лукич. — А что вы можете добавить к этому блестящему наблюдению? — спросил он у Булочкина.

— Что разговор происходил в красном уголке, — сказал Булочкин.

— Почему?

— Потому что скатерть красная.

— А что вы скажете? — спросил Лука Лукич Колбочкину.

— А то и скажу, что этот директор очень похож на артиста Симонова Николая, который всегда Петра Первого в кино играл.

— Уже теплее, — сказал Лука Лукич. — Потому что это и есть Петр Первый. А картина называется «Петр Первый допрашивает царевича Алексея Петровича в Петергофе».

— Я так и думал! — сказал Колобок. — Расскажите об этой картине поподробнее.

И Лука Лукич завел рассказ на полночи о Петре Первом, о его неудачном сыне, об их конфликте, о побеге царевича за рубеж. И тут наступило утро, и Лука Лукич прекратил дозволенные речи. Третья ночь преступника Углова заканчивалась.

Прошел день. Наступила четвертая ночь. В эту ночь внимание Луки Лукича было остановлено на трех картинах. Первая из них — картина художника Максимова «Все в прошлом». Он сказал:

— Прошу высказываться.

Первым, как всегда, стал высказываться Вася Углов:

— В картине художника Максимова, которую мы видим перед собой, в ярких фиолетово-розовых тонах пропет гимн пожилому возрасту в доме престарелых в светло-весеннее время. На переднем плане — передний план, который изображает женщину в переднике. Это бывшая передовичка чулочной фабрики.

Потому что она никак не может остановиться и до сих пор вяжет чулок.

— Чудесно! Нечего сказать! — воскликнул Лука Лукич. — А что вы добавите? — спросил он у Булочкина.

— Что проживающие в доме недовольны. У них плохое настроение.

— Это почему еще?

— Потому что на втором плане у них клуб на ремонте. Кино не показывают. Они скучают.

— Ишь ты, скучают! — сказала Колбочкина. — А может быть, у них телевизор цветной все показывает. А может быть, у них массовик-затейник из молодых да ранний. А может быть, им художественную самодеятельность показывают, этим двум бабушкам.

— Нет, — сказал Колобок. — Это не дом престарелых. Это старинная картина про помещиков. Тогда престарелых не было.

— Шеф, — спросил Булочкин. — А как вы расследовали, что эта картина про помещиков?

— Дом старинной архитектуры, стиля деревенского барокко. Медный самовар с серебряным кофейником, дулевский фарфор на столе.

— Почему вы видите только детали, а не видите картины в целом? Почему вы не видите настроения? — закричал Лука Лукич. — Ведь это картина не о кофейниках и самоварах. Это картина о прожитой жизни. О былом богатстве и беспечности, о жизни в окружении крепостных слуг и мастеров. Мы видим пожилую аристократку в чепце и длинном платье с интеллигентным и строгим лицом. А рядом с ней другую старую женщину в несколько уродливой позе. Одна из них погружена в мысли, а другая погружена в работу. А жизнь в лице зеленой травы и сиреневой сирени продолжает жить и бить ключом. Здесь налицо трагедия, а вы говорите «дом престарелых, клуб на ремонте»!

Вторая картина была «Неизвестная» художника Крамского. Об этой картине никто особенно не высказывался. Все просто смотрели на нее, выпучив глаза.

— Вот это здорово! — сказал Булочкин. — Я бы тоже хотел быть художником!

— Это зачем? — удивилась Колбочкина.

— Я бы нарисовал нашего шефа тоже в такой же коляске, в такой шубе и с таким же выражением лица. «Мол, преступники, я вас всех насквозь вижу!»

— А я эту девушку видел в «Огоньке», — сказал Вася Углов. — Я еще тогда в «Огонек» письмо написал: давайте переписываться, меня зовут Вася.

— Ну и что? — спросил Колобок.

— Не ответила.

— Эта картина — буквально жемчужина Третьяковской галереи, — сказал Лука Лукич. — Многие люди едут сюда к нам из-за рубежа, чтобы посмотреть на нее. Одна эта картина сделала художника Крамского знаменитым. А ведь он написал много других шедевров. Но пора идти дальше.

Лука Лукич с трудом оторвал ночную экскурсию от «Неизвестной» и перешел к картине художника Серова «Девочка с персиками».

— Смотрите. Трудно назвать в русской и мировой живописи другое произведение, которое вызывало бы такие светлые, радостные чувства. Смуглолицая девочка-подросток с живыми глазами. За окном весенние тона. Чистый цвет, нежные переливы розовой кофточки. Все это создает образ светлой юности. А эта девочка… Вы знаете, чья она дочь?

— Мне кажется, это дочь большого начальника.

— Почему?

Вася Углов подошел к картине и указал на персики:

— Вот почему. Не догадываетесь?

— Ни капельки! — ответил Лука Лукич.

— За окном весенние тона, а здесь персики. Ведь не сезон.

— При чем тут персики?

— А при том, что их доставили в несезон самолетом, значит, девочка — дочь большого начальника. Может быть, директора овощного магазина, а может быть, даже овощной базы.

— Нет, эта публика загонит меня в гроб! Это же дочка Саввы Мамонтова — известного русского любителя искусств. Он стольким художникам помог, столько талантов вывел в люди, сколько ни одному начальнику овощной базы и не снилось.

Он бы еще долго рассказывал об этой картине и о меценате Савве Мамонтове, но тут наступило утро, и он прекратил дозволенные речи.

Так продолжалось пять дней… десять… пятнадцать. Дело близилось к финалу. Больше картин в галерее не оставалось. И тут случилось ЧП.

Однажды вечером, как всегда после дневной работы, Колобок, Булочкин и Колбочкина, которых уже несколько пошатывало от большого количества искусства, проникшего в их головы, подошли к Третьяковской галерее.

— Караул! — встретил их Лука Лукич. — Преступник пропал. И картину унес.

— Не может быть! — ахнул Колобок. — Ведь он почти перековался.

— Почти не считается. Значит мы его не доковали. А вот он нас докует. Все, нам больше его не видать.

— Как не видать! — вскричал Колобок. — Да мы его в два дня отыщем. Да у нас же фотография есть 6 на 9. Не зря же мы его снимали на месте преступления.

— Конечно, не зря! — вскричал Булочкин. Он сразу вспомнил, как он вместе с ребятами держал шар земной. И тут же решил проверить при случае — не упал ли он.

— Колбочкина! — скомандовал Колобок. — Немедленно в лабораторию. Немедленно проявить пленку и напечатать сто фотографий. Булочкин, — продолжал он. — Приготовить текст: «Сбежал не очень опасный преступник, похитивший картину…» Как она называется?

— «Стакан с тремя розами», художник Чижиков-младший.

— «…Просим его задержать и вернуть в Третьяковскую галерею вместе с картиной».

— Будет сделано, шеф! — в один голос сказали Колбочкина и Булочкин.

— А я пока пойду по следу, — сказал Колобок. — Встречаемся здесь через три часа.

Три часа пролетели как три минуты. Колбочкина проявила пленки и напечатала фотографии. Булочкин напечатал на старинной машинке Колобка текст, и они развесили фотографии во всех прилегающих к Третьяковской галерее местах. И скоро вся группа подтянулась ко входу в галерею.

Там были: милиционер Спицын, ночной дежурный Сковородкин, Булочкин, Колобок, Колбочкина.

— Я обзвонил все комиссионные магазины, чтобы картину не продали, — сказал Колобок, — и все таможни, чтобы картину не вывезли за рубеж.

— Может быть, начнем бить большую всесоюзную тревогу! — предложил милиционер Спицын.

— Подождем! — возразил Колобок. — Незачем беспокоить всю страну. Справимся собственными силами.

— Смотрите! — вдруг вскричала Колбочкина. — Идет.

Все посмотрели в ту сторону, куда она показала, и в самом начале Лаврушинского переулка увидели Васю Углова с двумя свертками.