От мира сего - Крелин Юлий Зусманович - Страница 14

Надо было лечить. А я-то, я-то решил по-человечески. Какое же — человечески, когда неправильно. Какой же я врач!

А ведь теперь же на сколько дней мы все отключимся от больных наших. И больным плохо.

Черт возьми, нам еще на похороны идти.

И что толку каяться, когда не перед кем. Господи! Если бы он был. Все б легче, наверное. Перед кем каяться! А его нет, поторопился он.

А Сергей хорош! Хоть бы вмешался!

Эх, парень! Зачем было торопиться так! Он ушел, и все, а мы с Сергеем сидели и говорили про все ненужное — не про жизнь.

Надо было следом бежать, действительно надо было лечить — они правы. Я высказал свои мысли, а они молчат, и Сергей молчал. Они всегда молчат. Все виноваты.

И Он тоже молчал. Разве так делают: молчит, молчит, а потом раз… и убил.

Что бы почитать — никак не усну. А если и усну, поможет разве?

А говорят: «Судить других не надо. Кто знает, что кого подвинуло на плохое, а может, думал, что он хорошее что делает, для хорошего делает». Не судишь, не судишь, а потом-то тебя, да сразу, да…

Действительно, наверное, судить других страшный грех. А так! Ведь он судил нас, осудил. Господи! — он да он, a мы…

И почитать нечего. Нет, нет, никаких операций пока. И не знаю, когда смогу. А при чем же тут больные? Но я-то не могу, не могу! Но ведь я действительно хотел как лучше. Глупо, даже стыдно говорить эту формулу, но это же факт. Я решил поговорить с человеком по-человечески…

И вот тебе.

А может, разучился?»

НАША СТЕПЕНЬ

— Только я тебя прошу — не зарывайся. Это тебе не апробация, не обсуждение среди своих. На все замечания сначала говори спасибо, а затем, да и то только в случае критики, грозящей провалом защиты, только тогда можешь возражать. Прежде всего: «спасибо, мне очень лестно и т. д.». Понял? Чтоб никаких эксцессов. Меньше слов. Слово — даже не серебро. Диссертация — это не наука, а степень. Ты не выяснением истины занимаешься, а зарабатываешь степень. Понял? А что такое степень, сам знаешь. Значит, Серенький, — спокойно, достойно, вежливо, с поклоном и согласием. Чтоб не так, как Ньютон с Гуном, — ты ничтожный Топорков. Boн такси идет!

— Занято.

— Черт подери. Сколько уже прошли — и ни одного такси. А все равно лучше искать такси долго, чем возиться с собственной телегой. А? — Начальник всегда расстраивался, когда такси сразу не попадалось.

— Угу. У нас еще много времени. Пить хочу страшно. Может, выпьем кваску? — Нервничает, конечно, Сергей.

— Давай. Выпьем. Квас не водка — перед защитой не возбраняется. Водка после. А как доценты — пьют квас? — Оба доцента шли сзади.

— С удовольствием.

— Дайте, пожалуйста, четыре маленьких.

— Хорош квас.

— Говорят, что цистерны не моют целое лето.

— Не морочь голову — пей и получай свое удовольствие.

— Простите, пожалуйста, вы не разменяете нам по две копейки?

— Есть переговорные пункты — там и меняйте.

— У вас же есть. Жалко вам? Я однокопеечные даю — сдача же у вас будет.

— А я вам говорю: я вам не разменный пункт. Разбаловались совсем.

— Сергей! Прекрати. Пошли. Потом позвонишь. Нашел время и повод заводиться. У тебя защита. Не забывайся. Вон такси.

Ловите!

— Ну вот и хорошо. Закурим. Товарищ водитель, закурите? Это дело. А то как-то мне один таксист не разрешил курить в машине. Я тут же расплатился и вылез, конечно. За свои деньги я могу ехать с комфортом?! А ты нашел время склочничать. Защита! — а тебе звонить вдруг. Подумаешь, срочность какая!

— Да обидно ведь. Полно двухкопеечных у него. Какая-то недоброжелательность. Неохота просто сделать человеку доброе, даже когда это так легко и для него, и для всех, — Сергей то ли оправдывался так, то ли наступал, готовился к защите.

— Ладно, ладно. В конце концов, он не обязан. А ты-то сам сказал ему спасибо за квас, так, не по обязанности, а от души? — Начальник по привычке поискал слабое место.

— Конечно, сказал. Уж не знаю, по душе, или по обязанности, или по рефлексу.

— Ну ладно тебе пылить. Ты помнишь все, что я тебе говорил? К таблицам не выходи — говори только, что на таблице номер такой-то то-то. И все.

— А таблицы мне и не нужны. Я их могу и вовсе предать забвению.

— Пожалуйста, без новаций! Есть ритуал, и этот обряд должен быть пройден от корочки до корочки. Диссертация — это не новаторство, и уж во всяком случае не в форме оно должно проявляться. Члены Ученого совета привыкли так — всё! Чтоб все было, как привыкли. У тебя речь на сколько минут?

— Точно не скажу — меньше двадцати.

— Опять валяешь дурака! Не выучил наизусть?! Если больше двадцати, остановят. Приехали. Выгружайся.

Нет, это тоже не было слабым местом.

Совет начался вовремя. Кворум был. Все хорошо. На Сергея лучше было не смотреть: белый, зеленый, противный.

— Сегодня на повестке дня один вопрос. Защита диссертации на соискание степени кандидата медицинских наук Топорковым С. П. Прошу зачитать анкетные данные. Соискателя прошу на кафедру.

Пока секретарь Ученого совета зачитывал анкету, Сергей стоял на кафедре в полуестественной позе, покрываясь постепенно полуестественным цветом. Один из членов Ученого совета громко шелестел серебряной оберткой шоколада, и в мертвящей тишине, какая бывает в первые десять минут при любой защите, звуки эти били прямо по нервам, и прежде всего по нервам соискателя.

— Вопросов по анкетным данным нет? Нет. Так. Вам двадцать минут. Прошу.

— Глубокоуважаемый председатель Ученого совета! Глубокоуважаемые члены Ученого совета! Глубокоуважаемые товарищи!..

Речь началась вроде бы правильно, все несколько успокоились, все пошло, казалось бы, по привычной дорожке, лишь Начальник явно нервничал: это первая диссертация из клиники, вышедшая под его руководством.

— Нет, пока ничего, ребята, а? Я боялся, как он начнет. Нет, нет — все правильно. Только вот «глубокоуважаемые» — это только председатель и члены, а остальные товарищи — уважаемые просто. Ну уж ладно — не обратят внимания. Смотри, смотри, кто взял диссертацию! Смотри, что он читает, смотри, только список литературы. Я не помню: он-то приводится в литературе?

— Тоже не помню.

— Если его нет — зарубит. Как же мы не вспомнили, что он член этого совета! Смотри, проглядел библиографию и закрыл. Что-то говорит соседу. Ох, будет дело. Как же мы опростоволосились! Тише говори! Что бубнишь?

Сергей уложился в четырнадцать минут. Нач был доволен — время наиоптимальнейшее.

— Вопросы к соискателю.

— Каким аппаратом производилось основное исследование? — Прямого отношения к списку литературы этот вопрос не имел. Зачем же он его смотрел? Не ясно. Подождем.

Сергей. Отечественным. Завод «Красногвардеец». Последний выпуск.

— Каковы его технические данные?

Сергей. Простите, но я не могу дать точный ответ, поскольку это не было необходимо для анализа полученных результатов.

Председатель. Вы удовлетворены ответом?

— Нет.

Начальник (своим вокруг). Начинается. Зачем он сразу сказал «не знаю»! Сначала надо ответить хоть что-нибудь! Ох, болван. Надо сказать кому-нибудь, чтобы поговорили с этим типом. Пойди подсядь вон к тому — попроси, пусть он поговорит, скажи, я просил.

На остальные вопросы Сергей ответил, удовлетворив спрашивающих.

Председатель. Есть отзывы? Прошу зачитать.

Зачитывали только окончательную оценку и подпись. Подпись — это очень важно, очень важно, кто оценивает, ведь не всякой оценке можно доверять — другое дело, если академик или известный профессор. Сергей все это время стоял на кафедре и внимательно слушал, как будто он не читал их раньше.

Потом Начальник дал характеристику Сергею. Сделал он это хорошо, показав Сергея с лучшей стороны, и, как и положено, не касался самой диссертационной работы.

Сергей стоял на кафедре и опять внимательно слушал.

Председатель. Нет вопросов к руководителю? Нет. Товарищ соискатель, прошу встать вас рядом с кафедрой и дать место официальному оппоненту.