Счастье понарошку - Усачева Елена Александровна - Страница 7

Степанова стала заниматься. Это было мамино условие – идет гулять только после того, как выполнит с десяток заданий. Каникулы, утро свободное, почему бы и не позаниматься? Она лихо сокращала дроби, выписывала формулы, вчитывалась в биографии давно умерших людей. И в каждом задании видела маленький шажок вперед – ближе к Олегу на целый пример.

Неделя, другая.

Ноябрь нудел ветром и дождем, пачкал сапоги, заставлял прятать руки в карманы. Маша смотрела на пасмурное небо. Из подъезда ей было видно немного – рваный пятиугольник между ее домом и высоткой напротив. Еще боковые дома старались, чтобы обзор был поменьше.

– Скорей бы зима, – жаловалась она.

– Ты любишь снег?

– Я люблю зиму.

Они уже полчаса стояли около входной двери, не в силах расстаться. Каждый раз находилась новая тема. Стояние в подъезде стало ритуалом. Вроде бы условились о следующей встрече, вроде бы сказали: «Пока». Но все равно стояли, смотрели вокруг, договаривали начатые темы, заводили новые разговоры. Однажды простояли так два часа. Маша закоченела. Перебрались в подъезд. Но внимательные взгляды жильцов, ожидающих лифт, выгнали опять на холод.

– Слишком тепло не одевайся в следующий раз, – прошептал Олег.

Заинтригованная Маша выбрала темно-фиолетовые колготы, короткую шерстяную юбку, свитер и куртку в пояс. Олег фыркнул, увидев ее наряд, и повел к троллейбусным остановкам.

Они приехали на каток. Огромный спорткомплекс, убегающие под потолок трибуны. Подо льдом хоккейная разметка – центральный круг, полукружья зон нападающих и защитников. От белесой поверхности веяло давно забытым морозцем. Словно, и правда, пришла зима. Настоящая. Как и должно быть в середине ноября.

Им выдали коньки. Рядом с уверенно шнурующимся Олегом Маша почувствовала себя неловко. Вот как сейчас оплошает, как грохнется.

Но грохнулся Олег. Они успели покататься всего ничего, как Маша споткнулась, неловко оперлась о руку Олега, дернула его на себя. Олег совершил умопомрачительный кульбит и плашмя рухнул на лед. Вылетел из кармана сотовый телефон. На взрытой снежной крошке появились красные пятна. Маша попыталась поднять Олега, но сама плюхнулась на попу.

– Ты жив? – Она испуганно смотрела на его разбитые ладони.

– Если что-то болит, значит, жив, – простонал Олег, садясь на лед.

– Ноги? Руки? – теребила его Маша. Олег морщился.

– Как я, а? – все переспрашивал он, медленно приходя в себя.

Штаны оказались порваны на коленке. Сидеть на льду было холодно, Маша снова начала поднимать Олега.

– Ты подожди меня в кафе, – попросил он и медленно, ковыляя, побрел к выходу с катка.

Маша с жалостью смотрела ему вслед, понимая, что ничем помочь не может. Попыталась встать.

– Твой парень уронил. – Обдав ледяной крошкой, около нее затормозил мальчишка.

Сначала она вспыхнула от словосочетания «твой парень» – было чертовски приятно, потом только поняла, что ей отдают мобильный Олега. Сразу вспомнила, как черная коробочка отлетела в сторону.

– Спасибо, – пробормотала смущенно, потому что незнакомец еще и помог подняться.

Нет, все-таки жизнь штука хорошая. И мир – добр и честен. И вообще – все было прекрасно.

В первую секунду она не поняла, что это издает такой странный звук. Даже испугалась – прямо в руке у нее что-то пыталось взорваться.

Трам-пам-пам – повторилась музыка.

Повальная мобилизация! Сотовый Олега. Усмехнулась, вспоминая, как эта музыка постоянно прерывала их разговоры, как вклинивалась в его рассказы, как отвлекала от кино.

«Какая назойливая мама», – подумала Маша.

Она не собиралась читать чужие сообщения. Просто разжала кулак и глянула на требовательно гудящий телефон.

Это была не мама.

Некто, спрятавшийся под ником «Котенок», спрашивал «Когда ты?..» Чтобы прочитать сообщение дальше, надо было снимать блокировку клавиш и открывать папку «Входящие». Ничего этого делать она не стала.

Экран медленно гас, словно телефон вдруг понял, что сообщение доставлено не по адресу, что читающий его сейчас человек – ошибочный адресат.

Сразу в голову полезло слишком много мыслей. Что может спрашивать Котенок? Когда ты придешь? Когда ты принесешь мне собрание сочинений Льва Николаевича Толстого? Когда ты – что? Давно они знакомы? Котенок… Понятно, что приятеля он так не назовет. Значит, девушка. Он Машу никогда так не звал. Он вообще никогда не называл ее уменьшительно-ласкательными именами. Маша. Пару раз – Машенька. Один раз – любимая, малыш. Значит, Котенок появился недавно? Или давно? Эсэмэски сыпались с первого дня знакомства. Котенок уже был. Он уже спрашивал: «Когда ты?..», и Олег ему отвечал, что как только уйдет от Маши. И шел. А когда говорил, что занят, был с ней? «Ребенка надо сводить в зоопарк!» А потом примчался на вечеринку, чтобы смотреть ей в глаза и врать. Врать постоянно!

Сквозь строй бесконечных вопросов стало пробиваться главное – а вот теперь действительно все кончилось. Навсегда. Навсегда… И никогда-никогда не вернется. Абсолютная вера в человека, в его слова, что он ее любит и не обманет, рушилась. В то, что он только ее, больше ничей – этого не было.

– Ну вот, я жив! – ворвался в кафе уже снявший коньки Олег.

Маша улыбнулась. Она не очень понимала, что происходит, но в памяти еще крепко держалось убеждение, что Олег хороший, поэтому надо улыбаться. Чтобы он улыбнулся в ответ.

– Что с тобой?

Уголки рта судорогой повело вниз. Она пыталась заставить их вернуться вверх, чтобы выдержать улыбку, но слезы уже текли. Все было бесполезно.

– Что случилось? – Лицо у Олега испуганное.

– Тебе пришла эсэмэска.

В первую секунду он нахмурился, дернулся, чтобы проверить карманы, но телефон лежал на столе. Он его узнал.

– Что же ты, – спросил нервно, – чужие сообщения читаешь?

– Я не читала. – Голос падал, и вслед за ним летела в бездну Маша.

Олег быстро взял телефон, привычными движениями оживил его, заставил светиться, радостно пищать, отдавая послание.

– Это сложно объяснить… – медленно заговорил Олег.

– Не надо объяснять! – выкрикнула Маша.

Ей хотелось убежать, спрятаться, закопаться лицом в подушку. И она вскочила, забыв, что на ногах коньки. От удара стол отъехал в сторону, зазвенела подставка с солью и перцем.

– Ну куда же ты? – поймал ее Олег.

– Не трогай меня!

Он впервые был совсем-совсем близко от нее. Одной рукой держал за локоть, другой крепко прижимал к себе, чтобы Маша не падала. Или чтобы не убегала?

– Пойдем, переобуемся! – тихо предложил он.

– Я ничего не хочу.

Маша широко шагнула, словно была в ботинках. Тонкое лезвие – лодыжку подвело, и она снова оказалась у него в руках.

– Я сейчас все объясню, – зашептал он в ухо. – Только не шуми.

Плечом, боком, бедром она чувствовала, какой он сильный, какое крепкое у него тело, она слышала уже ставший таким знакомым, таким родным запах. Хотелось замереть вот так, и никогда-никогда не расставаться. Но это делать было нельзя. Память предавала ее, все вокруг ее предавали.

– Не хочу! Не хочу! – отбивалась Маша.

– Эй, молодежь! – крикнули от барной стойки. – Идите возиться на улицу.

– Ее зовут Алиса, я ее знаю сто лет!

– И поэтому она Котенок? – Слезы превращали длинный коридор раздевалки в мутное царство водяного царя. Неприятная ватная слабость делала тело гуттаперчевым, оно гнулось, нарушая все законы физиологии.

– Алиса Котова! Ее все звали Кот. Я – Котенком. Я с ней учился в школе.

На секунду все стало прозрачно и понятно. Одноклассница. Почему бы однокласснице ему не написать?

Но через мгновение все снова погрузилось во мрак.

– Мы пожениться хотели.

– Что?

– Да, да! – воскликнул Олег, и его слова эхом метнулись в коридоре. – У нас был роман в школе. Ну, знаешь, детский сад, ходили вместе в одну секцию. Когда я с ней попытался расстаться, она вскрыла себе вены. Сказала – из-за меня. После школы наелась таблеток, потому что не смогла поступить в тот же вуз, что и я. Ее нельзя волновать. Она суицидница.