Старое предание (Роман из жизни IX века) - Крашевский Юзеф Игнаций - Страница 93

Найдя между камнями заводь, поросшую камышом и осокой, они укрыли в ней лошадей. Рыбаки предоставили им челны, и однажды под вечер Доман поплыл на Ледницу с пятью людьми, заранее наказав им, что делать. Причалили за храмом, в таком месте, куда редко кто заплывал, челны запрятали в высокой траве, и Доман пошёл к хате Визуна.

Старик, едва заметив его, встал, протягивая к нему руки, ибо всегда любил своего питомца и от всего сердца был ему рад. К тому же он не сомневался, что приехал Доман повидаться с Добеком, который ещё плохо владел ногой, хотя мог уже выйти за порог и погулять, опираясь на палку.

Когда старик ушёл, Доман признался приятелю, зачем он сюда явился.

— Отвлеки старика, когда он вернётся, — просил Доман — А если услышишь крик, постарайся, чтобы он не пустился за мной в погоню, покуда мои челны не отчалят от берега. Я внесу за неё в храм любой выкуп, какой ни потребуют, но взять её я должен. Собственной кровью я купил эту девушку.

Уже вечерело, и Доман поспешил в храм, где надеялся найти Диву, обыкновенно сидевшую у огня.

Здесь её не было.

Он бросился прочь, заглянул в садик, обежал чуть не весь остров, не осмеливаясь никого о ней спросить.

Стало уже смеркаться, когда, наконец, Доман издали увидел её на берегу и кинулся ей навстречу. Узнав его, в первую минуту Дива хотела ускорить шаг, чтобы не встретиться с ним с глазу на глаз, но он так ловко преградил ей дорогу, что она не могла от него ускользнуть.

Тогда она остановилась, не желая показать, что боится его. Доман подошёл к ней, даже не здороваясь, словно вчера лишь её видел.

По счастью, челны были спрятаны как раз неподалёку от этого места. Доман молча подошёл к ней, думая уже только о том, как увести девушку в ту сторону, чтобы, не опасаясь погони, схватить её и усадить в чёлн, раньше чем люди успеют сбежаться.

— Я приехал сюда за Добеком, — весело сказал он, — но бедняга ещё не залечил свою рану. Плохо вы тут его выхаживали.

— Выхаживали его старый Визун, Наня и я, — тихо ответила Дива, — но он тяжко занемог; видно, копьё было отравлено, и рана долго не закрывалась.

— Моя, хоть и на груди, куда скорей зажила! — продолжал Доман.

Дива опустила глаза и умолкла. Он подступил к ней ближе — девушка попятилась к берегу, и так они прошли несколько шагов. Смутная тревога закралась ей в сердце, она стала оглядываться, не идёт ли кто, раздумывая, как от него убежать. Тем временем она шла по берегу, а он придвигался все ближе.

В нескольких шагах от них Доман заметил голову одного из своих людей, который, осторожно выглянув из тростника, слушал, кто идёт.

Вокруг было пустынно, и в ту минуту, когда Дива, приподняв краешек фартука, пустилась бежать, Доман подскочил, обнял её, поднял на руки и, хоть она закричала, призывая на помощь, побежал с ней прямо к своему чёлну.

Люди уже были наготове и ждали. Он по воде бросился к ним, высоко подняв ломавшую руки девушку, прыгнул в чёлн, привязанный к двум другим, которые должны были его тащить за собой, и велел отчаливать.

Дива плакала, закрыв руками глаза, но не вырывалась: упав на дно чёлна, она прятала закрасневшееся от стыда лицо.

Первой крик её услышала Наня и прибежала на берег, когда в уже сгустившихся сумерках челны выплывали из камышей на чистую воду. Издали она ничего не могла разглядеть, кроме челнов, которые быстро удалялись. Она стояла, тщетно прислушиваясь и всматриваясь вдаль, а тем временем подоспел и старый Визун, уже начинавший что-то подозревать.

Острый глаз его тотчас все разглядел, старик угадал, что случилось, и, в гневе вскинув посох, грозно потряс им. Но беглецы гребли что было сил, и челны вскоре исчезли в вечернем сумраке.

Уже ночью Доман ступил на землю со своей наречённой. Она плакала, но молчала и не противилась тому, что казалось ей предопределением судьбы. Он усадил её с собой на коня и поскакал, но не к себе, а в избу Вишей, только ничего ей об этом не сказал.

Из родительского дома хотел взять её Доман, дабы не говорили люди, что увёз он девку, как разбойник. На рассвете, когда Дива увидела сквозь слезы знакомые места, на губах её заиграла улыбка и заплаканные глаза повеселели. Тихим взором она поблагодарила Домана.

Было осеннее свежее утро, когда они подъехали к воротам. Во дворе у колодца набирали воду Живя и невестки, в дверях стоял Людек, снаряжаясь на охоту. Увидев всадника, в котором они узнали Домана, а подле него женщину с закрытым лицом, все бросились к ним.

Дива соскочила с коня и, забыв обо всём, задыхаясь от волнения и счастья, уже издали замахала руками, приветствуя своих. С криком радости обнялись сестры, невестки тоже кинулись её целовать, прибежал брат спросить, что случилось.

Доман оставил коня у ворот.

— Людек, брат, — сказал он, — я привёз вам сестру, судьба предназначила её мне, и она должна быть моей, но я хочу получить её из ваших рук, из-под отчего крова. Справьте нам свадьбу и благословите!

Дива прятала зарумянившееся лицо на плече сестры, одновременно плача и смеясь. Людек с меньшим братом, выбежавшим из избы, хлопали в ладоши.

Вскоре после этого явились сваты, пригласили дружек, приехал с княжьим поездом жених, справили свадьбу, и семь, дней гости ели, пили, пели песни, плясали и веселились.

И я там был, мёд, пиво пил, ибо ведь так должно кончаться всякое старое предание.

ДОПОЛНЕНИЕ

Исторические легенды

Как о событиях младенческих лет, трудно рассказать и о первых таинственных днях роста и развития человечества, которые не имели свидетелей, дабы о них поведать. Как дитя, появившись на свет, буйно растёт и быстро набирается сил, так и народ во мраке первобытности, — одарённый ещё всею мощью, вынесенной из колыбели, — непостижимым образом формируется для своих будущих деяний.

Оттого нет ничего труднее, чем приподнять завесу, покрывающую далёкое прошлое народа. Такие эпохи оставляют по себе мало памятников и следов. Только аналогия, сравнение, некоторые постоянные законы, по которым существует человечество, позволяют делать какие-то выводы.

Из семей вырастают роды, племена, общины — наконец, народы; но этот таинственный процесс невозможно проследить на фактах, и эмбриология народа навсегда останется лишь вероятностью, гипотезой.

История славян долгое время была покрыта почти непроницаемой тьмой: никто о них ничего не знал, никто не упоминал. В этом безмолвии, когда лишь некоторые указания, наличие некоторых характерных черт заставляют догадываться об их существовании, на тех же самых землях, на которых они позднее выступят, множились бесчисленные племена, с единым языком, близкие по крови, то неизвестные и ото всех сокрытые, то ошибочно причисляемые к другим племенам.

В Геродотовой «Скифии»[72] мы видим славянство ещё в пелёнках; таким же мы находим его и значительно позднее в «Германии» Тацита[73]. Это не случайность.

В то время как другие племена и народы добивались славы и. известности, славяне желали покоя и таились в тиши, — находя у домашнего очага всё, что им было необходимо для жизни.

Их первое появление на исторической арене соответствует их характеру в прошлом.

Прислушаемся к тому свидетельству о них, которое имеет в себе что-то мистически волнующее, если принять во внимание, что в нём славяне впервые явили себя миру.

Около 629 года Феофилакт Симокатта[74] пишет: «На следующий день королевской стражей были схвачены трое мужей, родом славяне (Sklabenoi). Они не имели при себе ни мечей, ни другого оружия, а несли в руках гусли и, кроме них, ничего при себе не имели. И король (византийский император Маврикий[75] расспрашивал их о народе, к которому они принадлежали, и где он расселился и почему они бродят около римских границ. Они же ответили, что родом они славяне, что живут они на побережье Западного океана[76] и что хакан (хан аваров) отправил послов в их края, чтобы заручиться военными подкреплениями, посылая многочисленные дары властителям народа. Властители эти дары приняли, но заключить союз не захотели, утверждая, что для них обременительна дальность похода; ныне пойманных отправили к хакану, чтобы принести свои оправдания. И действительно, они совершили это путешествие за пятнадцать месяцев. Но хакан, пренебрегая правами послов, решил помешать их возвращению на родину. Они же, наслышавшись о прославленном богатствами и человечностью (как можно смело утверждать) римском народе, воспользовались удобным случаем и бежали во Фракию[77].