Старое предание (Роман из жизни IX века) - Крашевский Юзеф Игнаций - Страница 53

Они отправились. Смерд повёл князя; сам он шёл, опираясь на палку, но от слабости пошатывался и несколько раз падал.

— До избы его рукой подать, — сказал он. — Пястун бедняк, гостям всегда рад и не спрашивает, как их зовут… Посидим у него, отдохнём…

Хвост тоже едва плёлся от усталости и голода. Выбирая между страхом и необходимостью, он молча позволил вести себя.

На опушке леса стояла убогая изба бортника; окно ещё было открыто, и в нём светился огонёк. Во дворе ржали лошади и блеяли овцы.

Князь остался один, а Смерд отправился лгать и просить гостеприимства. Хозяин сидел на завалинке, обняв малолетнего сынка, припавшего к его коленям, когда показался Смерд с исцарапанным лицом и рукой, обмотанной окровавленным платком. Он едва тащился.

Увидев его, Пястун встал и пошёл к нему навстречу.

— Добрый человек, — начал Смерд, — сделайте милость, пустите передохнуть… Мы оба — тоже кметы, живём неподалёку отсюда, в Ополье, да заблудились на охоте и второй день плутаем не евши. Я упал и сломал руку, а господин мой до того устал, что лежит тут в лесу… Дозвольте у вас отдохнуть…

Говоря это, Смерд зорко поглядывал по сторонам — во дворе никого не было. Пястун в свою очередь рассматривал его так, как будто уже видел когда-то и признал.

— Кто бы вы ни были, — сказал он, — раз вы по старому обычаю просите гостеприимства, входите. Вы знаете, мы никого не гоним, даже врагов.

— Мы не враги! — воскликнул Смерд. — Да и с чего нам быть врагами?

Старик молча кивнул, показывая на открытую дверь. Смерд поспешил за князем, который, боясь, что его узнают, разорвал свою шапку, ободрал золотое шитьё с одежды, спрятал меч под плащ, и спустил волосы на глаза. Изменив свой облик, Хвостек решился войти в избу, однако дрожал всем телом. Пястун усадил его за стол и поставил перед ним хлеб.

Хозяйка, не мешкая, принесла пиво и еду, которую обычно подавали по будням.

По знаку князя Смерд, чтоб его не выдать, сел с ним рядом на лавку. Хвостек не проронил ни слова; он только буркнул что-то невнятное и сел, пряча лицо от света. Пястун несколько раз посматривал на него и пытался завязать с ним разговор, но отвечал ему Смерд, и он не заговаривал больше.

По правилам гостеприимства чужого человека ни о чём не расспрашивали, если сам он добровольно не хотел рассказывать.

Проголодавшиеся гости молча принялись за еду. Мирная обстановка этого дома, тишина вокруг и ласковые лица хозяина и его жены понемногу вернули им самообладание. Маленький мальчик стоял поодаль и с любопытством разглядывал пришельцев.

Хозяйка, видя, как мучается Смерд, шёпотом предложила ему получше промыть и перевязать руку. Смерд подошёл с хозяйкой к огню и показал свою рану. Ложь его сразу обнаружилась: столь очевидно было, что она нанесена ударом копья, однако хозяйка не сказала ни слова, только посмотрела ему в глаза.

Хвостек, привыкший к крепким напиткам, мигом выпил всё, что ему подали, и немного приободрился. Он поднял глаза на Пястуна, который не сводил с него взгляда.

— Вы кмет? — спросил он хозяина.

— Как дед мой и отец, — спокойно ответил сын Кошичека.

— Мы живём далеко отсюда, — невнятно бормотал Хвостек, — так и не знаем толком, что делается на Гопле… тут, слыхал я, смута у вас?

Пястун окинул его долгим взглядом.

— Если и есть, — сказал он, — мы в ней не повинны.

— Говорят, кметы бунтуют?

— Добиваются своих прав, — отвечал Пястун. Хвостек умолк.

— Так и князь, верно, отстаивает свои, — прибавил он, глядя исподлобья.

Хозяин, казалось, обдумывал ответ.

— Если вы тоже кмет, — сказал он, — то знаете, что во время войны ему должно повиноваться и всегда уважать, но в мирное время мы в сельских общинах искони привыкли сами управлять. Так было, и так будет… А если кто посягнёт на нашу свободу…

Вдруг Хвостек разразился диким, язвительным смехом. Смерд, услышав его, вздрогнул. Достаточно было Хвостеку засмеяться, чтоб выдать себя с головой. Однако Пястун нимало не испугался. Они оба умолкли, скрестив взгляды.

— Слыхал я, ваши кметы собираются напасть на городище и на князя? — снова спросил Хвостек.

— Князь первый стал нападать на нас, — возразил Пястун, — он сам разжигает войну… И худо делает, ему легко было жить с нами в мире… Он и собственный род истребил, и многие кметы поплатились жизнью за то, что доверяли ему… Кто ж виноват?..

Князя передёрнуло, из-под пряди волос блеснули его глаза. Он злобно заворчал, заворочался, как медведь, и, кликнув Смерда, поднялся с лавки. Была уже ночь, ясная, но безлунная.

— Не советую вам уходить об эту пору, — послышался голос Пястуна, — переночуйте у меня, а как рассветёт, пойдёте, куда захотите. Гость для меня святыня, — прибавил он, — и под моим кровом вы в безопасности, хотя бы вас и преследовали…

При последних словах князь вздрогнул и отпрянул назад; хозяин улыбнулся. Смерд побледнел и задрожал от страха… Наступило тягостное молчание; старый бортник, нисколько не смешавшись, улыбался.

В ту же минуту, как будто он словами своими накликал беду, перед домом послышался конский топот и гул голосов. Пястун насторожился, поморщился и поспешно показал рукой на клеть, которую уже отпирала хозяйка.

— Милостивый господин, — сказал Пястун, — я знаю, кто вы… спрячьтесь… Может быть, это Мышки разыскивают вас… у меня вы в безопасности. Гостей посылают боги.

Он молвил это с величавым спокойствием и снова показал на дверь. Хвостек не знал, что делать, но страх загнал его в клеть, которую хозяйка заперла за ним и за Смердом.

Пястун зажёг лучину от очага и, высоко подняв её, спокойно пошёл во двор.

Несколько всадников стояло у ворот.

— Отец! — крикнул Мышко Кровавая Шея. — Вы и не знаете, что случилось! Хотели мы сберечь людскую кровь, три дня и три ночи просидели в засаде, подстерегая разбойника. Он был у нас в руках — и ускользнул. Ну, да один он пропадёт там, с голоду подохнет… Люди его разбежались, а сам этот пропойца и дорогу не найдёт. Может, кто из наших его встретит и удавит… Мы только напоим коней — и скорей по домам.

Вмиг вся челядь Пястуна побежала с вёдрами к колодцу и стала поить лошадей, а Хвостек, запертый в клети, мог слышать, как его осыпали угрозами и проклятиями. Несколько раз он в ярости бросался к двери, и Смерд с трудом его оттаскивал и унимал.

Прошло немало времени, покуда напоили, лошадей и людей, которым вынесли мёд. Смех и крики Мышков доносились до клети; но вот застучали копыта, и всадники поскакали дальше. Когда все затихло, Пястун молча отпер дверь и выпустил узников.

— Можете идти, — сказал он, — опасность миновала!

— Добрый мой кмет! — воскликнул Хвостек. — Прошу вас пожаловать ко мне в городище… я многим вам обязан.

— Нет, — отрезал Пяст, — так заставили меня поступить наши обычаи и законы… Я не люблю вас и не из любви к вам это сделал… а по велению богов. Идите с миром… Кто знает, где мы ещё встретимся с вами…

Хвостек нахмурился.

— Ты не поднимешь на меня руки! — вскричал он.

— Милостивый господин, — сказал Пястун, — если люди пойдут на вас и призовут меня, пойду и я…

С этими словами он отошёл в сторону, а Хвостек торопливо выбежал из хаты, не промолвив ни слова и не обернувшись. За ним закрылись ворота; была глухая, чёрная ночь. Только вдали поблёскивало озеро да на верху высокой башни, как всегда, мерцал красный огонёк. Хвостек и его слуга скрылись в темноте. Пястун с облегчением вздохнул.

XIX

На другой день в хате Пястуна жизнь шла обычной чередой. Был тёплый вечер; ясно, садилось солнце. На риге курлыкал аист, занятый своими птенцами, на лугу ржали кони, серые овечки возвратились с поля и блеяли у ворот, требуя, чтобы их впустили. Воробьи беспокойно чирикали под кровлей, ласточки взмывали в небо и кружились в вышине, возвещая вёдро. С озера стаями поднимались утки и тянулись вереницей к болоту.

Старик, облокотясь, сидел за столом в глубокой задумчивости. Здесь ещё было весело и тихо, а вокруг все бушевало и бурлило. Мышки сзывали народ, в эту ночь везде на холмах должны были вспыхнуть огненные вицы. Гонцы обходили избу за избой. В городище вокруг башни суетились люди и мелькали огоньки. С пастбищ гнали княжьи стада, чтобы их не захватили кметы, уже толпившиеся на опушке леса. Из дома Пястуна послать было некого: хозяин был стар, а сын его — малолетка, но он вооружил работников, и они должны были идти с другими. Где-то вдали раздавались дикие крики, но нельзя было разобрать, откуда они исходили: с княжеского двора, где сбилась кучками дворня, или из лесу, где уже собирались толпами кметы.