Кремлевский визит Фюрера - Кремлев Сергей - Страница 14

А потом «кинули» «Макса», как последнего местечкового болвана… Они-то своей цели добились— СССР выступил с такими публичными заявлениями, которые обеспечивали русским сохранение враждебности к ним Берлина.

Конечно, такая линия была линией самого Литвинова. Но есть же и пределы возможного! Как теперь будет выглядеть старый партийный волк «Папаша» в глазах Сталина, да и вообще всего Политбюро? Да и вообще — в глазах любого умного человека?

Итак, Литвинов был холоден.

Сидс же, не объясняя цели визита, спросил у Макса, что он думает о вчерашнем заявлении Чемберлена.

Если бы в официальных беседах дипломатов находилось место злому юмору, то наиболее удачным ответом на вопрос англичанина был бы: «Это первоапрельская шутка». Но этикет есть этикет… И нарком просто промолчал.

Сидс не смутился и ответил себе сам:

— Мы полагаем, что вы должны его приветствовать, как проявление новой английской политики по пути коллективной безопасности. И мы ожидаем, что вы выразите свое понимание такого шага.

Сказанное было откровенной наглостью, и Литвинов, не реагируя прямо, едко вопросил:

— А как же понимать то, что Англия, обратившись к нам по своей инициативе с предложением о совместной декларации, после нашего согласия не обнаружила в дальнейшем никакой официальной заинтересованности?

Сидс — ни к селу, ни к городу — сослался на какие-то разговоры Галифакса и Кадогана (постоянного заместителя министра иностранных дел, то есть фактически— «рабочего» шефа Форин Офис) с нашим полпредом Майским…

Затем последовала вялая перепалка, в конце которой Сидс с деланной (ибо иной она и быть не могла) обидой промямлил:

— Ну да! Шаги Англии всегда находят где-либо своих критиков… Что бы Англия ни делала, всегда кто-либо недоволен. И мне, господин Литвинов, очень неприятно встретить с вашей стороны такое холодное отношение к заявлению…

И даже англофилу Литвинову не оставалось ничего, кроме как молча пожать плечами и от продолжения разговора уклониться.

УВЫ, на этом полоса англо-французских провокаций по отношению к России и Германии в 1939 году не закончилась. Советский Союз провоцировали — и успешно, ибо наркомом был все еще Литвинов — в апреле.

Провоцировали и в мае…

И в июне, когда начались англо-советские переговоры…

Лондон с Парижем в пристяжных раз за разом настаивали, чтобы СССР взял на себя публичные обязательства воевать за Польшу и Румынию, если на них нападет Германия. Однако и слышать не хотели о помощи СССР, если нападут на него, если речь шла о России… Принцип взаимности обязательств — основа любого прочного союза: хоть брачного, хоть политического, они не признавали…

Были, правда, в позиции Лондона и Парижа и различия. Как никак, Париж — в отличие от Лондона — британский канал Ла-Манш от Берлина не отделял. И поэтому новые предложения англичан и французов, полученные Москвой в середине апреля, выглядели очень по-разному.

Министр иностранных дел Боннэ сообщал нам о готовности обменяться письмами, обязывающими стороны к взаимной поддержке, если одна из них будет втянута в войну с Германией в результате оказания помощи Польше или Румынии.

Лондон же вновь напирал на необходимость принятия Советским Союзом односторонних обязательств по помощи «своим европейским соседям»…

Н-да…

А дальше было вот что…

17 апреля Литвинов вызвал к себе Сидса прямо из театра.

Переступив порог наркомовского кабинета, посол недовольно проворчал:

— Вы не дали мне даже досмотреть пьесу…

— Отвечу вам словами вашего же начальства: «Момент — очень опасный, и действовать надо быстро». Именно это поза-позавчера Галифакс заявил в Лондоне Майскому. И он просил, чтобы ответ из Москвы на его предложения был получен не позднее семнадцатого… Сегодня как раз семнадцатое, и вот наш ответ.

С этими словами Литвинов подал Сидсу бумагу, а наркоматовский переводчик ее тут же зачитал. Это были ответные предложения СССР.

Сидс по мере слушания оживлялся, а выслушав, сказал:

— Это предложение очень интересно, и я немедленно передам его в Лондон. Однако я оставил в театре жену и хотел бы поскорее туда возвратиться…

Поэтому дальнейший разговор был недолгим.

Коротким, но конкретным и емким был и советский ответ, и там все было привязано к взаимным обязательствам. Что Лондону не подходило.

В нашем ответе прямо упоминалась как возможная и подлежащая совместному отпору агрессия Германии против Польши. И это было сделано совершенно зря…

Впрочем, Лондон не устроило даже это…

Да, 17 апреля Москва «подставилась» англичанам в очередной раз, и они сразу же подсунули нам новые контрпредложения.

А 5 мая наркомом иностранных дел стал Молотов. И уже 14 мая он принял все того же Сидса и вручил ему памятную записку для передачи в Лондон.

В записке говорилось:

«Советское правительство внимательно рассмотрело последние предложения великобританского правительства, врученные Советскому правительству 8 мая (и подготовленные бриттами еще в расчете на НКИД Литвинова. —С. К.), и пришло к заключению, что они не могут послужить основой для организации фронта сопротивления миролюбивых государств против дальнейшего развертывания агрессии в Европе.

Мотивы такого заключения:

1. Английские предложения не содержат в себе принципа взаимности в отношении СССР и ставят его в неравное положение, так как они не предусматривают обязательства Англии и Франции по гарантированию СССР в случае прямого нападения на него…»

Назвать англофранцузов «миролюбивыми» можно было только с иронией, но как раз ирония — глубоко скрытая, в сочетании с подлинным самоуважением — и чувствовалась в тексте памятной записки, стиль которой выдавал как минимум редактирование, если не авторство Сталина.

Москва без экивоков предлагала Лондону «действительный барьер» против агрессии: 1) заключение англо-франко-советского пакта взаимопомощи; 2) гарантирование трех держав для стран Центральной и Восточной Европы, включая Латвию, Эстонию и Финляндию; 3) заключение конкретного трехстороннего соглашения о формах и размерах помощи, без чего, как говорилось в конце записки, «пакты взаимопомощи рискуют повиснуть в воздухе, как это показал опыт с Чехословакией»…

ИТАК, в европейскую политику наконец-то пришел Сталин. И сразу же оказался тут на нужном месте и в нужное время.

Однако Сталин не оборвал литвиновскую линию резко, а уже в июне 39-го года пошел на политические переговоры с Лондоном.

Почему было решено поступить так? И стоило ли поступать так?

Что ж, у автора есть лишь один ответ на эти вопросы — да!

К началу мая 39-го года Сталин уже, безусловно, понял, что с англофранцузами не то что каши, но даже английского чая не сваришь…

Так с кем ее надо было «варить»? Ясно — с Германией! Но быстрый, безудержный поворот к Германии был чреват потерей лица, престижа, преимуществ и вообще внешнеполитического авторитета. Что же это за великая и могучая держава, которая шарахается от «миролюбивых» государств сразу к государству-«агрессору»!

Тут надо было провести свою линию уверенно и самобытно. Что Сталин и проделал, да так, что его тогда не то что большинство современников, но и большинство историков реальной истории просто не поняло. Кто-то о «просчетах» (или, наоборот, о «коварстве») вождя СССР разглагольствовал всерьез— не от большого ума… Кто-то всего лишь подло пытался его очернить…

Но не было-то ни просчетов, ни коварства. Был уникальный в мировой дипломатической истории — уникальный по точности и расчету времени — успех!

И похоже, что Сталин начал его готовить примерно за год до основных событий.

В первое время после прихода нацистов к власти полпредом в Германии был Лев Хинчук. Затем его в 1934 году сменил Яков Суриц — тоже еврей, у немцев, правда, особой аллергии не вызывавший (как и Хинчук) по причине ума и такта.

В 37-м году Сурица переводят в Париж, а в Берлине до весны 38-го года обязанности временного поверенного в делах исполняет советник Георгий Астахов — ему этим придется периодически заниматься еще не раз.