Старое предание (Роман из жизни IX века) - Крашевский Юзеф Игнаций - Страница 47

Милош, ни о чём не зная, растравлял свою скорбь, стеная на ложе, когда услышал необычные возгласы в давно затихшем доме. Он вскочил с постели; грозно рыча, зашевелился медведь; из светёлки прибежала старуха мать. В эту минуту отворилась дверь, и показался Лешек с развевающимися золотыми волосами, которого слуги несли на руках. Старая мать первая бросилась к нему и с воплем схватила в объятья, обливаясь слезами. Милош не двигался, ещё не постигнув, что произошло, и с громкими стонами воздевал руки к небу.

Когда родители увидели, что, наконец, почти чудом они вновь обрели своё ослепшее, столь жестоко изувеченное дитя, отчаяние, горе и скорбь овладели их сердцами. Они разразились проклятиями и лили потоки слез, плакал и Лешек, которого посадили на пол, на звериную шкуру. Подошёл старый медведь и стал облизывать его и ластиться, как собака.

Долго ещё слышались стоны, плач и проклятия. Наконец, стали его расспрашивать.

— Что же мне вам сказать! — отвечал Лешек. — Я ничего не знаю и помню только ту минуту, когда палач пришёл мне выколоть глаза, которыми я смотрел на белый свет; помню, как он вонзил железо, вынул глаз и, бросив его наземь, растоптал ногой. Ах, если б он оставил мне хоть один! Другой пошёл вслед за братом, я слышал, как он упал, и вместе с ним разбилась вся моя жизнь. И вот я — слепой и полумёртвый, а вместо глаз у меня зияют две впадины, чтобы лить слезы.

Отец и мать плакали навзрыд.

— Потом меня бросили в сырое подземелье, на гнилую солому, давали мне протухшую воду и заплесневелые сухари, — продолжал Лешек, — а умереть я не мог. Наконец, однажды я услышал над собой знакомый женский голос, вкрадчивый и страшный, как шипение змеи… Брунгильда пришла мне сказать, что несчастье моё случилось против их воли, что никто не давал такого приказания, а надумал сам палач. Они жаждут прощения и мира.

— Никогда! — вскричал старый Милош. — Теперь, когда им угрожают кметы и мы им понадобились, они протягивают нам руки, — поздно! Я не пойду с кметами, но не пойду и с палачом моих детей!

Мать снова бросилась обнимать своё дитя, отец прижимал его к груди. Слуг отпустили и наглухо заперли ворота городища. Наутро старая мать, как младенца, водила за руку сына по саду и выплакивала свои глаза, горюя о сыновних.

Так прошёл день и другой, как вдруг застучали в ворота и затрубили рога. По условному сигналу Милош узнал своих братьев — Мстивоя и Забоя.

Стража бросилась отпирать — действительно, то были они, а с ними сыновья их и родня — всего душ пятнадцать.

Милош вышел им навстречу во двор, ведя с собой слепого сына. Молча поздоровавшись, все уселись отдыхать в тени дубов. Мстивой и Забой, хоть и старики, были ещё крепкого здоровья, и их важные, суровые лица покрывал загар. В обоих ключом кипела жизнь.

— Милош, — сказал старший, — мы приехали к тебе за советом — решай и говори. Попелек зовёт нас к себе, хочет мириться, ему угрожают кметы, и он нуждается в нас, но и мы нуждаемся в нём. Мы долго с ним воевали, но настала пора нам вместе идти против общего врага. Падёт он — и погибнет весь наш род.

— Да, — прибавил Забой, — мы советовались и порешили ехать к нему. Спасая его, мы спасём и себя!

Милош поднял руку.

— Меня уже никто не спасёт! — вскричал он. — Взгляните на моё дитя! Одного он убил, а другому выколол глаза, чтобы продлить его мучения. Нет, мне о мире с ним не говорите. Пусть погибает и он, и я, и мы все! Себя мы не спасём, но будем последними псами, если пойдём ему ноги лизать. Пропади он пропадом!

С минуту все молчали. Мстивой опустил глаза, Забой смотрел на Лешека, и у него навёртывались слезы.

— Но он нас позвал, — сказал Мстивой, — мы должны к нему поехать и поедем. Посмотрим, что делается в городище.

— Мне всё равно, что там делается, — отвечал Милош, — и поедете вы или нет. Оставьте меня с моим горем и проклятием. С кметами я не пойду — я князь и господин, и они мне не ровня, но, случись мне встретиться с Попелеком на длину меча, я вырву у него жизнь!

Старец умолк, и никто уже не смел проронить ни слова. Двоюродные братья подошли к Лешеку с соболезнованием и ласковым участием. До поздней ночи слышались в саду приглушённые голоса и шёпот. На другое утро Мстивой и Забой выехали из городища и направились со своей дружиной, к Гоплу.

Там их ждали с нетерпением. Муха возвратился, сообщив, что князья лишь заедут за Милошем и скоро должны прибыть. Все же на приезд старика никто не надеялся. К ночи снова выставили стражу и, как накануне, выли собаки и беспокойно кружились вороны, а Брунгильда велела следить с башни, не покажутся ли дядья.

В городище и людям и всякой твари было нехорошо и тревожно. Ласточки покинули свои гнёзда и долго с пронзительным свистом вились около башни и терема, потом собрались стаей и улетели куда-то за озеро. В загонах рвались и ржали кони и мычали коровы. Однако ночь прошла спокойно, ярко светили звезды, под утро над лесом взошла луна, и бледное её сияние озаряло городище, пока не показалась румяная заря.

Княгиня деятельно готовилась к приёму дядьев, в волнении расхаживала, рвала какие-то травы в саду, варила в горшках питьё. По её приказанию жарили мясо и цедили самые старые меды. Зарезали козла и насадили его на вертел в очаге, принесли с озера рыбу, пекли калачи и пироги, чтоб ни в чём не было недостатка на этом пиру.

Солнце уже высоко поднялось, когда на опушке показались всадники, которых узнали по седым бородам и по свите. Старики ехали впереди, за ними сыновья и другая родня, позади челядь и слуги. Одеты они были не по-праздничному, словно нарочно хотели казаться простыми кметами. Только оружия у них было при себе вдоволь. Неторопливо приближались они к терему, но, увидев, что Хвостек сам вышел навстречу и, учтиво обнажив голову, ждал их у моста, все спешились и медленно пошли к нему. Что порешили они дорогой и о чём собирались говорить, — по лицам трудно было отгадать. На крыльце стояла Брунгильда, бледная, в тяжёлом расшитом платье, отделанном золотыми и серебряными цепями… С великими почестями привели в терем стариков: они, видимо, не ожидали столь любезного приёма. Пошли прямо в трапезную, где гостей усадили на покрытые шкурами лавки, и принялись потчевать всякими яствами и питьями.

Хвостек, наученный женой, тотчас же заговорил о том, что делалось у него на земле: как злые духи обуяли людей, которые дерзостно вышли из повиновения, как кметы сзывали веча, собирались для совета и заносчиво держали себя. Затем он просил, чтобы они сказали ему, что делать.

После долгого молчания Мстивой, нахмурясь, начал:

— Что делать? Прежде ты с нами не советовался, а теперь поздно. Созвали они вече — надо было ехать на него или созвать другое, выслушать жалобы и обиды и не возбуждать народ.

Забой сказал почти то же вслед за братом. Хвост мрачно слушал, понуря голову над чаркой.

— Ещё не дошло до того, — сказал он, — чтобы господин торговался со слугами. Чему быть суждено, то и будет, а этого я не сделаю.

Мстивой, помедлив, заговорил о том, как трудно идти против веча и общин, а потому надобно хорошенько подумать и действовать так, чтобы не вступать с ними в бой, ибо сила у них страшная, а народу великое множество.

Велено было высказаться и молодым, и братья по очереди повторяли слова своих отцов, советуя не ссориться с кметами, а лучше добиваться мира и уже потом, если понадобится, поодиночке покарать смутьянов.

Князь молча переглянулся с супругой и ничего не ответил. Только просил есть и пить, не стесняясь.

Гости пили и ели, беседовали об охоте, но Мстивой снова вернулся к прежнему разговору.

— Правду должно вам молвить, если вы спрашиваете совета, — сказал он. — Жестоки вы были с людьми, и много крови пролилось на вашей земле; мы не жаловались, хотя и нам доставалось. Что мы потеряли, о том поминать не будем. Не как князей, а как чернь, люди твои притесняли нас: брали, что хотели, мучили, как вздумается. Что же с другими было, если с родными дядьями такое делали? Кметов дружинники твои убивали в лесу, стада их угоняли, над женщинами насильничали. Так диво ли, что они сзывали веча и носили по избам окровавленную одежду и вицы?