Миссия «Демо-2020» - Краснов Антон - Страница 16

– Главное – не победа, главное – участие, – невесело хмыкнул Ковалев. – Ладно, Женя. Ты не унывай, брателло. Если что, звони мне на трубу, поможем. Да, я тебе подкинул на твою хату пистолет с полной обоймой…

– Да ты с ума сошел!

– …и заявление в мусарню, что ты его только что нашел и несешь его в милицию. Тебе только подпись подмахнуть и дату проставить и бери, пользуйся. Мало ли что, ситуация, я тебе скажу, не из простых.

Афанасьев тяжело сглотнул вставший в горле комок.

Колян Ковалев оказался совершенно прав. В город приехал Ярослав Алексеевич, отсутствовавший около двух недель. По методу «аки черт из табакерки» он нагрянул к несчастному Сорокину, с утра замотанному милой супругой, и потребовал вызвать Афанасьева:

– Для отчета. Как дела?

Особыми успехами похвастаться было сложно. Отчет о деятельности Сорокина и Афанасьева человек из разведки выслушал холодно, и на лице его проницательный наблюдатель без труда мог прочитать, какое мнение составил Ярослав Алексеевич о профессиональной состоятельности работников агентства (собственно, кто бы сомневался, они и не сыщики даже!). Афанасьев почувствовал это и, поколебавшись, все-таки живописал ему вчерашнее происшествие в квартире Лены. Начав довольно сухо, к концу рассказа он увлекся и оснастил финал яркими подробностями.

Эффект превзошел все ожидания. При первых же словах о человеке в неосвещенной квартире перед пустым сейфом, принесенным Лене ее братом, Ярослав Алексеевич распрямился, и презрительное спокойствие, которым так и веяло от его невозмутимого лица, как рукой сняло.

– Вы говорите, он назвал вас по именам?

– Вот именно, с таким выражением, как будто он давно нас знает, а потом… потом…

– Что было потом, я уже слышал, – перебил его Ярослав Алексеевич.

– И вы можете как-то объяснить его исчезновение? – быстро спросил Афанасьев, которого несколько покоробил тон, избранный замечательным гостем из столицы.

– Не знаю… не знаю… – Разведчик пригладил рукой волосы, а потом залез рукой во внутренний карман пиджака.

– Это он?

На стол легла фотография человека неопределенного возраста, коротко остриженного, с некрасивым, умным лицом и рассеянным взглядом больших, миндалевидного разреза глаз. На вчерашнего странного гостя человек на фотографии походил так же, как вальяжный солидный профессор походит на взъерошенного суетливого студента. В том человеке – ночном госте – доминирующей чертой было растерянное недоумение, а в изображенном на фотографии – спокойный, не выставляющий себя напоказ интеллект.

И все-таки это был один и тот же человек. Афанасьев не мог не признать этого.

– Он? – глухо повторил Ярослав Алексеевич.

– Да, – наконец подтвердил Афанасьев.

– Значит, клюнул, – пробормотал разведчик, медленно подтягивая к себе фото. – Значит, клюнул… Но какой… какой противник…

– Но кто это?

Ярослав Алексеевич помолчал. Потом встал со стула, энергично прошелся по комнате и наконец, резко повернувшись на каблуках прямо перед машинально поднявшимся со своего места Афанасьевым, отрывисто ответил:

– Это наш конкурент. Ему тоже нужны материалы Малахова. И он знает, у кого он может получить эти материалы. Но теперь знаем и мы. Осталось только ждать.

У Афанасьева перехватило дух. «Врет!» – зашелся криком Сребреник, который после инцидента с чучельником Ковбасюком как-то притих и существенно реже выходил на авансцену со своими ершистыми ремарками.

– Но как же так… тогда выходит, что МОЯ Лена и есть та женщи…

– Тише! – рявкнул на него Ярослав Алексеевич. Впервые за все время сотрудничества Сорокин и Афанасьев слышали у него такой голос– Не стоит делать скоропалительных выводов, – уже спокойным голосом продолжил он. – Нет, Лена не та женщина, которая писала те письма. Надеюсь, вы взяли у нее образец почерка?

– Разумеется, – ответил Афанасьев. – Вот он. Ярослав Алексеевич посмотрел на поданный ему листок. Это было заявление Лены о приеме ее на стажировку в агентство Сорокина. «Панфиловой Елены Николаевны заявление…» и т. д., и т. п. Число – 6 сентября 2005 года – и подпись.

– Это совсем другой почерк, – сказал Афанасьев.

– Разумеется, – проговорил Ярослав Алексеевич. – Разумеется, это другой почерк. Вашей Панфиловой девятнадцать лет, а той, что писала письма, – двадцать пять. Панфилова не замужем, а у той есть муж. Подруга Малахова пишет правой рукой, а Панфилова, если вы успели заметить, левша.

– Да, я заметил, – подтвердил Сорокин.

– А я нет, – растерянно пролепетал Афанасьев. – Разве Лена – левша? Ах, да…

Ярослав Алексеевич свернул образец почерка Панфиловой вчетверо и положил во внутренний карман пиджака вместе с фотографией таинственного ночного незнакомца, а потом сказал:

– Благодарю вас за проделанную работу, господа. Я уже перечислил Серафиму Ивановичу аванс в размере ТРИДЦАТИ ПРОЦЕНТОВ от оговоренной суммы гонорара. Теперь еще двадцать процентов. Остальные деньги вы получите после того, как информационные носители с базой данных Малахова будут лежать в сейфе нашего ведомства. А теперь, Евгений Владимирович, соблаговолите вернуть мне письма и заключение графологической экспертизы.

– То есть… значит, наша работа завершена? – несколько растерянно спросил Афанасьев.

– Да.

– Но ведь если Лена – не та женщина, как вы сами совершенно справедливо заключили, то… мы не выполнили того…

– Евгений Владимирович, – прервал его Ярослав Алексеевич, на этот раз довольно-таки мягко, – я плачу вам такие деньги не столько за то, что вы выполняли мое поручение, сколько за то, чтобы вы впредь держали язык за зубами и не задавали лишних вопросов. Сумма пропорциональна степени секретности данного дела. Чтобы вы сразу ПОНЯЛИ! Я понятно изъясняюсь? В противном же случае… Но, думаю, до осложнений не дойдет. Надеюсь, я изъясняюсь достаточно понятно? – повторил он.

Сорокин посмотрел на несколько оторопевшего Афанасьева и, понимающе кивнув москвичу, спросил:

– А сколько мы будем ждать оставшуюся часть гонорара?

– Столько, сколько будем ждать мы, – понизив голос, сказал Ярослав Алексеевич. – Быть может, три дня. Быть может, пять– шесть лет. Да… шесть лет.

И он вышел. Афанасьев открыл рот, но Сорокин опередил его:

– Не понимаю. Лена та и Лена не та. Панфилова левша, а та, которую мы искали…

– Да я помню. «От природы левша. Вероятно, около трех– пяти лет тому назад пережила серьезную травму левой руки, отчего и перешла на правостороннее писание», – процитировал Афанасьев заключение графологической экспертизы.

– Ты прямо так наизусть помнишь? – Да.

– Получается, что та, ДРУГАЯ, Елена была левшой, как и наша Лена Панфилова, к которой привязался этот Ярослав Алексеевич, – вслух рассуждал милейший Серафим Иванович. – Но несколько лет назад сломала руку и стала писать правой рукой. Так?

– Так.

Пролилась трель мобильного. Афанасьев глянул на определившийся на экранчике номер. Звонила Лена.

– Да.

– Женечка, ты только не волнуйся, но я, как ваш приятель Ковбасюк…

– Что, что такое?!

– …попала в травмпункт.

Афанасьев медленно поднялся со стула. Его узкие ноздри раздулись и побелели.

– Если это дело, рук этого скота… – начал было он, имея в виду Ярослава Алексеевича и его возможных подручных, но Лена перебила его:

– Да нет же, котик!.. Успокойся. Я сама виновата. Я упала на улице и сломала руку.

Женя хотел что-то сказать, но у него пересохло в горле, и ни звука не могло протиснуться сквозь неподатливую, шершавую гортань. Он все-таки вытолкнул:

– Р-руку?

– Да. Левую.

Женя положил мобильный на стол. Наверно, если бы Лена сейчас привела ему доказательства того, что она – вовсе не она, а негр средних лет, страдающий ожирением и ксенофобией, он все равно не был бы так поражен. Даже болтающийся где-то в окрестностях кабинета бес Сребреник давал понять о своем существовании каким-то мерзлым старушечьим кашлем: кажется, нечисть тоже проняло. Женя посмотрел на Серафима Ивановича, который расхаживал по кабинету и произносил монолог следующего содержания: