Хирург - Крелин Юлий Зусманович - Страница 29

— ДА ЧТО ВЫ! ОН СОВСЕМ НЕ ПЛОХ. ОН ВЫЗДОРАВЛИВАЕТ. ОН ЖЕ ПОПРАВЛЯЕТСЯ И СКОРО ДОМОЙ УЙДЕТ. ТАК ЧТО ВЫ НАПРАСНО ВОЛНУЕТЕСЬ — ВСЕ БУДЕТ В ПОРЯДКЕ.

Короткий был разговор. А так осталось в памяти. Что долго-то разговаривать».

Мишкин посмотрел на Галю, она заметно устала. А Сашка по-прежнему оживлен и бегает от собаки к собаке. Того и гляди, сейчас попросит «все завернуть».

Галя потихоньку сказала:

— Пойдем, Женя, хватит. Оторви Сашку от живности этой.

— Почему живности?

— Что почему? — естественно, не поняла Галя.

— Живность почему? Слово странное.

— Да ты сам так говорил… Ну, животные. Скоты — как хочешь.

Мишкин засмеялся.

— Ну ладно, давай извлекать его.

— Саша, давай кончай базар. Уж мы все осмотрели, а ты все перещупал, по-моему.

— Как перещупал. Вот еще этих посмотрю, и пойдем. Еще только их.

— Сашок, надо идти. Мама уже, видишь…

— Иду, пап, иду. Вот только…

Мишкин понял, что нужен довод более сильный, чем нужды или усталость мамы:

— Саша, я в это время уже обещал быть в больнице. Надо ехать, я уже опоздал.

— А-а! На такси, да? Да, пап, на такси?

— Давай на такси. И мама устала. Галя, санкционируешь такси? Вернее, финансируешь?

— Поехали на такси. А ты действительно хочешь в больницу?

— Что значит хочешь? Заехать-то надо. Сама понимаешь. Галя вздохнула. Понимать она понимала, к тому же она знала Женю, к тому же понимала уровень необходимости.

— Понимаю. А как другие?

— Ты ж не за другого выходила замуж. Чего зря говорить.

И действительно, что зря говорить. И действительно, почти никогда он зря не приезжал. Потому что всегда он почему-то оказывался нужным.

В больницу они приехали все. В больнице и к этому привыкли. Если Евгений Львович решил свое время отдать семье, это значит, что он всю семью притащит в больницу.

И сегодня он оказался нужным.

В больницу поступил больной, которому сейчас делали операцию. Не бог весть что, не такой уж тяжелый больной — всего-то прободная язва, но делать надо под наркозом. В воскресный день это всегда проблема. Дает наркоз сестра, так как по штату на такое маленькое отделение дежурный врач-анестезиолог не полагается. Одной сестре трудно — в помощь ей еще одна сестра дается, которая снимается с поста в отделении. А оба доктора оперируют. Такова бывает расстановка сил, когда во время дежурства кончается кислород. И сегодня так же. Вызвали из коридора еще одну сестру с другого поста. Кислород подключается на улице. Она этого никогда не делала. Знает и умеет только сестра-анестезист, которая не может отойти от больного.

Неужели придется размыться одному из хирургов и бежать возиться с баллонами, гаечными ключами, манометрами, редукторами…

Оперирующий Агейкин шумит на сестер, что предварительно не проверили. Сестра в ответ кричит, что перед операцией было сто атмосфер, этого всегда заведомо хватало и на большую операцию, «сколько же надо просить, чтоб приехали мастера, ведь наверняка где-то утечка. Ведь было же сто атмосфер! Было!»

А Агейкин все шумно и крикливо сетовал, что никак он не может их привести к порядку. А сестра все кричит про утечку.

Наконец Агейкин говорит: «Что ж, я размываюсь и тогда иду заниматься баллонами. Потом приду помоюсь». Говорит он это с вызовом, упреком, укоризной. Кому?! К кому?!

И в это время, как архангел, в операционную вплыл Мишкин. — Евгений Львович, хорошо-то как! Кислород!

— А у вас что?

— Прободная. Зашиваем.

— Сейчас подключу.

Мишкин вышел на улицу. Притащил баллоны к кислородной распределительной установке. Подключил один. Потом заодно еще два пустых сменил и заменил новыми. Все закрутил. Уложил на место гаечные ключи и уже собрался закрывать ящик с кислородными баллонами, когда услышал за своей спиной: «Бог в помощь, доктор». За спиной стоял техник, который раньше занимался всем тем, что сейчас делал Мишкин.

— А-а. Здравствуйте.

— Не захотели меня. Теперь сами давайте. Давайте, давайте, а я посмотрю. Посмотрю.

— Смотрите, смотрите, — в тон ему ответил Мишкин. — У вас же выходной. Отдыхать всем надо.

— Так вы ж не захотели меня, выгнали. Вот и давайте.

— Вы ж ходили пьяный на работу — вот и выгнали. Мишкин вспомнил скандал с этим вечно пьяным техником.

Его терпели потому, что никто не хотел за тридцать рублей в месяц приходить сюда после своего рабочего дня и заниматься этой немудреной работой. Его терпели и, как могли, старались не замечать его пьяные упражнения с баллонами. Однако всему бывает предел — однажды он наступил. И этого мастера — мастера! мэтра! — просто абсолютно никак не квалифицированного рабочего — выгнали.

— А кто ж за полставки, за тридцатку, будет у вас работать трезвым?

Мишкину нечего было возразить. И тем не менее он машинально, как всегда, вступил в дискуссию:

— Так вы ж у нас были совместитель. Это не весь ваш заработок.

— А это уж мое было дело. А за такие деньги кто ж трезвый будет работать. — Видимо, ему понравился аргумент, и он еще несколько раз его повторил.

Мишкин запер замок на кислородном ящике и собрался уходить.

— А между прочим, товарищ доктор, я вот чего, думаете, смотрю. Я сына привез к вам, — говорят, его сейчас оперируют. Так вы небось не оперируете его — с кислородом возитесь. Хорошо ли? — Пьяный почему-то засмеялся, увидев, по-видимому, в этом разделении труда что-то юмористическое, и стал хихикать над этим недоступно юмористическим.

Мишкин остановился:

— Да вы не волнуйтесь. Там все в порядке. Язву уже зашили. Сейчас операцию кончают. Так что все в порядке.

— А я и не волнуюсь. Я знаю… — И смех его перешел в слезы. — А жить-то будет, товарищ доктор? Он у меня один. Я ведь другой раз из окошка, вон я живу где, напротив, смотрю из окошка — вы баллоны переставляете. Ну, думаю, сам на месте, все в порядке в больнице, значит. И за кислород не беспокоюсь. Значит, будет жить? Будет?.. — И он опять заплакал.

— Да. Все в порядке. Уже зашивают.

— А то у него ведь никого. Худой. Матка умерла наша. А жены еще нет.

— Все в порядке. Это язва. Жить будет, а живность нарастет. Идите домой, а завтра к нему придете.

— Ну спасибо, товарищ доктор, а то за тридцатку кто ж будет трезвым баллоны переставлять.

И он, наверно успокоенный, пошел куда-то, может домой.

А Мишкин пошел в больницу, к семье, а потом, наверное, тоже домой.

Дома он играл с Рэдом, отвечал на Сашины вопросы. Часто не отвечал. Вопросов было много.

— Пап, а у Швейцера был кислород? Кто его подключал?

— А почему не было?

— А собака у него была?

— А что лучше — терапевт или хирург?

— А что важнее — сердце или легкие?

— А по русскому языку у тебя какая отметка была?

— А кто кроме Швейцера в Африке лечил?

— А сколько в Европе не хватает врачей?

—А что такое болезнь? А что такое здоровье? А собаки боль чувствуют? А можно оперировать без наркоза? А в театр со мной пойдешь ты или мама?

В театр пошел с ним Евгений Львович. Смотрели «Недоросль».

— Пап, а Фонвизин немец?

— Почему ты решил?

— А почему он Фон?

— А Фонтанов тоже должен быть немец? Я не знаю, кто предки у Фонвизина, но кровь его значения не имеет. Он писал на русском языке, думал о российских бедах и проблемах, — значит, русский.

— Пап, а если на такси ехать — географию тоже знать не надо?

— Пап, а мы придем домой, тебе из больницы будут звонить?

— Не знаю, Сашок. А ты не хочешь?

— Я не хочу, чтобы ты уезжал, а чтоб позвонили — хочу. Ведь ты им нужен.

Но в тот вечер из больницы не звонили, а когда Саша уснул, Мишкин позвонил туда сам.

Ему сказали, что в отделении все нормально, что он может продолжать спокойно отдыхать и что через десять часов они ждут его на работе.

— Галь, а ты мне карман в брюках зашьешь?

— Галя, а ты когда теперь дежуришь?

— А ты о Швейцере прочла книгу?