Без затей - Крелин Юлий Зусманович - Страница 15

— У тебя все хорошо кончилось, вот ты и хвалишь Димыча. А поговори с теми, у кого осложнения, такое наплетут: и руки у него неуклюжие, и глаз фальшивый, и ходит боком, суетится да мельтешит… А кому Егор больше нравится. Другим Тарас больше подходит. Мы все от себя считаем, собой меряем. Вот ты, например, чего осторожничаешь, ведь знаешь, что диету можно не соблюдать? От себя потому что считаешь.

— Это остатки страха. Внутренне я уже расковался, страх вот-вот спадет, как шкура у змеи при линьке.

— Ну и пусть эта твоя линька наступит прямо сейчас, а то дождешься, что коньячок начнем добывать, как Дим свои аппараты и инструменты.

— Роскошью у них не пахнет, тут ты прав. И работать некому. Раньше говорили, что плохо с санитарками, а я посмотрел, и с сестрами не так уж… Дефицит на людей, оказывается, не меньше, чем на все остальное. Людей вокруг полно… болеть охотников полно, а лечить некому.

— Народу — как этих самых танталовых мух, а работать некому. — Беспричинная эйфория заставляла Льва непрестанно балагурить и смеяться. — Слушай! Написал бы ты все-таки про них заметку, а?

— Очерк, — сдержанно поправил журналист.

— Ну очерк. Про все, про все и про эти их гастроскопы тоже. А я попытаюсь помочь через своих людей. Давай вместе с двух концов, а?

— Я хотел написать, но Дмитрий Григорьевич сказал мне столько слов о второй древнейшей профессии, в смысле «бойся данайцев, дары приносящих», что я, естественно…

— Не бери в голову. Он чистоплюй и в жизни ничего не смыслит. Надо задействовать прессу. Значит, так. Сначала дай общую картину положения. Так сказать, обзор с птичьего полета. Потом уже по деталям: больница, персонал, аппараты эти… Да ты хоть знаешь, что у тебя был камень в протоке и его можно было вытащить эндоскопом без всякого ножа?..

— Врешь!

— Точно тебе говорю.

— У меня и в пузыре камни были…

— Но желтуха-то опасней! От этого камня. Мне Тарас сказал.

— Брось, Лев, заводить.

— Ну что, попробуем написать? Значит, так…

Глеб Геннадьевич, откинувшись в кресле, смотрел усмешливо-снисходительно, но Романыч не вникал в такие оттенки, он отодвинул к центру стола посуду и снедь, облокотился, уложил грудь на освободившийся край, навис над столом и придвинул голову ближе к Глебу, изобразив многоопытного заговорщика…

14

Что-то зачастил к нам журналист. Вообще-то он Златогурова навещает: посидит у него, потом у нас, опять потащится в палату. Когда он приходит, ребята набиваются в кабинет поговорить о книгах, артистах — щекочут их сплетни из другого мира. А он, наоборот, норовит про медицину потолковать: условия больничной жизни, наши горести, дефициты. И у каждого есть что сказать по любому поводу. Ребята знают, что снимать и кому играть, как лучше повернуть сюжет в очередной прочитанной книге или в какой-то международной акции в любом уголке мира. Глеб Геннадьевич имеет суждения по всем нашим делам: как говорить с больными, как оперировать, как проводить исследования.

Опять заговорили о Левиной болезни.

— А что вы его на стол не кладете? Боли ведь остаются.

— В таком деле, Глеб Геннадьевич, торопиться не надо. Не рак и не аппендицит, — парирует Тарас.

— Что значит «не рак»?

— Рак надо убрать, пока не разросся. А склероз, пока есть возможность, надо лечить.

— Мы меняем лишь пораженный сосуд. Чем позже поставим, тем дольше прослужит. — Это уже я в качестве метра даю разъяснение профану.

Не выдержал и Егор:

— Вот если гангрена уже, или ночами от болей не спит, или шагу ступить не может — тогда пора.

Помолчали. Разговор не из веселых.

— А может, и рак стоит вначале полечить? Насколько я знаю, существует теория, что раковые клетки возникают постоянно, но организм до поры справляется сам, своими иммунными силами. — Журналист показывает, что ему не чужды новые данные науки, тайные теории нашей жреческой касты. Открытия, гипотезы, ученые домыслы, разные сенсационные сообщения — о них газетчики нередко узнают раньше специалистов. Особенно специалистов-практиков. Специалисты еще глумятся над новыми идеями, держат их под сомнением, а журналисты уже налетели, словно бандерлоги на новую игрушку в джунглях, и верещат, норовя и себя позабавить, и всей округе показать…

Больше всего Глеба Геннадьевича интересует ранняя диагностика:

— Как вы можете выявить рак, если он еще ничем о себе не заявил?

Я подумал, что журналист, претендующий на знакомство с медициной, не должен задавать таких примитивных вопросов. Тарас ликует, чувствует себя выше и умнее.

Ну-ну.

— Вот тут-то и играют роль профилактические осмотры. Представляете, раз в год всем делают гастроскопию? Либо на работе, либо кто случайно зашел в поликлинику, палец порезал, а ему больничный не дают, пока гастроскопию не сделает. — Тарас в поликлинике на полставке отвечает за профосмотры, сразу чувствуется.

— Но, позвольте, насильно ни лечиться, ни обследоваться нельзя.

— Нельзя, нельзя… Не хочешь умирать — изволь обследоваться.

— Пока не болит, кто о смерти думает? В этом залог нормальной жизни.

— Значит, надо пугать. На то и существует санпросветработа.

— Ужас надо профилактировать, чтоб заранее боялись.

Очевидно, Егор подхватил иронический стиль у Нины.

Или я к ней несправедлив? Глебыч, наверное, тоже привык к ее стилю? А часто они с Ниной встречаются? Интересно. Только не мое это дело.

— Ну доктора! Мы, журналисты, стараемся оптимизм внушать, а вы смертью пугаете. От запугивания еще никому никогда хорошо не было. Допустим, все же люди захотят обследоваться. Средства у вас для этого есть? Аппаратура соответствующая? Гастроскопы, кажется, не сегодня придуманы, а где они?

— Лет пятнадцать назад появились. Может, больше.

— Ничего себе! За такой срок у вас уже должен быть выбор разных модификаций. Если я правильно понимаю жизнь.

— Пятнадцать лет — не срок, — мрачно говорит Егор.

— Ну хорошо, оставим это. Давайте о другом. Если смерть — неизбежная обязанность, почему вы, врачи, не помогаете умереть безнадежным, мучающимся больным?

Ну чего Егор вскинулся? Побагровел даже. Обычный вопрос обывателя. Если честно, я и сам спокойно этого слышать не могу. Посмотреть бы, с какой душой этот Глебыч пойдет ко мне на операцию, если будет знать, что я могу лечить, а могу, как он говорит, «помочь». Начну-ка с литературы:

— Вы не читали дю Гара «Семью Тибо»? Там неизбежная мучительная смерть разбирается с позиции врача в трех положениях: смерть чужого ребенка, смерть отца и собственная смерть.

— Нет, к сожалению, не читал.

Тут мы победили журналиста. Мог бы и прочитать.

— А я прочел после фильма. Французский, по телевизору показывали. Книга интереснее.

Есть польза и от плохих фильмов. Посмотришь, например, никудышную картину по телевизору — прочтешь хорошую книгу. Даже Виталик «Войну и мир» прочел после того, как кино увидел. Уже польза. Это и дает мне надежду: все-таки есть у парня любопытство. Тут я отключился от профессиональной беседы и стал вспоминать, как мы с сыном обсуждали «Войну и мир». Что-то я ему вещал о Толстом, о добре и зле, и получилась у меня полная неразбериха, получилось, что в идеале добра нет, поскольку оно существует как противопоставление злу, а зла в идеале тоже нет. Сам запутался и его запутал… Вновь включился в общий треп: то же самое — перебивая друг друга, каждый пытался запутать себя и гостя. У них получалось, что, не будь болей и смерти, не было бы и нашей самой гуманной профессии.

Что мы знаем о болезни, о боли? Пока самого не прижмет, кажется, знаешь все. А как прихватит, начнешь размышлять — и тайна на тайне. Скажем, природа боли. Что я о ней знаю? Стоит мне подумать, что давно уже не было колики, тотчас она о себе напомнит. Или звонок от Златогурова — казалось бы, при чем тут это? Однако, как только Романыч позвонит, что ему хуже, у меня у самого начинается приступ. Вроде бы легко объяснить: почка реагирует на функциональном уровне, то есть чисто нервная провокация, сильный раздражитель вызывает к жизни затаившуюся болезнь. Но ведь вздор! Ничего себе: более сильный раздражитель, чем почечная колика!