Суета - Крелин Юлий Зусманович - Страница 14

Галя встала и прошла на кухню вслед за Мартой. Тотчас там завязалась беседа, впрочем, не беседа — из комнаты было видно, что говорила одна Марта. Она радовалась Левиным друзьям, до этого в доме не бывавшим. Это укрепляло ее позиции, подтверждало необходимость ее постоянной помощи Льву. Галя, напротив, чувствовала сейчас некую свою эфемерность, мотыльковость, случайность в жизни Алексея. За все совместные годы они так и не зарегистрировали свой брак, не имели постоянного общего жилья, а сейчас и вовсе все трагически развернулось, все стало возможным, страшным, все дороги затянуло непроницаемым туманом, в котором столкнуться можно с чем угодно; все стало сомнительным: и та ушедшая жизнь, и эта новая, которая до сегодняшнего дня казалась легкой, красивой, понарошечной. Высокая, стройная Галя двигалась медленно, говорила тихо, совсем неслышно, она явно проигрывала рядом с беспрерывно тараторившей, небольшого роста, неброской Мартой, всем обликом показывавшей, сколь прочно она стоит на земле.

«Все непрочно, — промелькнуло в голове Алексея. — И неказистость Марты — лишь видимость прочности и надежности».

Наконец Алексей рассказал, с чем пришел. — Ну, и в чем проблема? Пожалуйста. Не завидую я этому парню. — Лев улыбнулся той улыбкой, которую многие почему-то расценивают как циничную, хотя прежде всего она говорит о смущении от того, что к тебе вынуждены обратиться за помощью действительно серьезной.

Но Алексей и сам хирург — он знал цену и характер этих улыбок, этой непростой мимики. Он знал, как подчас превратно толкуются любые полусомнения в устах чуть задумавшегося врача, от которого ждут лишь четких «да» или «нет», потому что не желают в медицине видеть искусство, бояться этого искусства, надеясь все же, что врачевание — наука на уровне «дважды два четыре». Так всюду, наверное. Лишь чуть затронь каким-нибудь размышлением давно утвержденный догмат, как тотчас всхлип: «Он против». Скажи, например, что вред курения еще ждет своего строгого научного обоснования, которое пока подменяется не очень убедительными рассуждениями и весьма разноречивыми статистическими изысканиями; хотя конечно же не может быть безвредным дыхание дымом и возгоняющейся смолой. Но слышат только первую часть фразы: «Еще никто не доказал вред курения…» Усваивают лишь интонацию сомнения, которая взрывается в голове собеседника и вырастает в возмущенный всхлип о том, что сей врач — пижон и не верит во вред курения. И следом наступательное обвинение: «Он считает курение полезным». А стоит добавить, что вряд ли курение может принести ощутимый вред горожанину второй половины XX века, окруженному заводами, машинами, асфальтовыми испарениями, как сразу же закрывают глаза на явно звучащую здесь обеспокоенность загрязнением городской атмосферы и в ужасе кричат, что в этих словах содержится прямой призыв к безбоязненному курению.

Также с гримасами и словами смущенного хирурга, когда к нему обращаются с просьбой взять на себя нечеловеческую ответственность за продолжающуюся пока жизнь. В отличие от всех прочих, хирурги не имеют права думать о том, что каждый должен в конце концов умереть, но, в отличие от всех прочих, они это говорят. В результате общий крик и общая уверенность: все они циники — врачи, хирурги. И обобщения — чаще сомнительные, порой курьезные, а иногда, к сожалению, и опасные.

Но, как писали древние, хватит об этом. Оба они, Лев и Алексей, сидели, молчали, думали примерно об одном, поглядывали на своих дам, продолжающих кухонное собеседование. Паузу прервал Лев:

— Хорошо бы только, Леша, чтобы он взял какую-никакую бумагу на имя нашего главного с просьбой проконсультировать и при необходимости госпитализировать. Он из другого района. Ты же знаешь, какие сейчас трудности.

Оба ухмыльнулись. Они были одной крови, говорили на одном языке, как Маугли и Багира.

— Конечно. Годится из нашего института? Напишем, что родственник сотрудника.

— Еще лучше. Коллеги все-таки пишут. К тому же это в каком-то смысле правда. — Опять смущенно-циническая ухмылка. — Так сказать, твой молочный брат.

— Ну ладно. Не до шуток. Брат мой — враг мой. Каин, где твой брат Авель? — И тоже хмыкнул.

И опять тот же псевдоцинизм, обоюдный: сидят два хирурга, только один из них сейчас, так сказать, представляет интересы больного. Пусть и они поймут, каково нормальным людям обращаться к этим якобы суперменам с ножом в руках. И опять чаепитие, обычная застольная трескотня, начисто, казалось бы, скрывшая истинные заботы и проблемы. Казалось бы… Марта по любому поводу обращалась к Льву Михайловичу как к хозяину дома и беспрестанно называла его Лёв. Галя больше молчала.

Через два дня Галя приехала в больницу с Виктором Александровичем. Было ему сорок шесть лет, роста высокого, питания умеренного, как пишут в историях болезни. Лев Михайлович пощупал его, заставил выпить воды и слушал трубкой со спины, как вода пробулькивает по пищеводу. Посмотрел рентгеновские снимки, произвел еще некоторые шаманские действия, возможно и необходимые, но со стороны столь же лишние, как перебирание пальцами скрипачом одновременно с движением смычка, кажущимся дикарю единственно необходимым, и лишь после всего этого сказал:

— Ну что ж, Виктор Александрович… Язва пищевода у вас есть, и язва дурная — надо оперировать.

— Что значит «дурная»?

— Дурная — значит, нельзя лечить, надо оперировать. Лечению не поддается.

— А может, есть какие-нибудь лекарства у нас или за границей? Может, попытаться достать?

— Нет, Виктор Александрович. Лекарств таких нет. А место язвы такое, что, во-первых, грозит кровотечением, а во-вторых, злокачественным перерождением. Только операция!

Виктор Александрович вздохнул, развел руками:

— Вам виднее. Делайте, как находите нужным.

С утра позвонил Алексей:

— Ну что, Лева? Сегодня? У меня день более или менее свободный, я пораньше подъеду, у тебя в кабинете посижу. Открытый будет?

— Как всегда. Ты все знаешь. Сделаешь себе чайку. Может, и нам приготовишь.

— Все. Счастливо вам.

Лев Михайлович пошел по больнице искать главного анестезиолога-реаниматора.

— Светлана Петровна, вы видели сегодняшнего больного?

— Пищевод? Видела, конечно.

— У меня просьба к тебе будет, Светлана. Это родственник профессора Баринова. Если можешь, дай наркоз сама. Операция будет тяжелая, там ведь средняя треть. Через грудь справа.

— Значит, укладываем на левый бок?

— Естественно.

— Крови заказали достаточно?

— Полтора литра. У него третья положительная. Если понадобится, на станции еще есть.

— Ну и хорошо. Когда начинаем?

— Во вторую очередь. Сейчас грыжу закончат, потом мы.

Помогали Руслан, Федор и Олег — молодой доктор, проходивший стажировку. Операция большая — дел хватит всем четверым. В лучшем случае большая, в худшем — быстро зашьют, и все.

Опухоль оказалась маленькой, относительно маленькой, но спаяна была с аортой, может, и прорастала в нее. Обычно в таких случаях зашивают грудную клетку и, выйдя из операционной с видом «я сделал что мог», разводят перед родственниками руками. Лев Михайлович попытался отделить опухоль от аорты. Сначала он выделил пищевод выше и ниже поражения, а затем осторожненько, медленно стал отходить от аорты — отделять от нее опухоль. Он планировал снять вместе с опухолью верхние слои аорты, а потом укрепить чем-нибудь дефект стенки. Он вздыхал, стонал, охал, причмокивал, приговаривал, что надо было зашить, случай безнадежный, вечно руки у них бегут впереди головы, но тем не менее медленными, микроскопическими шажками продвигался по стенке аорты, постепенно освобождая главный сосуд от интимно примыкавшего к нему рака. И все-таки в одном месте проклятая опухоль, по-видимому, поражала все слои аорты.

— Ну что, ребята, может, сделаем резекцию аорты? Конечно, это слишком высоко. Опасно. — Лев размышлял вслух.

Руслан всегда жаждет подвига, всегда подбивает на чрезмерное, но на этот раз, похоже, и он заробел. Федор спокойнее, трезвее: он усомнился и в успехе операции, да и при удаче не верил в длительное благополучие. Олег молчал в испуге и страхе перед абсолютно новым в его недолгом хирургическом опыте. Лев соглашался со всеми и продолжал медленно продвигаться вперед вдоль стенки царя артерий.