Апокалипсис для шутников - Краснов Антон - Страница 41

Девушка сделала два шага вперед и остановилась перед судьями. Фрей Хуан попросил подойти и главного свидетеля – кающегося грешника дона Педро де Сааведру. На этот раз допрос повел сам Торквемада. Верно, Великий инквизитор веры чувствовал, что тут скрывается нечто более важное, нежели можно было выудить из почти балаганного допроса товарища Ленина и Жени Афанасьева бестолковым сеньором Минус Двести, фреем Констанцием.

– Дон Педро де Сааведра, признаете ли в этой женщине Инезилью Мархито, дочь мориска?

– Да, отец мой.

– Вы признаете, что Святая палата направляла вам просьбы выдать ее инквизиции, а вы отвергли ее требования?

– Да, отец мой.

Голос Торквемады стал почти ласковым:

– А теперь, сын мой, скажите, признаете ли вы правоту Святой палаты в том, что эта женщина – ведьма?

Показалось, что кающийся гранд поколебался с ответом. Впрочем, Томас де Торквемада и не стал его выслушивать. Он поднялся во весь рост и величественно кивнул фрею Констанцию. Тот куда-то исчез и через минуту вернулся с массивным серебряным крестом. Торквемада кивком же велел передать его фрею Хуану, который уже наготове поджидал получения почетной эстафеты. Да будет позволено выразиться сим спортивным термином в суровой обители братьев-инквизиторов, где рескриптом от 1472 года был запрещен футбол (плевок в сторону англичан, якобы изобретших эту игру!) как дьявольская суета сует!..

Фрей Хуан принял крест и, читая молитву, медленно направился с ним к донне Инезилье. Женя Афанасьев тоскливо смотрел на это удручающее действо и вспоминал, как примерно подобным образом проверяли на приверженность к инфернальной среде Ксению. Ну что это ожившее пугало хочет от прекрасной, милой женщины?.. Если у него проблемы с потенцией, так пусть выпишет из двадцать первого века виагру (хоть группу, хоть лекарственное средство), а сам Афанасьев взялся бы ему в этом поспособствовать, лишь бы закончилась эта волокита и всё завершилось благополучно.

Тем временем фрей Хуан, не внимая мыслям Жени Афанасьева (не дион же он, чтобы их читать?), приближался к Ксю… тьфу ты, к Инезилье! По мере того как он загребал своими сухими ножонками новый шаг, он всё выше поднимал серебряный крест и всё громче возвышал голос, на звучно-медной латыни читающий молитву.

Женя смотрел с недоумением и смутной презрительной досадой; Владимир Ильич и вовсе потерял интерес к происходящему и вертел головой по сторонам, оглядывая величественный зал и время от времени бормоча: «Архинедурно, батеньки! Хорошая резиденция! Я себе в Горках вот тоже построю!..» По всей видимости, товарищ Ульянов получил по голове еще основательнее, чем мог представить себе унылый Женя Афанасьев.

Фрей Хуан приблизился к донне Инезилье на расстояние одного шага и медленно осенил ее серебряным крестом. И вот тут глаза Афанасьева медленно, но верно полезли в район лобных выпуклостей: нежный профиль Инезильи неуловимо изменился, поплыл, словно Женя видел ее сквозь мутное стекло, по которому хлестали потоки дождевой воды… но никакого стекла не было, да и не нужно было, чтобы облик девушки за несколько мгновений претерпел изменения, и изменения ужасные.

УЖАСНЫЕ!

Стоявший рядом с ней дон Педро в своем дурацком балахоне каящегося грешника вдруг переменился в лице, зашатался и в ужасе упал на пол ничком, прикрыв лицо руками. На том месте, где только что стояла донна Инезилья, теперь выгнула спину… громадная черная собака! Она повернула голову, и ее ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ глаза, горящие, свирепые, но тем не менее осмысленные и видящие – не как у дикого зверя, но как у разумного существа! – глянули на Женю Афанасьева. Афанасьев застыл на месте и впервые в своей жизни физически почувствовал, как кровь останавливается в жилах, как тоскливая мука выгибает свое дряхлое тело где-то там, в глубине его существа… Господи! Фрей Хуан, несущий крест, слабо вскрикнул и едва не выронил свою драгоценную ношу, а уже в следующую секунду гигантский оборотень перевел свое внимание с Афанасьева на фрея Хуана и – прыгнул.

Защищаясь, фрей Хуан выставил крест перед собой. Оборотень обрушился на него всей массой, сбил с ног… но тут же с воем отпрыгнул. В воздухе запахло паленой шерстью, и на черной шкуре чудовища проступили две подпалины – крест-накрест… Инквизиторы повскакивали со своих мест. Один Торквемада остался сидеть неподвижно, как будто его нисколько не заботило, не пугало происходящее. Черная громадина разинула пасть, и Афанасьев увидел алый бархат пасти и слюну, стекающую с мощных белых клыков. Стоявший рядом с ним Владимир Ильич встрепенулся и залопотал:

– Но как же так, товарищи? Ведь оборотней не существует в природе, они навеяны религиозным дурманом, которым века и века задуривали голову трудящимся массам…

– Ты это скажи вот этой милой хвостатой девушке, дорогой наш Ильич! – пробормотал Афанасьев, не в силах оторвать глаз от громадного черного зверя. А преобразившаяся ведьма (ах, на самом деле, на самом деле, о присноблаженный фрей Торквемада!) перемахнула через лежащего на полу фрея Хуана, придавленного крестом. И защищенного им. Да!.. Фрея Хуана зверюга не тронула, а бросилась к столу, где сидел почтенный суд. Двое инквизиторов, столкнувшись лбами, прыснули в разные стороны, и одного тотчас же настигла громадная черная собака. Она повалила его на пол и вцепилась зубами в затылок. Мощные челюсти сомкнулись на черепе несчастного, и все отчетливо услышали хруст костей. Брызнула кровь. Афанасьев вдруг сорвался с места и, выхватив у лежащего фрея Хуана тяжелый серебряный крест, кинулся к собаке. Владимир Ильич, мелко семеня, помчался за ним, и каким-то краем сознания Афанасьев подхватывал его невнятное бормотание, выдавливаемое на бегу:

– По всем законам диалектики… оккультизм… в чем же дело, батеньки?.. Архибезобразие… Молот ведьм… пещерное средневековье… но ведь вы, Владимир Ильич, материалист, следовательно, товарищ оборотень не может существовать и это – обман зрения… галлюцинация, вызванная дурным питанием и отвратительными условиями содержания в камере инквизиции… Ба-тень-ки!!!

Между тем громадная черная «галлюцинация», расправившись с одним из инквизиторов, повернула к Афанасьеву свою окровавленную морду, и Женя на бегу понял, что чувствовал, скажем, сэр Хьюго Баскервиль, когда встретил ночью на болотах чудовище примерно такого же калибра и степени дружелюбности… Впрочем, у него не заплелись ноги, и не спал темп движения, и не убавилось решимости… нет, Афанасьев просто почувствовал, как громадная игла льда прошла вдоль позвоночного столба. Впрочем, его рассудок уже отказывался воспринимать фантастичность происходящего: как нормальный современный человек будет реагировать на то, что он в присутствии Великого инквизитора Торквемады бежит с серебряным крестом на жуткого оборотня, а в качестве резерва имеет за спиной самого Владимира Ильича Ленина?.. Вот то-то и оно. Так что Афанасьев достиг своей цели, черное страшилище вскинуло голову, раскрывая окровавленную пасть, и Жене даже показалось, что собака щерится… улыбается – жуткой звериной улыбкой, в которой самым страшным всё-таки было то, что она, эта улыбка, всё-таки походила на человеческую!

– Аа-а-а-а!!!

…Испустив этот дикий вопль, Женя зажмурился и с силой опустил крест прямо на отвратительную черную башку той, кто еще недавно казалась ему прекрасной и – похожей на Ксению.

– Давайте, так ее, товарищ Афанасьев, – вкатился в происходящее бодрый говорок товарища Ульянова, и вождь мирового пролетариата, ни секунды не колеблясь, подбежал к оборотню, оглушенному ударом Жени, и с силой пнул собаку в бок. После этого он ухватил чудовище за хвост и, пренебрегая советом зоологов, что животных не следует дергать за упомянутую часть тела, сопя, попытался сдвинуть с места. Толку от того было немного, но уже хорошо и то, что Владимир Ильич отвлек на себя внимание трансформированной Инезильи. Она повернула к нему голову, сверкнули свирепые желтые глаза, – и тотчас же Афанасьев, на мгновение выпавший из сферы внимания страшилища, прыгнул на спину оборотня.